— Вот так, лейтенант. А ты как развлекаешься в свободное время?

— Кроссворды разгадываю. В редакцию взяли нового кроссвордиста, по полдня сижу над его задачками.

— Например?

— «Самая бесполезная добродетель»?

Он посмотрел на меня совершенно трезвым и усталым взглядом.

— Верность, Веспер. Самое бесполезное, что можно здесь представить.

Когда я уходил, он спал на столе, подложив руку под голову.

Элиана Голдберг сама открыла дверь.

— Никого нет, — сказала она. — Мама вернется после обеда.

Она выглядела уже не такой напряженной. Может быть, из-за того, что была на своей территории.

— Это случилось в кабинете. Раньше он принадлежал отцу, потом мама стала решать дела там. Полиция сказала, все можно убрать, и, — тут она остановилась и глубоко вздохнула, точно воздух закончился на середине фразы, — и ковер уже вынесли. Но больше мы ничего не трогали. Мама тоже туда не заходит, предпочитает все делать в офисе.

Кабинет не казался комнатой, которую завели потому, что в каждом доме, стоящем больше миллиона, должен быть кабинет. Здесь действительно работали.

— Чего-нибудь не хватает? Вещи не на своем месте? — спросил я Элиану.

— Нет, — она осмотрелась и подошла к столу. Подняла лежащую изображением вниз фотографию в серебряной рамке. — Наверное, упала, когда все случилось.

Я подошел поближе, чтобы взглянуть. На черно-белом фото стояла счастливая семья. Маленькая девочка в оборках и бантах — Элиана, младенец Оскар на руках у молодой миссис Голдберг, мужчина в форме — покойный мистер Голдберг.

Никакого озарения при взгляде на него не случилось. Я не знал этого человека, он был одним из многих.

— У нас есть большой портрет, — сказала Элиана, — висит в комнате Оскара.

— Вашему брату, должно быть, не хватало отца.

— Да. Он, наверно, идеализирует его, но отец и правда был хорошим человеком. И те, кто с ним служил, и рабочие — все о нем говорили с уважением. Оскар знает о нем больше, чем я, хотя я-то еще помню, каким он был.

— Можно взглянуть на его комнату? Раз большой портрет там.

— Пойдемте.

— Как странно, — сказала она, оглядывая комнату, — он всегда висел здесь, над столом.

Комната Оскара Голдберга наводила на мысли о казарме: ничего лишнего, военная чистота, разве что кровать смята. Мой сержант за такую заправленную койку заставил бы драить сортиры неделю. Я закашлялся.

— Можно воды?

— Сейчас принесу.

Пока ее не было, я успел заглянуть под кровать и в мусорную корзину. Попинал осколки стекла на полу. Потом выпил воду, которую она принесла, и попытался распрощаться.

— Что вы собираетесь делать дальше? — отставать она не собиралась.

— Ждать.

— Чего?

— Например, вечера.

Она сдвинула брови и стала в этот момент очень похожа на мать.

— Мистер Веспер, вы же помните, что договор, который мы заключили, налагает взаимные обязательства?

Еще бы я не помнил. Здесь нельзя просто вернуть деньги, здесь с момента заключения договора за тобой начинается слежка. Если ты его нарушишь, отступишь хотя бы от одной запятой и не сможешь выкрутиться, придут уже за тобой.

Давным-давно один договор был нарушен — и старые условия потеряли силу. С тех пор мы живем под бледным солнцем и серым небом. Наши реки полны яда и тумана. Судьба выше богов, и все мы живем в одном аду, пытаясь не допустить пришествия другого, еще более страшного. Семья, которую поминал Проводник, имела отношение и ко мне, но наши пути давно разошлись. Не думаю, что капля родственной крови помешала бы им размазать меня по стенке.

— Есть способ, — сказал наконец я, — не узнать имя этого бродяги, но хотя бы увидеть его лицо.

— Что же вас останавливает?

— Я полагаю, что после этого вряд ли все для вас будет как прежде.

Она распрямилась, словно стрела перед полетом.

— Мистер Веспер, вы можете посчитать это вздором, капризом, но я действительно хочу знать правду. Мы… ужасно живем. Я знаю, подло так говорить, когда вокруг столько бедняков и несчастья, но это тяжело, поверьте. Я справлюсь, что бы вы мне ни показали. Вы не имеете права отказать!

— Не имею, — согласился я.

— Тогда скажите, что нужно сделать и куда приехать.

— Сегодня вечером, Нижние Кварталы. Там, где сухая смоковница.

Она почти испугалась, но справилась и здесь.

— Я приеду.

Река — это граница. Так было всегда, еще до нашего падения. Счастливы те, кто не помнит. На том берегу царят плотный холод и тьма. И река — настоящий показатель нашего успеха в сражениях. После отступления на прошлой неделе наш берег затопило. В Нижних Кварталах надо постараться, чтобы выйти к воде, но слышно ее отовсюду. Она журчит в трубах, сочится между камнями, медленно капает с ветвей мертвых деревьев.

— Что вы хотите делать? — Элиана плотнее запахнула плащ и снова передернула плечами. Было холодно, а мысль о том, что я собирался предпринять, тепла не прибавляла.

— Вызвать его дух.

После такого ответа должна была бы наступить тишина, но Элиана Голдберг так просто не сдавалась.

— Вы это уже делали?

— Пару раз, — я опустился на колени, достал из сумки саперную лопатку (еще раз вспомнив добрым словом успехи Проводника как снабженца) и принялся копать ямку между корнями плачущей смоковницы.

— Зачем? По работе?

— Пытался узнать, что случилось с одним человеком.

— Он был вам дорог? — она опустилась рядом и принялась отгребать выкопанную землю в сторону. — Или это была она?

— Это был мой брат, — холод плохо действовал на мыслительные способности, но развязывал язык. — Мы близнецы, были близнецами. Воевали вместе. А потом мне сказали, что его убили.

— Вы не видели тела? Простите.

— Ничего. Нет, не видел. Проводил этот обряд несколько раз, но никто так и не появился.

Здесь тонка грань между живыми и мертвецами. Я никогда не думал, что он не пришел бы, потому что обижен. Хотя мы и поссорились в тот день, перед атакой. Кастор всегда видел дальше, чем я. Боги, теперь я не вижу почти ничего, волочу ноги от одного дня к другому, словно раб за жерновами.

— Сначала мед, — я вытащил первую бутылку и выдернул пробку. Запахло воском и травой.

Все шутили, что нас нельзя разлучать, ведь победа идет к нам, как верная любовница. Очередная победа, очередной пригорок, политый кровью, а Тартар все не кончался. И однажды он сказал, что мы поступаем неправильно, так отсюда не выбраться.

— Потом вино, — вино было так себе, но пахло сильно.

Он говорил, что мы должны указывать путь, что надо что-то делать, а не вести людей на гибель. «У Тартара нет конца, тем он страшен, — сказал он, — а мы с тобой помогаем расширять его. Скоро он сравняется с Гадесом, потом перерастет и пожрет нас. Ты со мной, брат?»

— И вода, — с чистой водой было труднее всего, но я знал, где ее найти для таких случаев. После возлияний я произнес нужные слова.

Туман наползал, раздваиваясь перед нами и смыкаясь позади. Элиана ахнула и схватила меня за руку, когда из белесых полос показалась мужская фигура.

— Смотрите, — сказал я. Я уже увидел. Она присмотрелась и тихо застонала. Правда всегда выходит наружу.

Я плеснул водой уже в его сторону, и он начал таять. Мертвым все равно, кто бы что ни считал. А мы не предложили ему теплой крови, чтобы он снова ожил, пусть на несколько мгновений, и что-то рассказал. Сказал своей дочери, что любит ее.

Я рывком поставил Элиану на ноги.

— Надо уходить, скоро сюда налетят попрошайки.

Она послушно пошла за мной. Пришлось взять ее за руку: туман не расходился, я боялся потерять дорогу и ее. Сзади раздалось первое робкое поскуливание. Скоро оно перейдет в злобный рык, и нам не сдобровать. Души, потерявшиеся в пути, слетались на запах возлияний и зверели, не найдя крови. А вот у нас ее было предостаточно.

Я хорошо знал дорогу, но замешкался на одном из перекрестков. Кварталы часто, пусть и незначительно меняли очертания, и я не мог понять, куда нам бежать. Рык раздался совсем близко, я почувствовал толчок в плечо и упал, потянув за собой Элиану. Мимо нас что-то пронеслось и скрылось в тумане.