— Браво, юноша, вы, оказывается, не безнадежны, — Рокэ Алва появляется словно из воздуха. Значит, за Валентином все же следят. — Выходить из неприятных ситуаций вы почти умеете, осталось научиться в них не попадать.

Валентин проводит в постели чуть больше недели, а потом начинаются ежеутренние тренировки. А еще через месяц — война.

На Совете Меча Валентин стоит за Первым маршалом безмолвной тенью и наблюдает. Зрелище и впрямь интересное и поучительное. Ворону нужны полномочия, кансилльера и его сторонников вполне устраивает цена. Вот только почему господин Штанцлер так уверен, что те, кто сейчас набрасывается на Талиг, потом склонятся в почтении перед Великой Талигойей? Что Валентин упускает из виду?

Ворон и в самом деле чудовище. Чудовище, что ни на суан не ценит жизни — ни свою, ни чужие, и не гнушается делать то, что делать немыслимо. Но — непобедимое чудовище. Все еще непобедимое, а для полководца это, наверное, важнее, чем милосердие и благородство? Особенно если ответственность за немыслимое он берет на себя, а вот победой щедро делится с подчиненными. Валентину кажется, что он наконец понял Рокэ Алву, но тут Ворон убивает Адгемара и отпускает Эпинэ. Он благодарен за Робера — тот служил с Юстином, они дружили, — а Адгемара и сам был бы не прочь пристрелить, но… Все же, что такое Ворон? Впрочем, довольно того, что для него, похоже, и впрямь нет ничего невозможного.

Валентин почти влюблен. Он слушает Ее Величество, и ненависть, поугасшая было после Варасты, вспыхивает с новой силой. И тут Катарина (зовите меня Катари, когда мы наедине) совершает ошибку. Она вспоминает Юстиниана — ах, Джастин был настоящим рыцарем! — и делится подробностями. Ее Величество даже можно понять — вряд ли ей пришло в голову, что взрослый теньент посвящал в свои сердечные дела мальчишку. Но Юстин провел в Васспарде две недели, прежде чем все началось всерьез, и беседовали они не только о фехтовании. И то, что сейчас говорит ему Катарина, — это не умолчание, не заблуждение, не ее взгляд на правду — это просто обыкновенная ложь. Красивая женщина — королева — сидит в монастырском саду и лжет влюбленному оруженосцу. Интересно, Юстину она тоже лгала? И кому еще? Аудиенция заканчивается, и Валентин кланяется, обещая верно и преданно служить своей королеве. Вполне возможно, что он тоже лжет. Но, как говорит Питер, вы пелвые начали.

Зиму Валентин проводит в Васспарде. Фехтует с братьями, обсуждает с Корнелием Варастийскую кампанию, пишет письма однокорытникам. Матушка выслушивает его весьма сокращенный рассказ о Катарине (герцогиня Ангелика успела полгода пробыть придворной дамой Ее Величества) и больше со старшим сыном не разговаривает. Это больно, но пусть матушка лучше с ним не разговаривает, чем похоронит. И его, и мальчиков следом.

А еще герцог Придд разбирается с бумагами. С теми, что нашел здесь и в Олларии, и со своими дневниками, что вел в минувшие месяцы. Оказывается, за такими, как Штанцлер, полезно записывать. И, сидя за столом в отцовском — своем, Леворукий, своем! — кабинете, Валентин окончательно понимает, где именно ошибся герцог Вальтер пять лет назад.

…Когда, вскоре после Октавианской ночи, Штанцлер вызывает его к себе и показывает список, якобы чудом украденный у Дорака, Валентину уже почти смешно. Тоньше надо работать, господин кансилльер. Тоньше.

Рокэ лениво перебирал струны, когда услышал за дверью кабинета какое-то шевеление.

— Не топчитесь на пороге, юноша. Вы спрятали в моем доме еще парочку праведников?

Зашел и закрыл за собой дверь.

— Нет, монсеньор. Но мне нужно с вами поговорить.

Разнообразием выражений лица его оруженосец не баловал, но, похоже, речь пойдет не о булавках.

— Ну, раз все так серьезно, налейте мне вина и говорите.

Валентин подошел к столику, где стояли кувшин и бокалы, наполнил один и протянул Рокэ. Тот взял, пригубил, поставил на подлокотник и даже гитару отложил.

Валентин глубоко вдохнул и начал без дополнительных напоминаний.

— Вы, наверное, не заметили, монсеньор, но я отлучался днем. Во время отлучки мне попало в руки вот это.

Аккуратно положил на второй подлокотник кольцо с крупным камнем и молнией.

— Нужно дважды нажать на молнию.

В пояснении не было нужды — распознавать такие перстни на вид (как и яды на вкус) соберано Алваро сыновей учил. Значит, ызарги решили действовать. Но почему такая фраза?

— Попало в руки, говорите?

— Да. Я готов рассказать вам, при каких обстоятельствах, и дополнить рассказ соответстующими сведениями и доказательствами.

Пауза.

— Но вы что-то хотите взамен.

Валентин кивнул.

Вот оно как. Нет, то, что его затея со Спрутом-оруженосцем может закончиться ядом в кувшине или чем-то в этом роде, Рокэ понимал прекрасно и почти ждал. Можно было допустить, что юноша не захочет нарушать присягу — и тогда его или убьют, или он догадается попросить о помощи. Но что он будет торговаться?

— Что именно? — Впрочем, юноша еще может сказать «спасите Ее Величество!», и тогда удивление было преждевременным.

Валентин на мгновение посмотрел вниз, потом начал перечислять:

— Удаления надзирающих чиновников из Внутренней Придды или замены их на кого-то, кто не будет путать казну Талига с собственным карманом. Отмены дополнительного налога или его существенного уменьшения. Передачи титула графа Гирке и соответствующих земель виконту Альт-Вельдеру. Восстановления виконта и других вассалов Приддов на военной и государственной службе и возможности продвижения согласно способностям и усердию.

Рокэ застыл, во все глаза глядя на оруженосца. Взял бокал, пригубил, не чувствуя вкуса. Нет, перед ним стоял не «юный оруженосец» — перед ним стоял герцог Придд. И не имело значения, что ему только восемнадцать недавно сравнялось. Стыдись, Росио, ты в его годы гонялся за «Императрикс», не думая о последствиях. Вслух же он спросил:

— Все и сразу? Вам не кажется, что с этим надо было идти к кардиналу?

— Кажется, монсеньор. Но с этой находкой, — взгляд в сторону кольца, — я бы вряд ли добрался живым до резиденции Его Высокопреосвященства.

И не поспоришь, не дошел бы. С этой, как он выражается, «находкой», Валентин мог дойти только сюда, не настолько Штанцлер беспечен. Но юношу они недооценили оба, осталось понять, насколько.

— А вы не боитесь, что я поленюсь заниматься чужим делом и отправлю вас разговаривать с дознавателями в Багерлее? Для этого вы сказали достаточно.

— Вы раньше говорили, монсеньор, — невозмутим, как истинный Придд, — что не любите, когда портят ваше имущество. Даже если вы передумали, это займет время. Господа предполагаемые заговорщики разбегутся, а Великая Талигойя получит нового мученика. Не думаю, что вам или кардиналу это нужно.

Рокэ рассмеялся, допил вино и продолжил:

— Предположим, юноша, мы с вами сейчас договоримся. Вы понимаете, что те, на кого вы доносите, — слегка выделил последнее слово, — убьют вас при первой возможности?

В лице не поменялся и выбор слов оспаривать не кинулся. Значит, и впрямь понимает, что делает.

— Если мне удастся добиться хотя бы трети того, о чем я просил, меня вполне устроит такой исход.

— Да неужто. Что ж, приятно в кои-то веки видеть юнца, готового умереть во имя чего-то стоящего, а не очередной высокой глупости.

А вот теперь вздрогнул, и глаза сверкнули, правда, быстро овладел собой. Что? А, каррьяра, не хотел же! Он Джастина Придда вообще в виду не имел, тому хоть тогда терять было нечего, в отличие от многих других… Ведь обещал же себе — по этой ране не бить. Вот когда увидел, как лежащий на земле раненый мальчишка тянется к эфесу левой рукой, тогда и обещал. Но не извиняться же теперь. Впрочем, и вопрос, не перевернется ли герцог Вальтер в гробу от таких действий наследника, можно уже не задавать.