Наблюдателей, что смотрят прямой эфир, ждет увлекательное зрелище.

Лейтенант махнул рукой, благоразумно отступая за спины штурмовиков.

Бряцающие металлом туши устремились в дверной проем, на этот раз в некотором подобии боевого порядка, догадавшись выломать вторую створку.

Первая волна нападавших моментально убедилась в преимуществах веерной защиты. Да и сталь у благородного дона была не чета их казённым клинкам. Эсторский булат, не иначе! Отбив первую атаку, Румата предупредил холодным равнодушным тоном:

— Кто сунется следом — убью. Вы меня знаете.

Штурмовики переглянулись: как же, знали, этот дон слов на ветер не бросает — чуть ли не каждый день на дуэли дерется и еще ни одной не проиграл, соанский доспех на спор одним ударом перерубает. Но убивать не убивает, даже не ранит. Слухи ходили разные, но соглашались чаще всего на том, что Румата зарок дал, крови не проливать. А у них, у благородных, с этим строго. Но уж больно сурово дон смотрит. Будто примеряется, куда бить сподручней. Чтобы сразу и насмерть.

Но нашелся один смелый, крикнул:

— Да раздавим эту вошь благородную! Ишь, зенки вылупил! Бей его, братья!

Этого хватило, чтобы вывести остальных из ступора.

Румата выставил вперед клинки, собираясь нападать. «Ты с ума сошел!» — закричал коммунар. «Заткнись, трус! У тебя мальчишка за спиной», — не любезней, чем беседовал со штурмовиками, отозвался благородный хам. На разговоры с самим собой не было времени. Точно так же, как не было времени сдержать первый удар. Он должен прорубить дорогу. Иначе его просто завалят телами. Жирными, воняющими чесноком и потом тушами. Бросят на пол и будут пинать сапогами, разукрашивая кожу кровоподтёками, ломая ребра и кости, выбивая из горла хрипящие крики, пока насладившийся зрелищем офицер из купеческих сынков не решит, что с дона пока достаточно.

Потом он отбрехается, запугает Рэбу, или кто там сегодня у них командир, залижет раны, накачает вены стимуляторами и продолжит «наблюдать». Может быть даже успеет вытащить Будаха. Но оба они, и коммунар, и хам понимали, что мальчика, имевшего несчастье родиться арканарским наследным принцем, голубоглазого мальчишку с ободранными коленками и грязью под ногтями, так и не узнавшего, как Тристан служил своей королеве, не увидавшего летающих кораблей, вытащат из-под кровати, стоит только Румате упасть. А потом с прибаутками прибьют к стене копьем, воткнув острие в середину живота.

Если повезет, он умрет сразу. Если нет — еще будет жив, когда дворец подожгут. Когда огонь с гобелена перекинется на светлые волосы, лизнет ставшую красной ночную рубашку, погладит побелевшую от кровопотери кожу. Когда попытается закричать, но захлебнется болью и будет биться в судорогах, словно пришпиленная к картону бабочка, пытаясь сорваться с булавки, а тошнотворно-сладкий запах собственного жареного мяса забьет ноздри.

Коммунару доводилось видеть, как сажают на кол и рубят головы, не отворачиваться, когда пытают и заживо жгут. Благородный дон не раз обсуждал при дворе последние казни: как долго дергался в петле колдун, уже и язык выпал, и посинел весь, и обделался, а не помирал, пока палач на ногах не повис. Антон прошел подготовку, наизусть выучил базовую теорию феодализма, Румата без запинки перечислит двадцать пять поколений благородных предков. Землянин научился обходиться без горячей воды и свежих простыней, арканарский дворянин не поморщившись заедает кислое пиво маринованными собачьими ушами и орудует кинжалом за королевским столом. Так стоит ли поддерживать иллюзию?

Коммунар и благородный хам сливаются воедино и наносят первый удар, отрубают первую руку.

Кровь из обрубка бьет фонтаном, штурмовик вопит, вернее, визжит, как хряк, когда его превращают в борова, срывается на высокую ноту, а они продолжают бой. Крови на полу так много, что она, должно быть, затекла под кровать. Удар — еще одна рука, а вторым клинком — ниже, по ногам, по сухожилиям, этот, даже если выживет, на ноги не встанет. А вон тот, со вспоротым животом, уже мертв. Кольчуга не выдержала удара меча. Клинки, выкованные умельцами института, и стальную колонну бы разрубили, будь в Арканаре стальные колонны.

Они не считают тела, отдавшись рваному ритму схватки. Вот уже и офицерику пришлось взяться за оружие. Выкрикивает приказ: «К окну теснить гада!» Раньше думать надо было, а не когда противник уже в дверях. По щеке, наглому щенку, и еще раз, под ребра. Не умрет от раны, так сгниет заживо. Успеет понять, на кого нельзя гавкать. Хам все дальше оттесняет коммунара. Это его поле боя.

Но наступает тишина. Ее нарушают только всхлипывания из-под кровати.

— Все хорошо, — утешает мальчика неестественно спокойный голос, — теперь все будет хорошо.

Город пугает тремя цветами: черное, серое, красное. Красные отблески пожаров — пылают окраины. Черные пятна — плащи монахов. Серые — растерянных, не знающих, что делать и куда податься, штурмовиков. И монахи и штурмовики уступают дорогу благородному дону, ведущему за руку мальчика лет десяти, в одной лишь грязной ночной рубашке. Кровью пропитана одежда дона, кровью испачкано лицо. Голубые глаза угрюмо ловят отблески редких факелов. Во лбу третьим глазом вспыхивает зеленый камень. Он идет по затихшему городу словно смерть, принявшая кровавую ванну, никто не осмеливается перейти ему дорогу.

Дома, уткнувшись в мягкие волосы Киры, он плачет без слез, содрогаясь всем телом, и только потом подходит к носилкам. Уно мертв. И коммунар и хам равно шепчут проклятья, но касается губами холодного лба мальчика уже Антон. Он же, повернувшись, отрывисто бросает Кире:

— Собирайся. Дон Рипат отвезет тебя с принцем в безопасное место. Я обо всем договорился. Он и сам будет рад убраться подальше, пока монахи чистят серые ряды.

— А как же ты?

— У меня остались дела в городе.

Он должен спасти Будаха. Хотя бы Будаха! Перед тем, как его в ужасе отзовут на базу и примутся лечить, как зачумленного. Коммунары не верят в бога. Тем более те из них, кому выпало играть роль божества. Поэтому он сам не понимает, кого просит: «Пожалуйста! Хотя бы еще одну жизнь!»

fandom OE 2015

AU, смерть второстепенных персонажей, кэртианская мистика, неточное следование хронологии, авторское видение событий канона.

На стене висел гобелен с лебедями. Подплывшие друг к другу вплотную птицы терлись лбами и выгибали шеи так, что образовывали сердце. Само полотно было выполнено в голубых цветах флага Дриксен. Лебедь тоже был гербом северного соседа, всю историю Талига бывшего врагом. Однако ни наличие такого предмета вообще, ни его нахождение в королевских покоях нисколько не смущало властителя огромной страны. Даже, пожалуй, наоборот, радовало.

По специально распространяемым во дворце слухам, гобелен вышила никто иная, как королева Алиса, а потому Его Величество дорожил им безмерно. Хорошо, что в тронном зале не повесил наравне с гербом Талига и флагами — вот был бы анекдот. То, что супруга не только не умеет ткать и вышивать, но вряд ли вообще знает, за какой конец стоит держать иглу, короля не смущало. Так же как и появление сего предмета за одну ночь.

Как выяснили шпионы Диомида, гобелен был тайно привезен из Дриксен и выдан за очередное «маленькое чудо» в стиле ушедших гальтарских времен.

Алваро на мгновение прикрыл глаза. Тонкие иголочки переутомления врезались в веки, и захотелось провести по ним ладонями, но, разумеется, позволить себе этого он не мог. Любое проявление слабости повлечет слухи. Узнай или придумай двор, что герцога Алву мучают мигрени, и его положение пошатнется, а вместе с ним и союзников — людей серьезных, умных, облеченных властью, действующих во благо Талига, но вынужденных противостоять собственному королю.