Если неудачливый грабитель и знал миссис Голдберг, понять это было сложно. В основном потому, что выстрелом ему разворотило лицо. Я выжал из осмотра, что мог. Мужчина средних лет, плотного телосложения, привычный к физической работе. Много времени проводил на улице, бродяжничал, судя по обмороженным пальцам. Особые приметы: татуировка на запястье. Обычная армейская наколка: орлы, девизы. Первая зацепка. Я знал, кого можно расспросить про нее.

На улице я остановился, чтобы прочитать бегущую строку новостей под крышей издательства. Война продолжалась. Мы побеждали. Ничего нового. Мальчишки размахивали газетами и голосили о взятии очередного укрепления. Этот пригорок уже не меньше дюжины раз переходил от нас к противнику и обратно.

Рядом притормозила машина. Задняя дверь открылась.

— Мистер Веспер?

Вопрос прозвучал как приказ. Военная косточка: большая часть родни миссис Голдберг была в рядах нашей славной армии. Не в тех, где все равны, а чуть поодаль, на возвышении.

Я пожал плечами и сел в машину. Она сразу же тронулась с места. Водитель казался манекеном, он ни разу не пошевельнулся за весь разговор. Миссис Голдберг на меня тоже не смотрела. Профиль у нее был точь-в-точь как у каменных статуй, держащих крышу Центрального банка.

— Моя дочь была у вас сегодня. Я знаю зачем. Вы должны отказаться.

Не лучший способ заводить друзей. Единственное оправдание, которое я смог придумать — по-другому она и не умела.

— Я не обсуждаю дела своих посетителей, мэм.

— Вам не понравится то, что может с вами случиться.

В армии я понял, что самые опасный командир не тот, кто брызжет на тебя слюной и исходит криком, а тот, кто никогда не повышает голос. Говорит «спасибо за мнение, рядовой». А потом вас всех посылают брать никому не нужную высоту. Без подкрепления. Определенно, миссис Г. в детстве на коленях качал кто-то из командиров второго типа.

— Вы его знали?

Она наконец посмотрела на меня. Красивая женщина, могла бы показаться старшей сестрой Элианы, если бы не тяжелый взгляд.

— Нет.

— Выходит, вам нечего бояться, — я наклонился вперед и похлопал водителя по плечу. — Останови на углу, приятель.

Он покосился в зеркале на хозяйку и затормозил.

— Вы делаете ошибку, — только и сказала она на прощание.

Леон посмотрел на мой рисунок и вздохнул.

— Обещай мне никогда больше так не делать, Веспер. У тебя любое изображение превращается в какую-то непристойность и вызов геометрии. Почему не купить фотокамеру? Сейчас выпускают очень хорошие, маленькие, весят немного. И проявлять пленку научишься, ничего сложного. А эта птичка мне еще долго будет сниться.

— Главное — экспрессия, разве нет? — Я достал из кармана второй лист бумаги. — Здесь точная копия, рисовал не я. Извини.

— Ублюдок несмешной, — беззлобно огрызнулся он и пошел к книжным полкам.

Леон держал салон, где любой желающий мог наколоть себе что угодно куда угодно. В основном просили розу на предплечье. Или череп со скрещенными костями. Убогость человеческой фантазии его угнетала, потому что Леон знал о татуировках все. Он фотографировал, зарисовывал, отыскивал на барахолках редкие издания по теме. Почти уговорил меня как-то раз на «редкий символ», но я вовремя протрезвел.

— Это Третий Неуязвимый, — сказал, наконец, он, протягивая мне раскрытый журнал. — У отряда неофициальный символ был такой же орел, с кинжалами над крыльями. И девиз «До последнего». Ваша армейская мишура, никогда не понимал.

— Эй! — я поднял руки, защищаясь. — Меня уже пять лет как комиссовали.

— Прости. Так вот, осталось только узнать, сколько в городе ветеранов оттуда. Я бы на твоем месте прошелся по помойкам. Нищее братство должно быть в курсе.

— Обязательно.

Я пообещал как-нибудь еще заглянуть и ушел. Я успел навести справки о семье Голдберг и одно знал точно: покойный отец и муж отдавал свой долг стране именно в Третьем Неуязвимом. Так что верить словам миссис Г. не стоило. Возможно, она все-таки знала, в кого стреляла.

В ближайшем кафе я попросил разрешения позвонить. Несколько раз пришлось нажать на рычаг из-за помех на линии. Перебои со связью — верный знак, что на реке снова неспокойно.

Элиана Голдберг отозвалась сразу же.

— Мама очень расстроилась, — сообщила она. Я сумел удержаться от комментариев. — Запретила с вами общаться.

— Но вы общаетесь.

— Конечно! Я только…

Тут она замолчала, а я не стала торопить. Вряд ли бы мне понравилось.

— Я бы хотел посмотреть на место происшествия.

— Это можно устроить завтра. У мамы важная встреча в городе, Оскар на занятиях. В одиннадцать вам будет удобно?

— Вполне, — я попрощался и положил трубку.

Проводника я нашел в четвертом по счету баре. Он сидел за дальним столом в компании полупустой бутылки виски. Увидев меня, привстал и помахал рукой.

— Лейтенант! Живой и здоровый — приятное разнообразие по нынешним временам.

— Не люблю вспоминать об армии, ты же знаешь.

— А о чем здесь еще вспоминать? — он твердой рукой разлил виски и подтолкнул стакан ко мне. — Только не говори, что соскучился.

— Семья Голдберг. Ты о них что-нибудь знаешь?

Он задумался. Проводник знал все слухи в этом городе. Часть из них он распускал сам, за умеренную цену. А еще он когда-то лежал рядом со мной в лазарете и клялся, что если выживет, и обе ноги останутся при нем, то свалит к чертям отсюда и будет жить и не высовываться. Но старые привычки умирают трудно.

— У миссис Голдберг была интрижка пару лет назад. Поговаривают, ее сынок закатил страшную истерику, когда узнал.

— И она бросила любовника?

— Похоже на то, — он почесал кончик длинного носа: всегда так делал, если его что-то озадачивало. — Нам с тобой концепт родительской любви, как бы это сказать, чужд? Противоестественен? Но говорят, кое-кто действительно своих детей любит.

— Да у тебя комплексы.

— У меня нет денег на личного психолога, не могу позволить себе комплексы. Так, пьяное нытье. Но давай поговорим о тебе, друг любезный. За тобой полощется все та же тень, и меньше она с годами не становится. Где брат твой Кастор?

Обычно за такое я бью сразу. Но Проводник был там, видел то же, что и я. Тащил меня на себе до наших траншей. Поэтому я молча подвинул к нему опустевший стакан.

— Забавно, — сказал он, словно отвечая на мои мысли, — мы все и правда верили: вы приносите удачу. И что любопытно: стоило вас разлучить, и все накрылось. Слышал, сколько у нас отбили за прошлый месяц?

— Не задумывался. Так что там с миссис Г.?

— Еще более забавно, что ты не первый, кто о них спрашивает. Семья особо заинтересовалась этим делом, — сказал он. — Кажется, это наши клиенты.

— Ты уверен?

— Чувствую, — он пожал плечами, — никто не любит вспоминать о себе правду, особенно здесь. Но правда — такая сволочная штука, что лезет из тебя против твоей воли. Эта семейка смердит.

Пожалуй, он все-таки неплохо ко мне относился. От кого-то другого сказанное сейчас равнялось бы утверждению «Не суйся!» Но когда это я слушал предупреждения.

— Давно видел кого-нибудь из наших? — спросил я.

— Недавно и неохотно, — сказал он. — Я же отщепенец. Забавно — проклятье, привязалось оно ко мне, что ли!

— Попробуй «потрясающе».

— Иди на Флегры с такими советами. Ты никогда не думал, как жалко мы выглядим? Остальным не легче, признаю, но мы-то помним, кем были. А сейчас ничего не осталось: ни сил, ни ихора. А мы тужимся. Ладно — они, мы с тобой давно всех послали. Война нежизни с несмертью.

Я знал, что в таком состоянии его не заткнуть, просто сидел и слушал. Знакомые темы. Про войну («первый раз в жизни повел себя как честный дурак: увязался с вами. А ведь я был отличным снабженцем! Кто еще вам столько тушенки выбил бы?»). Про Семью («Убил бы. Всех»). Про будущее («Нет его. Мы заперты здесь и не выберемся ни-ко-гда»). Наконец он затих и усмехнулся.