Но все это могло оказаться и правдой.

— И это позволит вам, — сказал Валмон, — скрыть истинную причину моего отъезда. Противникам Талига, думаю, доставят некоторое огорчение слухи о ваших переговорах с морисками.

Еще недавно в этих словах Карл услышал бы добрый совет, но сейчас ему чудилась лишь издевка.

— А как же герцог Алва? — сказал вдруг Карл. — Не говорите мне, что он не знал, ведь вы всегда заодно!

Карл чувствовал себя, словно человек, увлекаемый лавиной. Каждый следующий шаг ухудшал его положение, но остановиться он был не в силах.

Взгляд графа Валмона, обычно непроницаемо-мягкий, неожиданно сверкнул сталью. Никогда прежде Карл так явственно не ощущал, что этот человек гораздо выше и сильнее него. Казалось, еще слово, и Валмон придушит его на месте.

— Меня вы можете обвинять, Ваше Величество, — заговорил Валмон теперь совсем другим тоном, — но не герцога Алву. Он сдался на верную смерть, чтобы сохранить жизнь вашему отцу, и оставался в плену по той же причине. Если бы герцог Алва знал о моих намерениях, он сделал бы все возможное, чтобы меня остановить.

— Неужели?

— Если бы Рокэ Алва желал ему смерти, то мог бы просто не появляться у эшафота, на котором вашего отца неминуемо бы казнили, — сказал Валмон. — Фердинанд Второй отплатил своему Первому маршалу, оговорив его на суде. Хотите доказать, что вы поистине сын Фердинанда Оллара, доказывайте, и Создатель вам судья. Прощайте, Ваше Величество.

Валмон поклонился и стремительно вышел.

Карл остался один, охваченный нервной дрожью, словно мальчик, впервые обнаруживший, что мир не так прост, как ему казалось.

Вернувшись с каданской границы, бывший регент, а ныне вновь Первый маршал Талига Рокэ Алва не явился с визитом к своему королю. Несомненно, герцог Алва уже знал о подлинным причинах отставки экстерриора и его спешном отъезде. Сообщение о том, что герцог Алва болен и нижайшее просит отложить аудиенцию, Карл счел насмешкой над зарвавшимся мальчишкой. Мальчишкой он себя и чувствовал.

Карл бродил по своим покоям, не в силах справиться с охватившей его яростью. И страхом, что уж лгать себе. Поговорить ему было не с кем. Октавия пятый год жила в Дриксен, Анжелике и Октавию Карл не решился что-то рассказывать. Для них, как и для всех посторонних, отставка графа Валмона была лишь прикрытием для его отъезда в Багряные земли.

Карл не был уверен, что его брату и сестрам нужно это знание, его самого сжигавшее почти месяц. Любить кого-то, словно родного, и обнаружить, что он…

Теперь Карлу предстояло говорить с Рокэ Алвой, и разговор этот мог оказаться еще страшнее, чем разговор с Валмоном. Дядюшку Марселя он уже потерял, потерять papi Rocio…

К Леворукому!

Карл давно перестал быть ребенком. «Папочка Росио» остался в прошлом. Ныне был лишь герцог Алва, Первый маршал Талига, один из самых влиятельных людей на континенте, и человек этот не пожелал прийти к своему королю. Что ж, королю будет нетрудно навестить его самолично. Нужно было, наконец, выяснить, продолжит ли герцог Алва и дальше поддерживать короля Талига или предпочтет использовать изгнание своего друга, чтобы пойти против законной власти.

Карл чувствовал только злость — холодную, словно снег на торкских перевалах. Он велел седлать коня и собрать свиту.

Знакомый дом на улице Мимоз встретил его тишиной. Наконец, после долгих попыток достучаться ворота открыли, и Диего Гутиэррес, домоуправитель Алвы, вышел ему навстречу. Гутиэррес почти не знал талиг. Карл невольно порадовался, что никто в его свите не понимает кэналлийский.

Наглец Гутиэррес не желал пускать их в дом. Карл спорил с ним на языке, который, повернись судьба иначе, мог бы оказаться Карлу родным. С трудом давил в себе ярость, грозившую выплеснуться наружу.

— Ваш соберано умирать будет, вы не узнаете, — сказал, наконец, Карл сквозь зубы. — Беспокоить он не велел!

Он собирался уже развернуть коня, когда Гутиэррес вдруг схватил того под уздцы.

— Дор Карло, простите старика. Пойдемте.

В особняке царила та же тишина. Свиту проводили в Зимнюю гостиную, а самого Карла Гутиэррес взялся отвести к соберано — словно чужака, впервые переступившего здешний порог. Впрочем, коридоры, по которым они шли, показались Карлу совершенно незнакомыми. Последний раз в этом доме Карл бывал еще в детстве. Герцог Алва не устраивал балов и приемов, на которых уместно было бы королевское присутствие.

Наконец, Гутиэррес остановился перед закрытой дверью, словно предлагая Карлу самому ее открыть. Карл стиснул зубы, толкнул дверь и вошел.

Он тотчас понял, что и впрямь никогда здесь не бывал раньше: его привели не в кабинет владельца дома, а в его спальню. Все мысли о том, что независимость кэналлийцев сродни бунту против королевской власти, и что однажды придется с нею покончить, испарились в тот миг, когда Карл увидел измученное белое лицо человека, лежавшего на кровати.

Воскресли детские воспоминания и детские же страхи. В первые годы своего регентства Рокэ Алва тяжело болел, и маленькие Оллары, потеряв отца и мать, боялись, что вскоре лишатся и другого своего отца.

Но последние годы Алва был здоров. Что с ним случилось? Ранен, или снова вернулась та странная, изнуряющая его хворь, от которой не имелось лекарств? Карл сел на край кровати, но взять Алву за руку не решился. Взгляд, встретивший его, был холоден, и холоден был голос, произнесший:

— Ваше Величество, не стоило вам утруждаться личным визитом. Если король так запросто навещает своего подданного, это привлекает слишком много внимания.

— Даже если этот подданный считается отцом короля?

В усталых синих глазах не было и тени тепла.

— Если б я был вашим отцом…

— То воспитывали бы меня намного жестче? — сказал Карл. — Я слышал кое-что о методах вашего собственного родителя. Что и говорить, результат у него получился отменный. Своими успехами в воспитании вы, вероятно, не столь довольны.

Слабая усмешка скривила бескровные губы:

— Не стоит верить всему, что говорят. Мой отец вовсе не был жесток.

— Зато вы — да. Впрочем, я вам не сын, вы сами об этом сказали.

В этой полутемной комнате, сидя у постели своего не-отца, Карл чувствовал лишь, как одиночество, воцарившееся вокруг него в последний месяц, укрепляет свои границы — никто не пройдет через них, да никто и не станет пытаться. Неужели это и есть удел королей? Никому не верить, ни от кого не ждать искреннего участия в своей судьбе?

— Почему здесь никого нет? — вдруг спросил Карл. — Ни лекаря, ни сиделки? Почему вы лежите здесь в одиночестве, точно нищий?

— Потому что моя болезнь не нуждается в лекарях. Завтра я буду здоров, Ваше Величество. Вы всего лишь застали меня в неудачный момент.

Любезный, холодный, безразличный тон — будто говорит с чужим. Так и будет отныне? День за днем, год за годом?

Карл уже не понимал, почему им овладела такая ярость при известии, что Фердинанда Второго сгубил вернейший слуга короны. Карл почти не помнил отца и даже не знал, испытывал ли хоть когда-то к нему сыновнюю любовь. Вся любовь его досталась другим людям.

Один из этих людей был теперь далеко.

— Вы никогда не простите мне, не так ли? — сказал Карл тихо. — Все, что угодно, но не его изгнание. Граф Валмон…

— Вы заблуждаетесь, Ваше Величество, — ответил Алва равнодушно. — Освободив графа Валмона от должности и обязательств перед Талигом, вы скорее оказали ему услугу. По натуре он игрок и исследователь, а политика Золотых земель давно превратилась для него в обыденность. Он нуждался в смене поля для деятельности, и поверьте, в своей новой роли он принесет Талигу немало пользы.

— Талигу! Зачем вы говорите мне о Талиге, когда я спрашиваю о вас? Ведь это граф Валмон должен быть рядом с вами. Если бы он знал, что вы больны, он бы не дал себя отослать.

— Я не болен, Ваше Величество, — все с тем же равнодушием отвечал Алва. — К завтрашнему утру этот приступ пройдет.