Алёнка. Вот моя цель. Так случилось, что мы с ней немного потерялись. Она когда в Москву отправлялась, два месяца назад, обещала, что будет приезжать на выходные – всё-таки живём не на разных планетах, два часа на электроне – и ты дома. Но то ли что-то случилось там, то ли здесь, но насколько я со слов её матери знаю, она за всё это время не появлялась ни разу. Созвониться с ней я тоже не могу – телефон у меня в школе увели ещё в начале сентября.

Вообще-то, я Алёнкиной матери не сильно доверяю. Она почему-то с самого начала против того, чтобы мы были вместе. Хотя у них самих в семье чёрти-что творится, но она свято уверена, что Исаевы – это вообще край. И строит из себя всегда приличную. Фингалы запудривает, как будто бы никто не замечает… Она у нас в школе библиотекаршей… Не знаю, возможно, она за потерянного в третьем классе «Тома Сойера» на меня до сих пор зуб точит, но что-то у нас не заладилось.

В общем, я подозреваю, что она, возможно, мне чешет насчёт того, что Алёнка со мной связаться не пыталась… И вообще, я, наверное, оптимист. Даже Крапов, через которого я ей в соцсети написал, говорит, что Алёнка просто-напросто на меня забила – типа новая жизнь, новые знакомства, прощай грёбаный Н-ск со всеми его упырями-жителями. А я вот не верю. Потому что, как бы приторно это не звучало, она не такая. Алёнка моя совершенно из другого теста.

Я долго к ней приглядывался – на вид обычная ботаничка, скромная, тихая, с косичкой до пояса, с большими серыми глазами, не по-детски серьёзными, мудрыми и печальными. Поначалу я думал, что девчонка просто зануда и зазнайка, и нос задирает, особенно против каких-то второгодников, вроде меня…

В четвёртом классе я умудрился завалить две итоговых контроши только потому, что не спал всю ночь. Мама тогда, кажется, тоже лежала в больнице, а отцу было пофик – собственно, по его милости я и не спал. Ни о какой пересдаче он, естественно, никого не просил, с учителями не разговаривал. В общем-то, всем было пофик, даже мне, потому что тогда я впервые осознал, что происходит, впервые увидел батю в невменяемом и агрессивном состоянии, мой детский розовый мирок затрещал по швам, и учёба – это последнее, что меня тогда волновало.

Так получилось, что мы с Алёнкой перестали быть одноклассниками. Но симпатия между нами возникла, конечно, намного позже. Всего два года назад, когда нам обоим «посчастливилось» получить роли в школьной театральной постановке ко дню чего-то там. Именно на репетициях мы начали общаться, хотя, если уж совсем по-честному, засматриваться на будущую золотую медалистку я стал всё-таки раньше, ещё летом, случайно увидев её на речке в одном купальнике.

Стройная, почти прозрачная, с длинными ногами и невероятными волнистыми волосами, как у русалки… Я, когда прокручиваю в голове ту нашу встречу, понимаю, что, скорее всего, уже тогда влип – сидел, смотрел на неё, как заворожённый, пока не понял, что это заучка Миронова. Я ведь и подумать не мог, что зазнайка с косичкой без своей косички и дурацкой юбки ниже колена, на самом деле, очень даже ничего. Проще говоря, я обалдел.

Как и она, похоже, но правда от того, что по её расчётам, видимо, на том, непредназначенном, между прочим, для купания берегу никто из знакомых не должен был находиться.

Они с подругой тут же стали собираться. Но от последующих глумлений их это не спасло. А всё потому, что со мной был Крапов. А Крапов – это нечто. У него язык без костей. И голова без мозга, хоть он и гений-изобретатель. С ним если встретишься по делу, до самого дела дойдёшь в последнюю очередь, после того, как обсудишь стопятьсот каких-то левых штук, совершенно не имеющих к этому самому делу отношения.

 Но проблема даже не в том. Как раз при девчонках он становится непривычно тихим, зато, если что и говорит, то обязательно какую-то колкость, язвит, в общем, поддевает. Не знаю, почему у него на противоположный пол такая реакция. Он не сказать, что по жизни хам, не грубиян, но женщины у него вызывают какой-то необоснованный негатив.

Мы даже как-то с ним пытались разобраться, в чём причина такой патологии. Это не похоже на то, как мы все себя вели в младших классах. Не пресловутое «дёрганье за косичку», а именно желание унизить, уязвить. Я выдвинул предположение, что это может быть связано с тем, что от него когда-то отказалась мама, навесив хомут воспитания подростка на бабулину шею. С самой матерью, насколько я знаю, всё нормально, в том смысле, что она жива-здорова, однако почему-то живёт в другой стране с новой семьёй, откуда периодически присылает Саньку открытки. Сам он говорит, что его всё устраивает, поскольку он всё равно бы не стал жить с тем «козлом вонючим», за которого пять лет назад выскочила замуж его родительница. И что остаться здесь с полоумной бабулькой – исключительно его, осознанное и взвешенное, решение. Но что-то я сомневаюсь.

Вернусь к Алёнке.

Я уверен: несмотря на то, что наши отношения, по сути, мало продвинулись по вектору дружба – любовь, они, эти отношения, нам обоим одинаково дороги. И Алёнка… она не вертихвостка какая-нибудь – первого поцелуя с ней я добивался целый месяц регулярных встреч.

Сейчас я об этом ничуть не жалею, хотя тогда, скажу честно, было обидно. Вовка Рюмин, ещё один мой школьный приятель, который был в курсе наших с Алёной отношений, прямо говорил, что я лох. Когда большинство наших ровесников, включая, с его слов, его самого, давно распрощались со своей хрустальной невинностью, я хожу за недотрогой, которая даже чмокнуть себя не позволяет. Не говоря уж обо всём остальном.

Хотя, насчёт невинности – это вообще отдельный разговор. Я прекрасно знаю, что большинство моих одноклассников давно вкусили плоды «взрослой жизни», но то, каким образом они это сделали, не вызывает у меня, например, ничего, кроме отвращения. Один тот факт, что Рюмка уже дважды проходил лечение от различных «интересных» болезней, на мой взгляд, обращает его лавры победителя в пыль.

С другой стороны, я, конечно, тоже не евнух, и с гормонами у меня всё в порядке. Возможно, встреться мне другая, более раскованная девушка, столько терпеть бы не стал. Но с Алёнкой у нас всё серьёзно, и я просто не верю, что она могла променять нашу нежную, проверенную временем, дружбу на какое-то глупое, мимолётное увлечение.

И пусть мне хоть в стерео-режиме из Краповской колонки проорут об этом все уши – пока я не поговорю с ней сам, я никому не поверю.

Устав от многочасовой ходьбы, я присел на первое попавшееся подходящее место. Это оказался большой пень. Судя по сваленным рядом деревьям, пень этот использовался для колки дров. Странно, но он находился прямо у забора одного из дачных домиков, но не во дворе, а снаружи. А дальше дорога разветвлялась – одна уходила налево и тянулась вдоль непроглядного леса и второй линии участков; а главная, по которой я всё время двигался, утопала в беспросветной темени.

Это был последний освещённый пункт. Что скрывалось там дальше, за этим лесом, я не знал, но теперь мне хотелось лишь одного – немного передохнуть и согреться.

Я начал озираться по сторонам. Затем, когда ноги перестали так сильно гудеть, забрался на колоду и встал на мыски, желая разглядеть, что там из себя представляет дом за этим забором. Он был небольшой, и снаружи виднелась только двускатная крыша, но мне показалось, что я слышал какие-то звуки, может, даже музыки, и голоса, и стало любопытно – вдруг здесь кто-то есть?

Однако моего роста не хватало, чтобы что-то увидеть. Забор был на редкость высоким, что тоже странно для такого низенького и непримечательного жилища… Хотя, кто знает, может, летом постояльцы этого скромного домика предпочитают нескромно рассекать по участку в одних труселях, а, возможно, и без них – вот и сныкались подальше от глаз любопытных прохожих. Их тоже можно понять – столько зевак проходит мимо.

Я подумал, что если у меня когда-нибудь и будет дача, то ни в коем случае не впритык к главной пешеходно-транспортной артерии. Лучше уж подальше, в лесу, чтобы не пришлось так разоряться на ограду.