Сенк представил, как является на встречу с «богатыми‑капризными» покупателями и говорит, что вот, мол, ни денег, ни машины вы не получите. «Шеф и все – пропало». Представил, как они побледнеют. Возмутятся. Начнут угрожать. Потом сделают вид, что прощают и молча выйдут из бара. А вечером, когда он будет возвращаться домой, его подстерегут в каком‑нибудь переулке двое сильных и злых мужчин – и все. Конец Сэмюэлу Реймеру.

Но этого не произошло. Клиенты действительно возмутились и стали угрожать, но Сенк честно пообещал, что отдаст им долги из своего кармана. Они, разумеется, не поверили – потому что такую сумму гражданин города Ж и за две жизни не заработает – но поутихли. Смирились с поражением и послали Сенка на все четыре стороны. (Согласитесь, это лучше, чем смерть в подворотне от рук неизвестных.) Но он честно следующие несколько лет работал по шестнадцать часов в день только для того, чтобы отдать долги.

В тот же день в автокатастрофе погибли родители Сенка. Дома его ждала пятимесячная Матильда и письмо из больницы, в которой констатировали смерть. В конце письма печатными буквами на него смотрела сумма, в которую выльются эти две смерти. Сенк выругался, попросил соседку посидеть с Матильдой и пошел искать работу, а лучше – две. Государство уже спешило выставить счет. Две тысячи – отвезти тела в морг, тысяча – раздеть, тысяча – омыть, тысяча – обработать, две тысячи – отвезти на кладбище, по две тысячи социальным работникам на чай (при средней зарплате сто франков на человека), пять тысяч – место на кладбище, полторы – на венок… «Мы слишком бедны, чтобы умирать», – подумал Сенк.

Он продал родительскую квартиру, поселившись с сестрой в хостеле, и несколько лет работал, чтобы раздать все долги. Аккаунт под чужим именем на апворке, липовое резюме, наивные клиенты. За это время он успел обрасти в сети репутацией программиста, который умеет все что угодно – на деньги нынешних заказчиков, чтобы расплатиться с предыдущими.

С тех пор прошло восемь лет. Еще ни разу ему не приходилось повторять тот опыт. Даже сейчас положение дел было не таким критичным. Ему опять нужны деньги. Много и сразу. И добыть их надо сверхоперативно. Если верить, что написанное на этом листочке, – правда.

Тишину раздумий оборвал резкий звонок в дверь.

– Посмотри, кто это.

Матильда послушно помчалась в прихожую. Меньше всего Сенк сейчас хотел отвлекаться на ненужные визиты.

– Это жена почтальона.

Сенк поднял брови.

– Серьезно? Открывай.

Он машинально убрал со стола квакегер и спрятал в ящик рядом с раковиной. Он всегда делал это, когда в квартиру стучали посторонние. Незачем им знать.

– …спасибо, Матильда.

Из прихожей послышался мягкий женский голос, и в комнату вошла невысокая пожилая женщина с маленьким, подвижным лицом. Высокие скулы. Чистая светлая кожа. Мимические морщинки в уголках губ. Мешковатое пальто, белая вязаная шаль. Она напоминала зверька из добрых детских сказок.

– Сэмюэл, доброго времени суток! Я как раз к вам.

– Здравствуйте, Берта. Присаживайтесь, – Сенк вежливо пододвинул к ней табуретку.

– Нет‑нет, я буквально на пару минут. Вы прочли записку?

– Да, и, я полагаю, вы тоже ее прочли. – Сенк говорил своим фирменным каменным голосом.

– Это моя обязанность, – она опустила глаза, но сразу же подняла обратно, – я, собственно, по этому поводу и пришла. У меня еще одна, такая же. На ваше имя. И письмо. Может быть, я могу вам чем‑то помочь?

Сенк взял у почтальонши записку и конверт, поднес к глазам и внимательно рассмотрел.

Матильда тем временем рассматривала пожилую даму, словно забывшую переодеться после спектакля актрису. Шаль заколота старинной брошью. Брошь явно княжеская. Во времена бывшей империи подобные украшения были симптомами хорошего вкуса и богатства, но сейчас на них и внимание мало кто обратит. Тяжелая сумка через плечо. Седые волосы собраны в узел. И при всем при этом – совершенно детский, растерянный взгляд.

На Берту Фриман даже пес никогда не лаял.

– Помочь? Мне? В прошлый раз вы принесли мне анонимную депешу о том, что в стране начинается война. А в позапрошлый – уведомление об обвинении в саботаже, потому что я не хожу на выборы. Не обижайтесь, Берта, но ваши визиты ничего хорошего нам еще не сулили.

– Война?! – лицо старушки вытянулось, глаза округлились. – Ох, Сэмюэл…

– Пустяки. Чья‑то глупая шутка.

Сенк решил заранее предвосхитить все нехорошие мысли в его сторону.

– Нельзя так шутить…

– Ну, я тут и ни при чем. Это ж не я писал.

– Я понимаю. Но и вы поймите, что же мне делать с вашими записками. Сейчас‑то на мне забота о хлебе насущном. Муж мой совсем плох стал со своей мигренью. Да и возраст уже не тот. Вы мне лучше скажите, как у вас с деньгами‑то. Разберетесь?

– Да уж как‑нибудь разберусь, – буркнул Сенк. Его удивила фраза о мигрени. Она ведь не передается воздушно‑капельным путем. Она вообще никаким путем не передается.

– Да еще эти шутники, чтоб им скисло. Так и до инфаркта недалеко. Может, мне попросить социальных работников…

– Не может.

– Но вам же надо…

– Не надо. – Он был резок. – От социальных работников, извините, еще меньше добра, чем от вас.

– Вы мне вот что еще скажите, – она медленно приблизилась, блуждая взглядом по сторонам, – от кого все‑таки записка? Меня начальство спрашивает, а что я отвечу?

– Отвечайте, что это не их собачье дело.

– Бог с вами, нельзя же так, – почтальониха была образцово‑показательной.

– Берта, родненькая, ну неужели вам так сложно соврать что‑нибудь своему начальству? Что, все эти студенты, которых они нанимают на треть ставки, как и вы – юродиво честны? Или вам доплачивают за честность? Я не прав? Кто там у вас страдает параноидальным синдромом? – все это Сенк говорил неприступным, словно крепость, голосом. Ровным, решительным. – Тем более, это ж такая мелочь.

Жена почтальона снова отмахнулась.

– Ну поверьте мне, – он смягчился, – нету здесь никакой уголовщины. Уймите свое криминалистическое воображение! Разве я похож на мафиози?

– Да что вы, но…

– Вот и супер. Всего вам доброго, Берта. Хорошего вечера. – Ему не терпелось избавиться как можно скорее от Системы, не в меру навязчивой, даже в лице этой милой пожилой мадам. Гнев из‑за несправедливости. Кому там на почте не понравились его записки? Их текст никого не касается.

– До свидания… – жена почтальона, расстроенная и растерянная, медленно побрела к двери. Чувство, что ее только что выгнали такие добрые с виду люди, целиком охватило ее. Она начала чувствовать приближение головной боли. Наверное, мигрень.

Сенк уважал стариков. Но когда в них зарождалась возрастная слабость духа (то бишь сила предрассудков), его утомляло даже непродолжительное общение с ними. Если сравнивать его сестру и Берту, то скорее уж восьмилетняя девочка узрит Истину, чем почтальониха с накопленным годами мусором. Доверчивость Матильды позволяет беспрепятственно видеть правду. Доверчивость Берты позволяет ей слепо верить в ложь. Разница не только в возрасте, но и в чем‑то еще…

Дождавшись, когда дверь за Бертой закроется, а ее шаги на лестнице стихнут, Сенк, уставившись в центр стола и расфокусировав взгляд, продолжил ход своих мыслей.

– Вторая, говорите…

Он расковырял клеевой слой, развернул бумажный лист. Его содержание, как и в прошлый раз, было более чем претензионным: «В среду, 12 сентября, начнутся военные действия в черте города Ж». И все. Ни подписи, ни печати, ни древних рун.

– Как я люблю немногословных людей.

Сенк начинал чувствовать раздражение.

– Что там? – спросила Матильда.

– Пока не знаю. – Он согнул бумажку, подошел к столу, где уже была небольшая стопочка корреспонденции от Берты, положил рядом. – Почему именно в среду? Почему не во вторник? Кто так решил?

– Что – в среду? – не унималась Матильда.