Николай разлил по кружкам заварку из чайника.

— Почему ты меня после этого не нашел?

— Ты у нас что, эксперт по техвооружению?

— Ну, придумали бы что-нибудь, если тебе была так важна эта разработка.

Джордано усмехнулся:

— Я только в марте вернулся в Питер. Тебя уже не было в городе.

Опять замолчали. Пили терпкий, не разбавленный кипятком чифирь.

— Прелесть! — Хан зажмурился от удовольствия. — После этого можно еще по кусочку мяса.

Джордано с Николаем рассмеялись.

— Ты так всего козла за три дня слопаешь!

— Не придирайся! Скажи, что ты ищешь в этой импортной литературе.

— Пока ничего всерьез. Просто отслеживаю тенденции.

— И какие на твой взгляд сейчас тенденции?

— Тенденции? — Джордано задумчиво крутил в руках кружку, согревая пальцы. Неожиданно мечтательно улыбнулся: — Знаешь, если верить расчетам (я проверил), получается, что через пару десятков лет люди могут овладеть неисчерпаемым источником энергии.

Хан вопросительно смотрел на Джордано.

— Если соединить четыре атома водорода, получается гелий. И выделяется столько энергии, что стакана воды хватит на обогрев такого города, как, скажем, Москва в течение, может быть, недели.

Физиономия Хана перекосилась, как будто у него заболел зуб.

Джордано усмехнулся:

— Не криви рожу.

— Слушай, сколько раз тебя надо сжечь, подорвать, не знаю, еще что сделать, чтобы ты стал реально смотреть на вещи?

Джордано помрачнел, на губах мелькнула привычная саркастическая усмешка, он весь подобрался как готовый к прыжку зверь.

Глядя в глаза готовому сорваться Джордано, Хан отставил кружку и тоже внутренне собрался:

— Не лезь в бутылку. Пойми, меня интересует не фантастика, а реальные вещи! Мир идет к войне. Какой она будет? А ты несешь чушь, как облагодетельствовать человечество!

— Какое ты циничное, натасканное на войну животное!

Хан улыбнулся и кивнул:

— Высказался? Давай ближе к делу.

— Ближе? — Джордано вновь усмехнулся, но, казалось, успокоился — Что ты слышал о современных теориях строения вещества?

— Что электрон неисчерпаем, — Хан опять скривился. — Конспекты «классиков» тут потребовалось обновить. А если серьезно, то что-то о планетарной модели атома.

— Начало века. Эта модель неустойчива, и сейчас представления несколько иные. Но в основном этого достаточно. Главное, что атомная масса элемента определяется составом ядра, а химические свойства — его электронной оболочкой.

— Ну и?

— Реакции горения, взрыва зависят от химических свойств элементов и их соединений. Они не затрагивают ядер. О радиоактивности слышал?

— Да. Рентгеновские аппараты.

Джордано кивнул.

— Это естественная радиоактивность: ядра некоторых элементов неустойчивы, происходит распад, или цепочка распадов, пока не образуется устойчивое ядро. Это сопровождается рентгеновским излучением. Есть еще искусственная радиоактивность. Устойчивое ядро бомбардируют элементарной частицей, образуется ядро с новой структурой — другой химический элемент. Если он окажется неустойчивым, то распадется и выделится энергия. Для тяжелых ядер, если их расколоть, и если их концентрация в образце достаточно высока, может начаться цепная реакция. Выделившаяся энергия будет колоссальной. Для грамма вещества — на порядки выше, чем при взрыве эквивалента тротила.

Джордано замолчал и перевел дух. Хан тоже молчал, что-то сосредоточенно соображая.

— Бред какой-то, алхимия!

— Это не бред, не алхимия и не фантастика. Это ядерная физика.

— Этим занимаются серьезные люди?

— Вполне. Есть лаборатории в Кембридже, Риме, Париже.

— А у нас?

— Извини! Я читаю иностранную литературу. Советской у меня нет. Несколько раз встречались вроде как наши фамилии, но может они из эмигрантов?

— Кто занимается раскалыванием ядер?

— Пока никто. Ближе всего к этому подошел Ферми в Италии. Я думаю, как только будет получено экспериментальное подтверждение — все публикации прекратятся.

Хан встал, прошелся по площадке. Остановился у пня, на котором с утра так и остались стоять песочные часы. Перевернул баллончик и долго стоял, смотрел, как сыплется песок. Неожиданно стукнул кулаком по пню и вернулся на свое место:

— Так что, супербомба, говоришь!

— Это сказал ты, не я.

— Как быстро ее можно сделать?

— А когда по твоим оценкам начнется серьезная война?

— Лет через пять — шесть, хотя может быть раньше.

Джордано мотнул головой.

— Нет, к этому времени еще ничего не будет.

Некоторое время сидели молча.

— Отчего тебя заинтересовали тенденции?

— Меня интересует, какой будет эта война. Гражданская война и разруха, эмиграция интеллигенции, то, что творится сейчас… Мы и в четырнадцатом не были страной с мощной экономикой, успеем ли мы теперь? Мне становится страшно.

— Тебе?

— Иногда я думаю, что я не на тех поставил. Но остальные ведь были просто не в состоянии удержать готовую к полному развалу страну.

— Ну, а развалилась бы на части Россия. Что тебе с того?

Хан угрюмо молчал.

Николай не посмел даже словом вмешаться в вечерний разговор бессмертных, а они, казалось, забыли о его присутствии. Поздней ночью, наконец, забравшись в постель, он опять не мог уснуть, несмотря на, казалось, смертельную усталость. Этот длинный, почти бесконечный день стал для него еще и днем многих откровений.

Главное, что впервые за последние три дня его совершенно не раздражал Фархат, вернее ощущение его присутствия. Это было настолько приятно, что даже вещи совершенно неприемлемые в другое время, сейчас воспринимались спокойно. Хотя Николай не знал, чем бы кончился в другое время и с другим человеком разговор о ядерной физике, плавно перешедший в анализ положения в советской армии. Сейчас после кошмара прошедших дней он не мог позволить себе необдуманно реагировать на мелочи.

Если бы кто-то сказал ему, что он определит подобное как мелочи…

Содержание журналов, впервые увиденных еще в летнюю поездку в горы, не было для ученика секретом. Достаточно часто, в долгие осенние и зимние вечера, Джордано доставал что-нибудь из мешка, хранящегося в дизельном сарае, читал, засиживаясь до глубокой ночи над непонятными расчетами и схемами. Потом листы с записями по нескольку дней валялись на столе, иногда бесследно исчезая, иногда появляясь вновь.

Когда еще осенью Николай попытался выяснить, что значат странные записи, то в ответ получил долгий оценивающий взгляд и предложение ответить на пару вопросов, вылившееся в неприятный экзамен по математике, основам физики и химии. Через полчаса он сидел перед Джордано, ощущая свое полное невежество.

— Ну, и что, а главное, как я могу тебе рассказать, если ты в арифметике делаешь ошибки? — спросил Джордано, глядя в измаранный листок с задачками на проценты и вычисление средней скорости.

Николай порывисто поднялся:

— Не хочешь говорить — не надо! — он развернулся уйти.

— Сядь на место!

Николай обернулся, но за стол не сел. Стоял, хмуро смотрел на Джордано.

— Сядь! Я сказал.

Он подождал, пока ученик усядется. Еще некоторое время сосредоточенно смотрел в бумажку, потом поднялся, обежал комнату и сел на место.

— Извини! Я был не прав. Это, в сущности, не мое дело, что ты знаешь, а что — нет, — Джордано еще мгновение помолчал.

Потом, до глубокой ночи, терпеливо подбирая слова и понятия, он продирался сквозь мешанину обывательских представлений Николая, чтобы объяснить принципы странной физики, порожденной двадцатым веком.