— А давай спалим их к чертовой матери?

— Кого? Их? — снисходительно смеюсь я и, притягивая ее к себе, киваю в сторону забора. С террасы, которую мы давно облюбовали, хорошо просматривается соседская беседка, освещенная фасадным фонарем. Звуки ревущей музыки и долбящие басы разносятся по всей округе нервной «колыбельной».

— Да, твоих дебильных дружков! — Она упирается затылком мне в подбородок, кладет свои руки поверх моих и делается такой уютной. — Подожжем!

Я обнимаю ее еще крепче и зарываюсь носом в волосах. Их запах, одуряюще-сладкий, сводит меня с ума. Я желаю добраться до мочки ее уха, а потом, исследуя каждый миллиметр кожи поцелуями, спуститься чуть ниже, но боюсь вовремя не остановиться — за нашими спинами, внутри дома, наверняка бдят ее благочестивые родители. Мне приходится бороться со своими желаниями, а это, признаться, не так-то просто. Особенно, когда уже проделал полпути.

Но она изгибается, с жаром целует меня, и за вкус этих дразнящих губ я готов простить ей все. Даже то, что она уже успела выскользнуть из моих объятий.

— Как, по-твоему, — озорно хмыкает она и указывает на канистру, стоящую у входа в пристройку, — они оценят фаер-шоу, которое я им устрою?

— Ты решила спалить полпоселка? — смеюсь я, уловив в ее глазах дьявольский огонек. На что она лишь соблазнительно улыбается и одним только взглядом предлагает принять правила ее игры, безбашенной и сумасбродной, рожденной в этой прекрасной головке с красивым личиком.

Не мешкая ни секунды, одним прыжком я перемахиваю через балюстраду, оказываюсь по ту сторону террасы и подаю ей руку, чтобы она проделала такой же трюк. Я согласен на все, что бы она ни придумала.

Она ловко взбирается на перила и ненадолго задерживается на них, намеренно изводя меня открывшимся обзором, и только когда убеждается, что произвела должное впечатление, одергивает юбку и прыгает вниз.

Чертовка! Кто бы видел, что она со мной вытворяет! Кто бы знал ее такой!

Но нет, лучше я унесу наш секрет в могилу, чем позволю ей вести себя так же с кем-то еще.

— Я заявлюсь прямо туда и у всех на виду оболью бензином одну из их поганых тачек, — сообщает она, намереваясь поднять канистру. — Клянусь тебе, я это сделаю!

Я спешу помочь, но она машет головой и отделывается от меня коротким, но пылким поцелуем. Ее руки оказываются у меня под футболкой и оставляют на коже ожоги, не меньше. Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться.

— А ты беспощадная женщина, Джонни!

— Я успокоюсь только тогда, когда окончательно расквитаюсь с ними!

— Так, хорошо, — смеюсь я, в тайне восхищаясь ее характером, — а какая миссия возложена на меня?

И пока она развинчивает крышку, а потом, убедившись в содержимом канистры, завинчивает ее обратно, я не свожу с нее глаз.

— Ты мог бы наводить панику…

Коротко хохотнув, я принимаю наигранный вид:

— Наводить панику? Всего-то?

— Ну да, — бросает она и торопливо проходит в темную часть двора, к забору. — Просто подыграй мне, вот и все.

Но даже отсюда я вижу, как она соблазнительно улыбается. Ее улыбка как бы говорит мне, что мы не прощаемся. Эта ночь обещает быть жарче, чем все предыдущие.

— Будет сделано, Джонни! — повинуюсь я, дважды стучу по сердцу и, раскрыв кулак, отсылаю ей свое признание, которое она с жадностью ловит и незамедлительно отправляет свое в ответ. После чего ее стройная фигурка окончательно скрывается в темноте двора.

До пяти часов вечера у каждого из нас свои заботы, свои обязанности. Мы даже почти не пересекаемся. И только за ужином снова приходится сталкиваться лбами. Особенно, если к нам в гости заглядывает тетя Люба, которая не может пройти мимо и не сунуть свой нос в чужие дела.

— Женьк, ну неужели тебе хочется этой хиромантией заниматься? Смотрю на тебя, смотрю… — она заводит очередную песенку, полагая, что знает о моих желаниях ВСЁ.

Вообще-то я ем, и если она, действительно, столь проницательна и заботлива, то должна догадаться, что одно из моих желаний в данный момент — не отвечать ей.

— Ромка вон! И тот поехал на собеседование! А ты?

А я ем.

— Ты хоть документы отвези, — не унимается она. — Еще ж не поздно.

Я делаю невинное лицо и пожимаю плечами.

— Нет, ну такая голова пропадает! — старается она. Но не оттого, что ее заботит моя голова, а потому что я выбиваюсь из ее идейной иерархии. А еще и чтобы задеть больную струну мамы.

Мама пока терпит. Мама занимается ферментацией сыра, и говорить ей что-либо под руку — дурная затея.

А я и не говорю. Я ем.

— К чему у тебя душа-то лежит?

Ну вот. Добралась и до души. Развернула свою артиллерию.

В поисках поддержки я бросаю короткий взгляд на папу, потому что с недавнего времени папа на моей стороне. А еще и потому что любимая поговорка папы: «Не учись на умного — бедным будешь». Ведь сейчас тетя Люба заведется про инженерный, финансовый, экономический, юридический, до кучи приплетет строительный и… какие еще есть университеты, институты, академии в городе?

— В медицинский хотя бы подалась, на ветеринарный…

Вот, да — медицинский! Как же я могла о нем забыть?

— … если тебе нравится все вот это!

— А что «во всем вот этом» плохого? — не выдерживает папа.

— Да ничего ж плохого, — смягчаясь, идет на попятную тетя Люба. Но после шага назад переходит в активное наступление: — Но время-то тикает. Целый год профукает. А там уж пора и замуж, жизнь свою строить. А она…

— Спасибо, — мысленно хохотнув, улыбаюсь я и выхожу из-за стола. Отправляю тарелку и приборы в посудомойку, режу хлеб, намазываю его толстым слоем масла, трогаю чайник, чтобы убедиться, что он еще не остыл, и наливаю себе чай.

За заботу спасибо, тетечка Любочка! Всегда мечтала прямо со школьной скамьи замуж!

Кажется, она всерьез думает, что борется за благое дело:

— Там хоть с нормальными людьми познакомишься! — заключает она. — А тут? Кого ты видишь, кроме этих ваших коз!

Мама оборачивается, оставляя без присмотра кастрюлю с сывороткой:

— Как будто ее кто на привязи держит! — фыркает она куда-то в сторону.

— Никто меня не держит, — поддакиваю я. — Я просто пока еще не определилась.

— Тю! Не определилась она! — в своей коронной манере тюкает тетя Люба. Когда она упирает руки в бока и показательно закатывает глаза, становится похожа на «бабу на самоваре». — О чем ты думаешь? Тебе уже восемнадцать! — Говорит это так, будто все тридцать пять. — Потом определяться будешь! Ты сначала поступи, отучись…

— Куда?

— Да хоть куда-нибудь! — со знанием дела заявляет она. — Иди туда, где твой отец учился. Или мать. Или туда, куда проще.

— А куда проще, теть Люб?

— Хых, — хмыкает она. — Ну надо ж быть такой тютей! Это я у тебя спрашиваю: куда? Ромка вон, еле на четверки вытянул, а лыжи настропалил…

Да просто у вашего Ромки единственный путь к свободе — универ.

— Ладно, отстань ты от нее! — вмешивается мама.

— Я-то отстану. Мне-то что? — всерьез обижается тетя Люба, не ожидая такого подвоха с маминой стороны. — Это ей потом локотки кусать…

— Может, и не придется, — отрывается от супа папа. — С фермерством сейчас новые перспективы открываются. Скажи мне пару лет назад, что я с основной работы уйду…

— Сравнил! То ты, а то — девчонка молодая! — проявляет участие сердобольная соседка. И принимается учить уму-разуму папу.

А я допиваю свой чай, споласкиваю под краном кружку и практически незаметно выскальзываю из столовой. На вечернюю дойку мама загоняет коз сама, а потому с половины шестого начинается мое личное свободное время. И сегодня у меня на него особенные планы: нужно успеть помыть голову, сделать что-то с волосами, еще бы и маникюр обновить.