– Да и вообще непонятно, чем это девушка виновата! Нехорошо как-то маленьких обижать, – миролюбиво заметил он и посмотрел на Ирину.

Всё это время Ирина стояла поникшая, опустив плечи и не решаясь поднять глаз, но после этих слов вскинула на ребят благодарный взгляд и опустилась на стул. В глазах её дрожали слёзы, впервые за годы унижений, но она не прятала их больше, уже поняла, что не одинока.

Класс замер. Все ждали, как поведёт себя учительница. Уже успев привыкнуть к беспрекословному подчинению своей воле, Марина Александровна тоже ждала чего-то. Во всяком случае, оставалась всё в той же высокомерной позе, скользя глазами по головам. Но, видимо, так и не найдя способа, чтобы покончить с этой неприятностью, прикрепила карту к доске и ровным, спокойным голосом объявила тему урока. Правда, скрыть огорчения не могла, обнаруживая его всякий раз, как только обращала лицо к классу.

Остаток урока прошёл, будто во сне. Голос учительницы тонул в этой непривычной тишине, а слова отскакивали от ребят, как резиновые пули. Сегодня читать по лицам было легко, как никогда и как никогда стыдно оглядываться назад, выискивая и выковыривая из памяти дни, когда Ира оставалась один на один с ненавистью Марины Александровны. Урок истории, наконец, заслужил того, чтобы войти в историю. И только неопытность не позволяла этим мальчишкам и девчонкам сделать пометку в календаре, настолько никто из них не верил, что вмешательство новеньких положило конец этому преступлению. И, тем не менее, это было именно так.

Для самих новеньких это было не просто нормальное проявление чувств, это был способ существования, который не позволял им другого поведения. Единодушные в своих благородных порывах, они не нуждались в лидерах и не рвались в них. Именно это показал их поступок, слишком другой, слишком честный и слишком отличающийся от того, что приходилось видеть до этого.

После этого урока Катя назвала их инопланетянами, разумеется, скрыв ото всех и имея в виду не просто другой разум, а более развитую цивилизацию. В тот день не только Ирина обрела свободу, её получил весь 9 «В».

Бутерброд застревал в горле. Катя усилием воли проталкивала его внутрь и старательно делала вид, что не понимает отцовских шуток. Но отца это только подхлёстывало, и он сам шутил и сам смеялся, злорадно, иначе, кажется, уже не умел.

Приход в класс новеньких привнёс с собой много изменений к лучшему, но вместе с тем высветил недостатки, с которыми Кате и многим её одноклассникам местного происхождения приходилось мириться.

Трудность жизни суживает кругозор. Человек замыкается на проблемах и либо уходит в пьянство, либо в агрессию в отношении близких. Павел Шкловский, трудолюбивый и ответственный в работе, не пьющий и не курящий, выбрал второй вариант.

– Так, говоришь, и палатки, и спальные мешки, и всё остальное эти ваши вояки подогнали. Для них это раз плюнуть. Для них всё раз плюнуть!

Отец начал заводиться. Отвечать ему Катя не рискнула, но этим лишь подлила масла в огонь.

– Мешки, поди-ка, большие, на двоих! – грубо и отрывисто бросил он и снова рассмеялся. Глаза остались колючими и пытали её на предмет ответной реакции. Следуя маминым советам, Катя сохраняла невозмутимость, лишь взглянула на дверь и сразу пожалела об этом.

– Защитница твоя раньше девяти не появится! Говорил я ей, добром это не кончится! Это только цветочки! Попомнит меня, когда ягодки пойдут!

По лицу отца разлилось грязное самодовольство, какое бывает у человека, получившего полное подтверждение своей правоты. В этом он на целую голову превосходил Марину Александровну. Она тоже обожала предсказывать события, а потом торопить их по своему усмотрению. Делать грязных намёков ей не полагалось по должности, но на взгляды она не скупилась и щедро сдабривала ими воспитательный процесс.

Поход, и не просто поход, а полноценный поход с ночёвкой, который она пообещала классу, уступив родителям новеньких, стал мощным раздражителем для её неуравновешенной психики. Катин отец узнал о нём два дня назад и с той поры только и делал, что уничтожал собственный авторитет родителя. Регулярно получая благодарности за воспитание дочери, он понятия не имел, в каком классе она учится. К школе за девять лет не подошёл на пушечный выстрел. Но, наблюдая общность взглядов на жизнь и на современную молодёжь в частности, Катя порой подозревала этих людей в подлом сговоре.

Второй бутерброд, так и не сумев осилить свой завтрак, Катя завернула в бумагу и засунула в походный рюкзак. Она видела, что отец сверлит её взглядом, но оглядела себя в зеркале со всех сторон и, улыбнувшись своему отражению, вышла за дверь с улыбкой на губах. Слёзы брызнули из глаз позже, когда стало понятно, что улица пуста.

Нет, Катя не обижалась, скорее, пребывала в острой фазе недоумения, совершенно искренне не понимая, как выжить в этой агрессивной среде, а главное – как оставить маму на этого человека, который с годами становился только злее. А эти его шутки! С чего он говорил такие обидные вещи! На каком основании? Почему во всём и всегда видел только плохое?

На самом деле, парни интересовали Катю постольку, поскольку сами проявляли к ней интерес, и до прихода новеньких виделись ей недоумками. Она сама удивилась, как легко сблизилась с Сашкой и Борькой Окишиным. Это были два друга «не разлей вода», и Катя обрадовалась и не слишком удивилась, когда, свернув в переулок, ведущий к школе, увидела их бегущими ей навстречу.

Слёзы к тому времени успели высохнуть, но на всякий случай она протёрла глаза руками и улыбнулась как можно более беззаботно.

– Ты позже не могла?

– Мы уже все глаза проглядели! – хором начали мальчишки и рассмеялись, смущённые единодушием, которое в данном случае лишь подтверждало правило.

– И вам здравствуйте!

– Намёк понят! – Хихикнув, Борис толкнул Сашку в бок локтем, потом приложил руку к груди и склонил голову в поклоне. – Здравствуйте, Катерина Павловна.

Катя поморщилась. Собственное отчество после всего услышанного резануло слух острой бритвой. Катериной Надеждовной, по имени мамы, нравилось ей куда больше. Жаль, закон в этом вопросе стоял на стороне отцов. А вот фамилию – Катя узнала об этом совершенно случайно – разрешалось придумать и поменять при получении паспорта. Она, тайком от всех, всё чаще подумывала о том, чтоб взять мамину.

– Можно без отчества, просто Катя! И вообще, хватит меня доставать! А что там, все собрались?

– Не так чтоб, но Марина уже бьёт копытом! – рассмеялся Борис. – Инструктировать желают!

– А-а-а! – меня уже дома так наинструктировали, что ехать расхотелось! – в сердцах высказалась Катя и, смутившись своих слов, поменяла тему. – Как с погодой, вы говорили, что на аэродроме метеослужба есть?

– Ясен пень есть! – обрадовавшись, что может быть полезен, ответил Борис и добавил недостающих подробностей. – Нормалёк с погодой, батя вчера доложился. Фортуна на нашей стороне. Даждю не буде!

Катя поощрила его счастливой улыбкой, такой и предстала перед взглядом Марины Александровны, которым та осмотрела с ног до головы всю троицу.

Выглядели они забавно: Катя вырядилась в брюки-клёш, доставшиеся ей от двоюродной сестры Зойки, в отцовскую мастерку от старого, местами поеденного молью, спортивного костюма, волосы – чтоб не лезли в лицо – перехватила в два хвостика. Ещё дома заметила, что один из них всё время съезжает вниз, делая похожей на Пеппи Длинный Чулок, и вспомнила об этом только сейчас, под пристальным взглядом учительницы.

Борис, намытый и надушенный, выглядел как модель с обложки модного журнала, явился в поход в отутюженных брюках и вполне ещё приличном джемпере. Длинные, до плеч, волосы цвета спелой пшеницы переливались на солнце. Непослушная, коротко подстриженная, чёлка стояла хохолком. Смешливый по природе, он за что-то был наказан двумя центральными резцами, выросшими под углом друг к другу, и в надежде скрыть это ограничивал себя смешками. Зато давал полную свободу шикарным карим глазам, которые всегда смеялись.