Небольшую площадь с колодцем по центру окружали домики с засаженными цветами балконами. Из витражных окошек уютно лился свет, откуда-то доносились голоса и собачий лай, отражавшиеся от скалистых стен узкой долины. Даже в голове не укладывалось, что можно жить как ни в чем не бывало в такой вот сказочной стране.

Макс свернул в переулок и остановился перед коричневым зданием с садиком вокруг, освещавшимся цветными фонариками на деревьях.

— «Ханнелорес биерштубе», «Пивная Ханнелоры», — сообщил он — в чем, собственно, особой необходимости и не было, поскольку над дверью красовалась словно бы покрытая инеем каллиграфическая вывеска.

— А я‑то решил, что это ведьмин пряничный домик, — съязвил Даниэль.

— Как знать? — пожал плечами Макс. — Достанет ли тебе смелости войти?

— Я бы не отказался от пива. Давай обойдемся без кофе и крепкого алкоголя. А вот большая кружка холодного немецкого пива — это как раз то, что мне нужно. Зайдем! Выглядит довольно мило.

— Именно так и подумали Гензель и Гретель. Что ж, как тебе будет угодно. — Макс жестом пригласил брата войти первым.

Судя по его уверенности, в пряничном домике он уже был завсегдатаем. Едва лишь братья вошли в тускло освещенное помещение, Макс тут же устроился за угловым столиком, обернулся к стойке и заказал пиво, просто показав два пальца. Заказ кивком приняла коренастая пожилая женщина. Буквально через мгновение она подошла к ним с двумя огромными кружками и со стуком поставила их на стол. Ее ручищам позавидовал бы и лесоруб, а рот женщины смахивал на бульдожью пасть.

— Ну, что я сказал? — с деланым ужасом зашептал Даниэль. — Как думаешь, сожрет она нас?

Макс пожал плечами.

— До сегодняшнего дня мне ничего не угрожало. Думаю, она дожидается, пока я не отращу солидный пивной живот. Постоянно щиплет меня за талию, чтоб посмотреть, как движутся дела. Ну, твое здоровье, бро! Классно все-таки, что ты приехал!

Братья подняли кружки.

— Я тоже рад, что приехал. Тут все гораздо лучше, чем я ожидал. Представить себе не мог… — Внезапно Даниэля прервало громкое «ку-ку», и только тогда он заметил на стене рядом здоровенные часы с кукушкой.

Механическая игрушка, как оказалось, демонстрировала целый спектакль. Кроме выскакивающей из-за дверцы кукушки, еще был коловший дрова старик и пытавшаяся подоить козу старуха. Животное, однако, брыкалось и раз за разом сшибало горшок, который доярка снова и снова поднимала.

— Вот черт, — ошарашенно выдавил Даниэль по окончании представления, когда кукушка скрылась за дверцей.

Макса же часовая интерлюдия оставила безучастным. Он принялся жадно пить пиво, капая пеной на стол. Из сумрака, словно призрак, тут же возник худой человечек в переднике и с жидкими, зачесанными назад волосами и вытер тряпкой влагу. Когда он в тусклом свете свечи нагнулся над столом, Даниэль подумал, что его обтянутое кожей лицо здорово смахивает на череп.

— Полагаю, это был Гензель? — хмыкнул он, когда человечек с поклоном удалился. — У него прекрасно получается не толстеть.

— Гретель тоже имеется. Правда, не знаю, здесь ли она сегодня, — отозвался Макс, оглядывая помещение. — Может, ее уже сожрали. Нисколько этому не удивлюсь, весьма аппетитная штучка. Если бы у меня не было Джульетты, я бы, может, и сам соблазнился отхватить кусочек.

— Кто такая Джульетта? Твоя новейшая победа?

— Новейшая, последняя и единственная. Потрясающе красивая двадцатидвухлетняя дочурка производителя оливок из Калабрии. Пока живет с родителями, но мы уже помолвлены.

— Двадцать два года! Да ты же на тринадцать лет старше ее! — поразился Даниэль.

— Для Калабрии дело вполне привычное. И родители весьма довольны партией дочери. Как-никак я зрелый мужчина, опытный и обеспеченный.

— И перегоревший на работе. Лечащийся в реабилитационной клинике. Хотя вряд ли ты им это рассказал.

— Да, я сообщил им, что еду по делам в Швецию.

— Ну а сама Джульетта как? Довольна тобой?

— Да она без ума от меня.

— Тоже думает, что ты в Швеции?

— Ага. Но впредь я уже не собираюсь так напрягаться. Как выпишусь из Химмельсталя, мы сразу же поженимся и обоснуемся в Калабрии. Заведем собственную оливковую ферму. И детей. Семь-восемь.

И Макс довольно кивнул самому себе, словно только что пришел к такому решению. Затем он взглянул на брата:

— А у тебя самого нет детей?

— Нет, и ты прекрасно это знаешь. Эмма хотела подождать, а потом мы развелись.

Макс успокаивающе похлопал его по плечу.

— Ну, с этим спешить незачем. У нас, мужчин, времени вдоволь. Это у женщин по-другому. Еще по пиву?

— Да я это-то еще не допил. Ты бери. Я заплачу.

— Ты ни за что не платишь. Ты — мой гость, — объявил Макс и жестом заказал у женщины-бульдога еще одну кружку.

Зал постепенно наполнялся народом, становилось шумно. Большинство посетителей были мужчины, однако в тусклом свете получить о них хоть какое-то представление было затруднительно. Не считая нескольких светильников над барной стойкой, зал освещался только свечами на столах.

— Пребывание здесь, кажется, пошло тебе на пользу, — снова заговорил Даниэль. — Получив твое письмо, я даже несколько забеспокоился.

— Как я уже упоминал, это одна из лучших клиник в Европе по лечению неврастении. Видел бы ты меня, когда я только приехал сюда!

Макс склонил голову набок, высунул язык и собрал глаза к переносице.

— Неврастения, — повторил Даниэль. — Такого диагноза тебе еще не ставили.

— Не ставили. Что довольно странно. Потому как, если вдуматься, все мои расстройства происходили после продолжительных периодов крайне напряженной деятельности. В последний раз я оказался в больнице после нескольких суток работы без перерыва. Я тогда не спал ни минуты. Неудивительно, что я сорвался.

— Но ведь такая гиперактивность — это симптом твоей болезни. Симптом, а не одна из причин, — возразил Даниэль.

— Ты в этом уверен? А может, мы ошибались. Не знали, что есть курица, а что яйцо. Может, все эти годы мне ставили ошибочный диагноз. И чем больше я размышляю, тем более правдоподобным мне представляется, что я страдал от повторяющихся периодов неврастении. Ведь нервное истощение может выражаться как угодно.

— Что ж, — с зевком отозвался Даниэль, — если мы сейчас же не отправимся домой спать, неврастенией закончу я. А я не испытываю ни малейшего желания узнавать, в чем именно она может выражаться.

Стоило ему произнести эти слова, как сквозь гам в зале прорезалось несколько протяжных нот аккордеона, и через секунду женский голос негромко затянул бодрую песенку. Даниэль пораженно огляделся.

В свете только что зажженного прожектора в дальнем конце зала стояла и пела девушка, одетая в некое подобие крестьянского костюма — корсаж на шнуровке и блузку с пышными рукавами. Ей аккомпанировал на аккордеоне мужчина средних лет в цветастой фуфайке, обтягивающих брюках до колена и нелепой плоской шляпе с воткнутыми под ленту цветами.

— Смотри-ка, представление для туристов, — воскликнул Даниэль. — А я думал, мы вдалеке от туристических маршрутов. Может, тогда мне и удастся найти гостиницу поблизости.

— Сомневаюсь, что это можно назвать представлением для туристов, — невозмутимо прокомментировал Макс. — Скорее местные развлекают друг друга. Такие представления здесь устраивают раза два в неделю. Хочешь послушать или пойдем?

— Ну, нельзя же уходить, едва лишь они начали. Давай подождем немного, — предложил Даниэль.

Девушка пела с чрезмерной четкостью, подчеркивая слова движениями рук и глаз, словно выступала перед детьми. Тем не менее, Даниэль все равно почти ничего не понимал в ее швейцарском немецком. Время от времени она звонила в колокольчик. Песня оказалась длинной, с каким-то смешным сюжетом — вот и все, что ему удалось разобрать, — и через несколько куплетов он уже догадывался, когда в следующий раз зазвонит колокольчик.

— Они так будут продолжать целую вечность. Пойдем уже, — сказал Макс ему на ухо, однако Даниэль покачал головой.