— Что ж, весьма захватывающая гипотеза, доктор Оберманн, — проговорил Карл Фишер подозрительно елейным тоном. — А с чего вы решили, будто процесс подсознательный?

— Из-за такой обстоятельности трансформации. Она охватывает все его существо. Как вы и сами могли видеть.

— Хм, — задумчиво изрек доктор Фишер.

Он дождался, пока взоры всех присутствующих не обратились на него, и тогда продолжил, неспешно и спокойно, четко произнося слова, будто обращающийся к первоклашкам учитель:

— Все упомянутое вами является частью актерского репертуара. Макс — великолепный актер. С врожденным даром, оттачивавшимся на протяжении всей его жизни. Вы же видели его игру в пьесе прошлой зимой, верно? Лично на меня она произвела впечатление. Перед нами словно предстал совершенно иной человек. Он даже двигался и говорил по-другому. И сейчас он проделывает то же самое. Макс полностью контролирует свои действия. Понаблюдайте за ним, когда он будет считать, что за ним нет надзора. Наверняка вернется к своему обычному поведению.

— Та пьеса… — осторожно вмешался доктор Пирс. — Насколько я помню, в ней рассказывалось о женщине, притворявшейся одновременно двумя разными, хорошей и плохой. В итоге ей удалось всех одурачить. Макс вполне мог почерпнуть из этой постановки идею для своей аферы.

— Как я и сказал: он морочит вам голову, Гизела, — безапелляционно бросил Карл Фишер.

Женщина притворилась, будто не заметила, что Карл Фишер в своем заявлении опустил обращение «доктор», как это было заведено на собраниях в конференц-зале.

— Доктор Фишер, — начала она с деланой обходительностью. — Обмануть можно любого из нас. И день, когда мы решим, будто обмануть нас невозможно, станет для нас роковым. Мы должны постоянно пребывать начеку, и я весьма признательна вам за напоминание. Несомненно, мы ни в коем случае не должны забывать об исключительном актерском таланте Макса. Тем не менее убедили меня не его физические манеры, но его бескорыстное поведение в течение последних недель.

— Что именно вы имеете в виду, Гизела? — поинтересовалась Хедда Гейне, благожелательно смотря на нее поверх очков.

— Что я ему верю. Он обманул не меня. Он обманул себя. Естественно, многим нашим пациентам удавалось убедить себя, будто они совершенно нормальные, обычные люди. Но Макс в этом плане их обошел. Он столь отчаянно хочет убраться отсюда, что с помощью своего врожденного актерского дара создал для себя новую личность.

— Диссоциативное расстройство личности — случай крайне редкий, когда дело касается наших резидентов, — вновь вмешался доктор Пирс. — Насколько мне известно, в клинике мы ни разу не ставили такого диагноза. И в истории болезни Макса ничто не указывает на вероятность подобного исхода. Его личность неизменно представлялась очень стабильной.

Хедда Гейне согласно кивнула и заметила:

— Раздвоение личности встречается чрезвычайно редко вообще при любых обстоятельствах. За все годы своей практики мне так и не довелось столкнуться с подобным расстройством. Я только читала о нем.

На плечах у нее была накинута заколотая брошкой шаль с рисунком из больших роз, и когда она заговорила о раздвоении личности, Гизеле невольно подумалось, что ее коллега здорово смахивает на русскую матрешку. Откроешь ее, а внутри еще одна старушка в шали, а потом еще и еще, пока не доберешься до маленькой, но цельной Хедды.

— Данный феномен неизменно вызывает широкий интерес, — подключилась и доктор Линц. — И некоторые специалисты утверждают, будто все эти новые личности возникают не спонтанно, но извлекаются психотерапевтами во время сеанса гипноза и являются нежелательным побочным эффектом лечения.

У Гизелы тут же вспыхнули глаза.

— Именно об этом я и подумала! Что это побочный эффект лечения. Но только наоборот — желательный побочный эффект!

Во взглядах собравшихся читалось непонимание.

— И еще я вспомнила про проект «Пиноккио», — тихо проговорила Гизела. — Доктор Пирс, что скажете?

Карл Фишер вдруг издал сдавленный стон и заерзал на месте, словно по-настоящему испытывал физическую боль. Пирс встревоженно взглянул на него, затем повернулся к Гизеле.

— Прошу прощения, доктор Оберманн, но в упомянутом вами проекте подобных результатов не отмечалось. Изменения в поведении носят весьма кратковременный характер. В лучшем случае. Глубинных изменений личности добиться так и не удалось. Как бы я ни старался… Но нет. Мне ни разу не удалось выявить перемену, хоть сколько-то схожую с той, что вы описываете.

— До сих пор, возможно. Но вдруг это что-то совершенно новое. И вот-вот последует прорыв, — оптимистически отозвалась Гизела.

Доктор Пирс лишь сочувственно улыбнулся.

Гизела Оберманн огляделась по сторонам в поисках поддержки или хотя бы интереса коллег. Увы, все как один откровенно скучали, даже молодой приглашенный исследователь. Брайан Дженкинс раздраженно щелкал шариковой ручкой, созерцая альпийский пейзаж за окном.

Гизела разочарованно вздохнула.

— Тем не менее лично у меня сложилось впечатление, что произошла какая-то перемена. Позволяющая надеяться на прогресс.

— Никакой перемены, Гизела, — устало произнес доктор Фишер. — И, как ни печально, никакой надежды.

— Ну и какой тогда смысл в наших исследованиях, если мы сами не верим в возможность перемены? — рассерженно вскричала Гизела. — Разве не этим мы здесь занимаемся? Смотрим в оба и держим ухо востро, чтобы уловить мельчайшее изменение и с помощью него нащупать путь к излечению? Если нет, тогда лучше нанять побольше охранников, а самим разъехаться по домам!

— Что ж, возможно, именно так нам и следует поступить, — ответил Карл Фишер, взглянув на часы. — После проведенных здесь девяти лет я подумываю об этом все чаще и чаще.

— Доктор Фишер, да как вам не стыдно!

Гизела обернулась к остальным.

— Давайте сделаем перерыв на полчаса. А потом снова встретимся с Даниэлем.

Она встала, и взгляд ее упал на пейзаж в панорамном окне. Перед скалистой стеной парили две большие птицы. То удалялись, то вновь приближались к чернеющими линиям на ее поверхности, будто бы пытаясь их расшифровать. На вид это были какие-то хищники.

Когда врачи вновь начали собираться в конференц-зале, Даниэль уже сидел рядом с Гизелой в конце стола. Его привели из палаты в медицинском центре два сотрудника клиники, и сейчас он ощущал себя подсудимым, которого под конвоем доставили из камеры на суд. Рассевшихся за столом женщин и мужчин он видел как сквозь туман. Коробка с контактными линзами находилась в коттедже, и ее так и не принесли ему, хотя он напоминал об этом уже несколько раз.

Представив его, доктор Оберманн тут же приступила к допросу, прямо как адвокат на суде.

— Вы с Максом близнецы, я правильно понимаю?

— Я повторял это уже миллион раз.

Собравшиеся наблюдали за ним с величайшим интересом, за исключением доктора Фишера, демонстративно разглядывавшего потолок.

— Расскажите нам о себе, пожалуйста.

Даниэль послушно принялся излагать свою историю, но тут Карл Фишер, делано подавив зевок, повернулся к доктору Оберманн и осведомился:

— Гизела, моя дорогая, зачем вы отнимаете у нас время этой чушью?

— Но мы обязаны его выслушать. Мне представляется совершенно очевидным, что мы имеем дело с новой личностью. Он напрочь лишен воспоминаний о своей жизни в качестве Макса.

Слово попросила Хедда Гейне:

— Если доктор Оберманн права, мы оказываемся перед моральной дилеммой. Не стоит ли нам озаботиться его безопасностью? Ведь он превратился в того, кого часть наших резидентов называет «ягненком». Возможно, ему необходимо предоставить дополнительную охрану.

— Никакой дополнительной охраны! — взорвался Карл Фишер, хлопнув ладонью по столу. — Он здесь по той же самой причине, что и остальные, и никаких привилегий не получит! Он представляет собой чрезвычайно изворотливую и расчетливую личность. Начитался о психиатрических отклонениях и теперь пытается стравить нас друг с другом!