Даниэль оскорбленно ахнул.

— Так вы предполагаете…

— Нет-нет. Для предположений пока еще слишком рано. Тем не менее существует вероятность, что вы представляете собой иную разновидность психопата. Который не характеризуется безрассудностью и импульсивностью в своих действиях, но обладает терпением, чтобы выждать благоприятную возможность, и достаточным самообладанием, чтобы, так сказать, прибрать за собой и сокрыть содеянное. Который способен просчитать выгоды и риски. И которого поэтому-то ни разу и не ловили на совершении преступления. Психопатов подобного рода у нас в Химмельстале никогда не было. Но это самая интересная разновидность психопатии, и едва ли какому исследователю удавалось изучать ее.

Даниэль фыркнул.

— С тех пор, как я здесь оказался, я наслушался достаточно всякого вздора, чтобы чему-то удивляться. Откуда вы знаете, что такие психопаты вообще существуют, если они никому не попадались? Вы сами-то хоть одного видели?

Задумавшись, Карл Фишер на пару секунд запрокинул голову назад и затем ответил:

— За свою жизнь я сталкивался лишь с двумя, от силы тремя психопатами подобного рода. Распознать их крайне трудно. А причина, по которой я не мог их изобличить, весьма проста. — Он сделал извиняющийся жест. — Дело в том, что я сам один из них.

— Странное у вас чувство юмора, доктор Фишер.

Тот покачал головой.

— Я совершенно серьезен. У меня было типичное для психопата детство: я воровал деньги из кошелька матери, бил друзей, если они не делали, что велено, и мне доставляло удовольствие мучить жаб, кошек и других животных, что имели несчастье попасть ко мне в руки. По мне хоть учебник пиши. И все это казалось мне совершенно естественным. Я считал, что все такие же, как и я.

— Вообще-то, не могу сказать, что в описанном вами поведении детей действительно есть что-то необычное, — возразил Даниэль, исполненный благих намерений смягчить неприглядную гипотезу врача.

Карл Фишер, однако, упорствовал:

— Подобное поведение крайне — подчеркиваю, крайне нетипично для детей, растущих в достатке. Конечно же, весьма скоро я усвоил, что такое поведение влечет за собой наказание и в долгосрочной перспективе не идет мне на пользу. Вследствие этого мне приходилось, во-первых, отдавать предпочтение действиям, которые по-настоящему принесут мне выгоду. И, во-вторых, осуществлять их в полной тайне. Но вы почти не притронулись к чаю. Не нравится? Вкус и вправду несколько необычен, но достаточно привыкнуть, и потом к нему можно даже пристраститься.

— Нет, мне нравится, — ответил Даниэль и послушно сделал несколько больших глотков.

Карл Фишер просиял.

Вкус и вправду был необычным. Прямо вкус Рождества — корица, гвоздика, кардамон — и чего-то еще, сухого и горьковатого, что Даниэль никак не мог определить.

И еще он терялся, как же ему все-таки понимать доктора Фишера. Говорил ли он серьезно, или же его поразительное признание было лишь проявлением мрачного профессионального юмора? В любом случае толку от дальнейшего разговора с ним Даниэль уже не видел и потому решил как можно скорее свернуть свой визит.

Врач, однако, откинулся на спинку кресла и продолжал:

— В малолетстве родители ужасно переживали за меня, но стоило мне пойти в школу, и их уже буквально распирало от гордости. Все говорили, что я «повзрослел». Я блистал недюжинным умом, перескакивал через классы, а в свободное от школы время занимался самообразованием на уровне, изумлявшем всех окружающих. Изучал математику, биологию и химию, однако более всего меня интересовала медицина. Как устроен человек. Скелет, что нас поддерживает. Сердце, качающее саму жизнь. Мозг, порождающий мысли, воспоминания и сны, а потом прячущий их в своих закоулках. Все это увлекало меня неимоверно. Полагаю, в этих своих исследованиях я искал ответ на вопрос, кто же я такой на самом деле. Потому что однажды мне стало совершенно очевидно, что я коренным образом отличаюсь от остальных.

Даниэль слушал его с растущим удивлением и уже не знал, что ему и думать.

— Эмпатия, любовь и сострадание были мне чужды. Но я постоянно слышал о них. И в качестве представлений они были знакомы мне, как, скажем, африканские джунгли. То есть я знал, как они выглядят, но никогда в них не бывал. — Далее Фишер продолжал спокойнее. — И скоро я понял, что никогда в них и не попаду. В то же время мне было совершенно очевидно, что все остальные расценивают эти посторонние для меня понятия как вполне естественные. И, подобно не умеющим читать, для сокрытия собственных недостатков я разработал различные методы. Внимательно наблюдал и имитировал поведение других людей. Усвоил, когда нужно плакать, кого-то утешать или говорить, что люблю их. В подростковом возрасте меня считали несколько чудаковатым и беспокойным, однако со временем мне удалось сгладить большинство острых краев. И когда я изучал медицину, другие студенты уже склонны были называть меня непринужденным, обаятельным и даже чутким. Вы так странно на меня смотрите, Даниэль. Вам что-то знакомо из того, что я рассказываю?

Даниэль удивленно покачал головой.

— Ничего подобного отродясь не слышал.

Карл Фишер улыбнулся.

— Да даже если бы вам что-то и показалось знакомым, вы ведь не признались бы, не так ли? Такие вещи последнее, в чем можно кому-либо признаваться. Это огромный секрет. Потом обвинений в неполноценности не оберешься.

— И все же вы как будто преуспели в жизни, — заметил Даниэль.

— Естественно. Я сделал великолепную карьеру. Ведь лишенный чувств обладает гораздо большими возможностями. Результаты исследований можно фальсифицировать. А от конкурентов избавиться. Несчастный случай с утоплением, падение с балкона во время разнузданной вечеринки, нераскрытое ограбление с убийством ночью во время проведения конференции. Не говоря уж о наркотических препаратах в распоряжении каждого врача, высокие дозы которых могут привести к трагическим самоубийствам.

У Даниэля так и перехватило дыхание, но прежде чем он успел что-либо сказать, Карл Фишер подался вперед и успокаивающе похлопал его по плечу.

— Это всего лишь примеры, друг мой. Возможности. Фактов вы не узнаете.

Он умолк и снова взялся за свой чай.

Тут Даниэль впервые расслышал гул вентилятора. Мысль, что в комнату нагнетается свежий альпийский воздух, принесла ему некоторое облегчение.

Глотнув чая, Фишер невозмутимо продолжил:

— В молодости я совершил несколько серьезных преступлений. Как насильственных, так и имущественных. Меня ни разу не поймали. С возрастом я утратил интерес к подобным поступкам. Выгода редко когда стоила риска. Вдобавок примерно тогда же я открыл для себя новый предмет, поглощавший все мое время и силы, — психопатию. Мне стало понятно, что большинство исследователей данной сферы понятия не имеют, чем занимаются. Они лишь сосредоточились на импульсивных бедокурах, оставляя без внимания затаившихся и смышленых. Вас беспокоит, о чем я тут говорю?

Пока доктор Фишер разглагольствовал, Даниэля одна за другой захлестывали волны леденящего ужаса. Он отчаянно думал о двух дверях, что хозяин открывал, пока они шли сюда.

— Если не возражаете, я предпочел бы сменить тему, — проговорил Даниэль, стараясь при этом не смотреть в сторону выхода. — Итак, вам известно, что я не Макс и что удерживать меня здесь вы не имеете права. Я приехал в Химмельсталь, потому что со мной захотел повидаться Макс…

Карл Фишер остановил его взмахом руки.

— Нет, нет и нет! Все не так. Вы приехали в Химмельсталь, потому что с вами захотел повидаться я. Ваш брат подобного желания совершенно не изъявлял. Когда выяснилось, что у Макса имеется брат, именно я и решил заманить вас сюда.

— Вы решили, доктор Фишер?

— Ну конечно! Общеизвестно, что на психопатию влияют унаследованные черты, хотя о степени их воздействия до сих пор ведутся споры. Я уже упоминал, что встречал лишь двух-трех психопатов, способных полностью себя контролировать. И один из них был мой отец. Он превосходно скрывал свою психопатию, при этом являясь авторитетным офтальмологом с безупречной репутацией. Тем не менее кое-что в нем мне всегда казалось знакомым, и с возрастом я все более и более в этом убеждался. Ну а если одинаковая наследственность проявляется в отце и сыне, то уж в идентичных близнецах она должна сказываться еще даже больше, не так ли?