– Как видите, – подытожил господин Свиридов, – испытуемый образец начисто лишен воли и неспособен к какому бы ни было сопротивлению. Это состояние продлится по меньшей мере еще несколько минут. Спасибо, Егор Макарыч, достаточно. В течение нескольких минут любой желающий может подойти и, так сказать, собственными пальцами ощутить реальность происходящего. Мы только что убедились, это совершенно безопасно. Также любой желающий может на собственном опыте удостовериться, что эффект от контакта с дубиной не постановочный. Как я и обещал. Прошу вас, господа.

Он приглашающим жестом положил дубинку на верхний угол клетки и отступил на шаг. Профессора переглянулись, раздались смущенные покашливания. Профессор Воронцов выудил из кармана носовой платок и принялся натирать стекла пенсне. Профессор Бережницкий, декан, так же смущенно окинул взором профессорский состав, звучно прочистил горло:

– Не думаю, что в этом есть нужда, господин Свиридов. Я и мои коллеги считаем, с практическими опытами на сегодня можно закончить. Будьте добры, вывезите из зала… образец.

– Как вам будет угодно, – ответил господин Свиридов с легким наклоном головы.

Дубинка вернулась на пояс служителя острога. Вдвоем они натянули покрывало на клетку. На этот раз вид обломанного креста позволил ученым вздохнуть свободней.

Старик поклонился в пояс, опять буркнул что-то вроде «вашискородья». Затем, повернувшись к клетке, завел нижнюю челюсть, словно разгоняя тяговое дышло паровоза, уперся руками в прутья. Клетка покатилась мимо Свиридова.

Когда зеленая рубаха скрылась за порогом, декан крикнул вдогонку:

– Если вас не затруднит, попросите сюда уборщицу, пока лужа на полу не засохла.

– Сделаем-с, – донеслось в ответ.

Декан факультета вытер платком пот на лбу. Остальные словно ждали разрешения, синхронно потянулись к карманам. Верхние пуговицы мундира декана отщелкнулись, освобождая стиснутую грудь. Кипой лежащих перед ним бумаг он помахал на разгоряченную шею и наконец проговорил:

– Могли бы пропустить в своей речи вытесняемый объем и рябь на воде, если планировали возить ее мордой по дну!

Ответом послужили смешки, в которых чувствовалось облегчение.

– В связи с увиденным, – продолжил магистрант, – в качестве итога еще раз процитирую строчку из диссертации: «… при определенных условиях, с применением соответствующих мер безопасности нечистую силу можно и нужно изучать методами, применимыми к любому другому животному организму, вплоть до… препарирования изучаемого объекта».

Господин Свиридов внимательно наблюдал за лицами. На сей раз реакция на его слова была другая, равнодушных лиц не осталось, как и скептических. Едва страхи остались позади, большинство ученых начали прислушиваться заинтересованно, а на некоторых лицах он с удовлетворением узнал выражение, которое не перепутаешь ни с чем: ученый азарт.

Из коридора послышались шаркающие шаги. Марья Захаровна переступила крошечный, высотой с фалангу пальца, выступ на пороге с таким видом, будто перед ней воздвигли загон для домашнего скота. Теперь по полу за ней волочилась швабра.

– Напоследок хотелось бы сделать небольшое замечание по поводу терминологии, – сказал господин Свиридов, но тут же смолк. Ему в локоть ткнулась седая макушка. – Марья Захаровна, не ушиблись? – спросил заботливо. Он взял ее за плечи и легонько подтолкнул в сторону лужи. Та молча пошаркала заданным курсом, начав размеренно двигать шваброй перед собой. – По поводу терминологии, – повторил выступающий. – Термин «нечистая сила», на мой взгляд, следует считать устаревшим и вводящим в заблуждение относительно сути явления. Я призываю ученое сообщество начинать задумываться над введением в эксплуатацию нового термина.

– Вы слишком нетерпеливы, – с укоризной заметил декан, – давайте не будем бежать впереди паровоза. У вас все, господин Свиридов?

– В таком случае, у меня все.

Профессор Орлик наклонился к декану, шепнул что-то на ухо. Тот кивнул, обратился к магистранту:

– Господин Свиридов, вы не могли бы подождать в коридоре, нам необходимо посовещаться…

Потрясающая история! Раньше она нигде не печаталась с такими подробностями. Уверен, читатели оценят. Однако теперь я вовсе теряюсь в догадках относительно вашего неверия. Обросши деталями, эта история выглядит еще более убедительной, а профессора Орлика уж точно не заподозришь в пристрастии к сочинительству. Еще нелепей кажется мысль о мелочном сговоре уважаемых профессоров, ради… Ради чего?.. Честно признаться, я не понимаю, может быть, вы проясните свою позицию?

С удовольствием проясню (улыбается). Детали и правда убедительные, полностью согласен. Но вас они убедили в одном, а меня – в другом. Своих коллег я ни в коем случае в сговоре не обвиняю, достаточно было видеть лицо профессора Орлика, когда он прибежал ко мне наутро после диспута. Я напротив, первым выступаю в их защиту и утверждаю, что совет видел именно то, что видел. Но есть в той истории два момента, которые вызвали у меня вопросы еще прежде, чем профессор Орлик окончил рассказ.

Вот вам момент первый. Представьте, за окном темнеет, зал полон профессоров изрядно в возрасте, самому молодому на тот момент за шестьдесят, у всех без исключений проблемы со зрением. И в этих условиях вдруг принимается решение приглушить и без того скудный свет. Зачем? Нам объяснили, чтобы лишний раз не пугать… объект. Тогда возникает вопрос: а если объект испугается чуть сильней, господам профессорам станет его хуже видно? Или такой акт милосердия к нечистой силе? Дальнейшие события показали, с милосердием там изрядные проблемы.

Если позволите, мое предположение. Мне кажется, они опасались, что кикимора с перепугу начнет метаться по клетке. Плетеные ветки вряд ли выдержали бы удар всей тяжестью клетки о камень. Перевернись она, кикимора оказалась бы на свободе. А чем это грозит всем, кто рядом, сказать не могу, не моя компетенция.

Вы, сами того не ведая, остановились в полшаге от второго момента, который неразрывно связан с первым. Может быть, помните, в рассказе служащим острога вскользь была брошена фраза, цитирую: «…кикимора не может прикоснуться к можжевельнику».

Когда-то давно вышла в свет работа известного ботаника, некоего господина Лугового. Работа называлась «О свойствах можжевельника в применении его к нечистой силе». Два слова о самом господине ботанике: это человек, для которого в свое время нечистая сила стала настоящей страстью, как для какого-нибудь сумасшедшего собаковода его любимые собачки. Несколько лет назад ходили слухи, будто он отправился отшельником в леса, чтобы быть ближе к предмету обожания. Прослеживаются некоторые параллели с судьбой профессора Ирвинского, не так ли?..

Интересная деталь: господин Луговой с самого начала был ярым противником возникновения острогов. Он утверждал, что всякие конфликты с нечистой силой возникают от людского высокомерия, что человеку проще «скрутить» какого-нибудь лешего и бросить в клетку, чем выказать ему уважение, поклониться и попроситься в его лес. Все его воззрения мы, конечно, оставим за скобками, нам важно сейчас другое: некоторые его работы до сих пор включены в программу обучения на факультете знахарства в остроге! То есть, его авторитет как ботаника не подвергается сомнению в рядах служащих и учащихся тех мест.

Теперь, зная это, вернемся к его работе «О можжевельнике». В главе, посвященной болотным бесам, он на примере водяного слово в слово повторяет сказанное господином сторожем о невозможности соприкосновения с веткой можжевельника, в силу пока неизвестных науке причин. А далее он приводит интересную гипотезу: если поместить водяного в можжевеловую клетку и начать ее бесконечно сжимать, то и водяной внутри будет бесконечно уменьшаться в размерах. Такое вот необычное взаимодействие между телами, вспоминая господина Свиридова.