Молодые люди быстро оглядели зал и, успокоенные, вновь скрылись за дверями. Шипение оборвалось столь внезапно, что от рухнувшей тишины зазвенело в ушах. Не иначе тварь поперхнулась водой! Поверхность болота в резервуаре перестала бурлить, разгладилась. Но самые остроглазые заметили, как по разглаженной поверхности зазмеилась тина, начала стягиваться к одной точке. Туда, где из воды медленно всплывал холм размером с детскую голову. Еще прежде, чем холм поднялся на высоту ладони, каждому стало ясно: то, что принимали за тину, на деле оказалось волосами, прилипающими сейчас к всплывающей голове. Сквозь бреши в слипшихся космах удалось разглядеть зеленую кожу лба и глубокие морщины. Неподвижные, словно высеченные в камне. Вслед за лбом из воды поднялись две зеленые точки не больше медных монеток, горящие, как глаза кошки в темноте.

Ученые охнули. «Матерь Божья», – прошелестел шепот. Вряд ли кому из них в жизни доводилось сталкиваться со взглядом, полным такой свирепой ярости. Каждый, на кого переползали два зеленых угля, ощущал, что его, лично его ненавидят лютой ненавистью. За факт существования, за то, что живой. Каждый пугающе ясно осознал, встреча с таким взглядом в лесу станет последней встречей в жизни.

Профессор Воронцов ринулся поспешно креститься, и тут же был наказан, зеленые глаза задержались на нем дольше, чем на любом из профессоров. Посидев неподвижно под пристальным взором, он вдруг принялся растерянно озираться, обернулся к декану:

– Что же это, Иван Яковлевич? Вы чувствуете? Что-то не так… – он удивленно посмотрел под ноги. – Как же это, Иван Яковлевич, да ведь я тону! Тону, Иван Яковлевич! – Он продолжил вертеть головой. – Господа, почему же вы, сидите? Неужели вы так и будете смотреть? Как же можно, господа, шутка ли, у меня уже колени намокли. Дайте кто-нибудь руку!

Члены совета изумленно переглядывались, соседи перегнулись через стол профессора, неужели правда погружается в камень? Туфли профессора как ни в чем не бывало упирались в пол, лишь сам он потихоньку соскальзывал спиной со стула. А кикимора, будто насытившись ненавистью, погрузилась обратно в воду и притихла.

Пенсне выпало с переносицы профессора. Он принялся нелепо возить руками по воздуху, словно позабыл, что по закону тяготения искать необходимо внизу.

– Вадим Матвеич, вы пенсне не видите? У вас зрение получше, поглядите пожалуйста, не видите пенсне? Вадим Матвеич, ведь мы с вами домами дружим, зачем вы так ужасно смеетесь? Ведь наши жены друг к другу на чай ходят!.. Господа, я уже ног не чувствую! – Он беспомощно повернулся к декану: – Иван Яковлевич, ведь вы же… С вашей-то комплекцией вы же меня одной рукой, как сорняк, из любой топи выдернете!.. Друзья, кто-нибудь… – в отчаянии взмолился он. Просительный взгляд поочередно останавливался на каждом из коллег. Не встретив сочувствия, профессор начал часто моргать, тыльной стороной запястья смахивал набухающие капли. Наконец не выдержал, закрыл лицо худыми ладошками и заплакал. – Как же так, господа, после стольких лет…

– Морок, – невозмутимо констатировал старик сторож. Порылся рукой в кармане шаровар, на ладони возникла горстка щепок, каждая длиной чуть больше ногтя. Подслеповато щурясь, он повыщипывал с ладони катышки, выбрал одну щепку, остальные отправились назад в карман. – Липа, – пояснил он, приближаясь к столу профессора, – рассеивает любой морок.

Перегнувшись через стол, он бесцеремонно схватил рыдающего профессора за нижнюю челюсть, целиком с большим пальцем сунул ему в рот щепку. Потом прижал нижнюю челюсть к верхней так крепко, что заслуженный профессор начал хрипеть и вырываться.

Когда хватка ослабла, профессор закашлялся, выплюнул на стол расплющенную щепку. С минуту он тупо смотрел на мокрую деревяшку, затем по очереди оглядел коллег, на лице его отразилось смущение.

– Вы в порядке, профессор? – участливо поинтересовался декан.

Профессор Воронцов молча скрылся под столом в поисках пенсне, водрузил его на нос и, пунцовый как рак, уселся на свое место. Больше за вечер ни слова от него не услышали.

Господин Свиридов за оба конца поднял дубинку на высоту груди, привлекая внимание. Заговорил таким тоном, будто и не было только что странной сцены:

– Не думаю, что кому-то из присутствующих нужно объяснять, что это такое. Перед вами самое действенное оружие из арсенала служащего острога – дубина, вырезанная из стержневого корня дуба, в народе иронично именуемая как «бесогонка». Процесс ее изготовления сложен и чрезвычайно долог. Вы наверняка слышали, во всей центральной и северной части нашей страны известен лишь один лесной квартал, где есть возможность вырастить подходящее сырье. Почему почва на этих двадцати гектарах леса обладает уникальными свойствами, нам до сих пор неизвестно.

– Неужели до сих пор никто не закладывал разрез? – спросил профессор Крупицын, автор многочисленных работ по почвоведению.

Это был первый бесспорный сигнал о перемене настроения в коллективе. Избавленные от яростного взгляда «с того света», ученые могли теперь спокойно размышлять. Если поначалу происходящее легко было списать на хитроумно организованный спектакль, то как быть с лицом твари в воде? А с господином Воронцовым? Они знают его много лет, заслуженный профессор, он не стал бы участвовать в дешевых трюках, да еще с риском для репутации. Она в ученом мире зарабатывается десятилетиями тяжких трудов.

– Мы готовы предоставить вам транспорт в любой день, – заверил выступающий. – Готовы сами вас привезти и увезти, помощников дадим. Мы сделаем все, что потребуется для плодотворного сотрудничества. А теперь, господа ученые, прошу обратить внимание, насколько потрясающий эффект производит так называемая «бесогонка».

Он поправил обшлаг на рукаве, продел руку в ремешок. Существо в клетке вновь почуяло угрозу, тина зашевелилась, на поверхности болота начал вздуваться холмик, облепленный волосами. Два зеленых глаза алчно вперились в близкий и живой кусок мяса. Господин Свиридов не мешкая просунул руку сквозь прутья и несильно, без замаха, ткнул концом дубины в воду там, где предположительно пряталась спина.

Со стороны могло показаться, будто он с размаху ударил по воде веслом. Кикимора отскочила к дальней стене с такой силой, что клетка едва не опрокинулась, ударив старика по голове. Волна зеленой жижи выплеснулась служащему на сапоги, во все стороны полетели брызги. Профессора шарахнулись от столов.

– Да что это за чертовщина!? – в страхе воскликнул декан, профессор Бережницкий. Он хотел добавить что-то еще, но заметил, как крупная капля попала на мундир. Слова застряли в горле. Раскрыв рот, будто рыба в аквариуме, он потрясенно наблюдал, как мокрое пятно на рукаве стремительно расширяется. Остальные профессора смотрели на клетку выпученными глазами, кто-то, хватая ртом воздух, потирал грудь в области сердца.

Кикимора утонула в воде и затихла. От ее угла по поверхности исходила мелкая рябь. Нетрудно было догадаться, что ее била дрожь.

– Егор Макарыч, будьте любезны, продемонстрируйте совету произведенный эффект.

– Зараз, – причмокнул старик.

Он энергично закатал рукав по локоть. Члены совета с ужасом следили, как этот сумасшедший сует в клетку голую, ничем не защищенную руку. Кряхтя, старик собрал в ладонь пучок тины, намотал ее на кулак, пока костяшки не уперлись в твердый, как камень, затылок. Один из профессоров даже тихонько взвыл, когда рука старика принялась возить чудище болотное по дну, будто тряпку по стиральной доске. Теперь все могли заметить, что спина кикиморы по форме и размеру сильно напоминает спину собаки, только вместо шерсти бока густо поросли мхом.

На мгновенье из воды показался глаз. Этого мгновенья хватило, чтобы заметить: в нем не осталось и тени былой ярости, ее место заняла тупая, всепоглощающая боль. Если бы мука такой силы отразилась в глазах живого существа, она вызвала бы сочувствие даже у мраморной статуи. Профессора же испытывали лишь страх и начинающий зарождаться какой-то возбужденный интерес.