Спала Зойка Три Стакана на шёлковом белье, завтракала, одевшись в розовый шёлковый пеньюар, на серебряном подносе из сервиза мейссенского фарфора… Словом, быт товарища З.А. Розенбам был обеспечен полностью для того, чтобы она так же полностью отдалась революционной работе. Она и отдавалась.
В соответствии с циркуляром ЦК, с которым полностью согласилась Зойка Три Стакана, коммунисты могли быть преданы суду только с санкции местных партийных органов. Как тут все повалили в большевики! Число коммунистов в Глуповской губернии к 1920 году увеличилось по сравнению с 1918 годом в два раза! А поскольку все должности, на которых можно было бы воровать, занимали коммунисты, то борьба со взяточничеством и воровством была с треском проиграна – Зойка Три Стакана своих не сдавала!
Глупов в этом ничем не отличался от всей остальной России. В мае 1918 года СНК был принят декрет «О взяточничестве». Этот декрет предусматривал ответственность за дачу и получение взяток. Виновные наказывались полной конфискацией имущества и ссылкой на принудительные работы. Но партийцы оставались безнаказанными, а строго наказывали только представителей «имущего класса». Поэтому взятки в Глупове могли брать все чиновники, имеющие в кармане большевистский билет. Если их и «ловили за руку», что бывало очень редко, они каялись и возвращали полученное в казну. Тогда их журили и оставляли на работе с очередным «последним товарищеским предупреждением». А вот те, кто брал взятку, не будучи честным коммунистом, строго наказывались, если их ловили. Такие случаи бывали.
Матрёшкин вошёл в роль творца судеб и упивался ею. Приходит на приём к нему, к примеру, жена арестованного купца и, утирая слёзы, приносит в платочке несколько золотых монет: мол, отпусти мужа, невиновен он – оговорили недруги! «Он ведь за советску власть, на её благо продуктами из-под полы торговал. А вот и монеты – тебе в подарок от всей души». Матрёшкин понимающе кивает головой, берёт платочек, разворачивает его, пересчитывает золотые монеты, затем складывает их в свой личный сейф, после чего, высунув от старания язык, записывает на специальном бланке фамилию, имя, отчество и место жительства этой жены купца. Жена, дура, всё сообщает, радуясь, что дело пошло и скоро увидит своего брюхатого купчишку дома. Но рано она радовалась – Матрёшкин, всё записав, зачитывает купчихе вслух положения декрета «О взяточничестве» и объявляет бедной женщине, что её имущество конфисковывается за попытку дать ему, честному и неподкупному Матрёшкину, взятку, а сама она арестовывается и направляется на принудительные работы. После этого Матрёшкин вызывает конвой и велит арестовать женщину.
Сам собирает опергруппу, выезжает по записанному в бланке адресу, а за ним следуют из ЧК по этому же адресу грузовики и телеги с красными флагами. Имущество купца полностью конфисковывается, в том числе и дом, в который сразу же въезжает несколько семей из очередников с рабочей окраины, самыми тёплыми словами благодаря советскую власть за материнскую заботу.
Во время реквизиции чекисты не забывали и свой интерес, распихивая по карманам понравившиеся вещи. Но было два правила, которым следовали неукоснительно:
1) если встречались изящные и блестящие вещи, то они откладывались в качестве подарка для Зойки Три Стакана;
2) если в ходе реквизиции изымались съестные припасы, то ни грамма еды от товарищей не утаивалось – еда шла в «общак», и покуситься на неё никто не мог, даже сам Матрёшкин.
Социализм по-кузькински набирал обороты. Все граждане Головотяпии обязательно должны были выполнять какие-то трудовые повинности: рабочие ходили на заводы и в мастерские; служащие служили, писатели писали, а бывшие рантье, торговцы, мелкие собственники и домохозяйки чистили улицы от грязи или кололи дрова. Процветала меновая торговля – чаще всего «бывшие» обменивали свои ценные вещи и украшения на еду. Еду на обмен приносили те жёны тех совслужащих, кто ближе всех находился к закромам родины – складам и базам.
«Костлявая рука голода», как писал кто-то из советских писателей, протянулась к горлу пролетариата. Советской власти нужно было применять суровые революционные меры – отнимать у крестьян излишки продовольствия. Вначале Зойка Три Стакана сама ездила по деревням и сёлам и убеждала крестьян:
– Доколе?! Идёт война с буржуями, помещиками и попами! За что идёт эта война? Советская власть дала вам землю, которая раньше была у помещиков? Дала! Чего хотят теперь белые? Отнять у вас землю и вернуть её богачам! Ведь так было при Лизке? Так! А теперь советская власть, воюя с белыми, просит у вас хлеба для ваших братьев, отцов и сыновей, которые сражаются, не щадя своей крови, за вашу же землю! Разве вы не дадите им кусок хлеба? Дадите!
Речь Зойки Три Стакана оказывала впечатление на крестьян, но отдавать хлеб «за просто так» они не хотели. Пришлось создавать продотряды. Ходили продотряды по сёлам и хлеб не находили – всё прятали крестьяне по схронам. Москва требовала хлеба на фронт, а Глупов не мог дать требуемого в нужных объёмах. Тогда из Москвы в адрес Глуповского совета от Ленина пришла телеграмма:
«1) повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц; 2) опубликовать их имена; 3) отнять у них весь хлеб; 4) назначить заложников в каждой деревне, в каждом селе. Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. . P.S. Найдите для этого людей потвёрже».
Зойка Три Стакана, Кузькин и Рябинин собрались на совещание. Решено было устроить всеглуповскую экзекуцию – это словечко Зойка Три Стакана прочла в словарике, который нашла в библиотеке Мальвины. Для реализации экзекуции совещанием велено было комбедам и местным советам в каждой деревне Глуповской губернии «выявить по одному самому кулачному кулаку и доставить этого кулака в Глупов в губернский исполнительный комитет к 10:00 следующего понедельника». Сказано – сделано: комбеды и послушные им деревенские советы, не догадываясь о причинах такого срочного созыва кулаков в Глупов, решили, что советская власть и большевики собираются менять экономическую политику, поэтому с самыми толковыми крестьянами – кулаками – и посоветуются, как быть дальше. На деревенских сходах выбирали тех «самых кулацких кулаков», которые с мандатами от сельских и волостных советов, по согласованию с комбедами, отправились в чистых рубашках и новых сапогах в Глупов – «на съезд».
Тут их и ждали. В понедельник ровно в 10 часов утра Матрёшкин вместе со своими чекистами провёл перепись кулаков – не хватало одного, из деревни Вихляевки. Решили подождать. В 10:07 появился и кулак из Вихляевки – прибежал запыхавшийся, попросил извинения:
– Лошадь, чтоб её! Заартачилась и в город никак входить не хотела! Вот пришлось, привязав её к рогатине у входа в город, пешком бежать. Простите, люди добрые, за опоздание!
– Да ничего, ничего! Без тебя бы всё равно не начали! – ответил ему, усмехаясь, Матрёшкин. – А теперь, граждане кулаки, по одному заходите в Дом Советов, где вас будут готовить к экзекуции.
В Глупове никто, кроме Зойки Три Стакана, Рябинина и Кузькина, точно не знал, что такое «экзекуция». Купцы полагали, что это что-то вроде «регистрации», и, довольные, ломились в дверь Совета, стремясь побыстрее, мимо очереди, попасть на экзекуцию. Сразу же внутри здания их хватали под белые ручки чекисты, аккуратно снимали с них сапоги и новые рубашки, связывали за спиной руки и выводили во внутренний двор Дома Советов.
Одновременно с этим на площадь перед Домом Советов прибыли телеги с мужиками и горбылём, из которого мужики стали сооружать помосты. Кулаки, стоявшие в очередь на экзекуцию, удивлялись: что за плохой горбыль такой! Как из него постамент делать? Совсем «до ручки» дошла советская власть, если такой горбыль на постаменты в центре города использует!
Вместе с последним сотым кулаком, вошедшим в дом Советов, был забит последний гвоздь в постамент из горбыля, и началось сооружение самих виселиц. Глуповцы пересчитали их и ахнули – ровно сто!
