Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

И, пожалуй, больше всего графологи скомпрометировали себя участием в судебной почерковедческой экспертизе. Без солидной научной базы, без обоснований, «на глазок», ошеломляя трескучей фразеологией, они предрешали судьбу живых людей, превращенных ими в подопытных кроликов для своих экспериментов.

В середине 30-х годов графологам, по счастью, закрыли доступ в судебные залы, и одновременно с этим полностью прекратилась их публичная деятельность. Тогда же все учение о связи почерка с характером и темпераментом человека было объявлено ложным.

А между тем серьезные ученые относились к графологии иначе. Вот слова, под которыми стоят подписи таких специалистов, как известный советский психофизиолог действительный член Академии педагогических наук профессор А. Р. Лурия, крупный психолог, лауреат Ленинской премии, действительный член Академии педагогических наук профессор А. Н. Леонтьев, в то время еще молодых ученых: «Исследования виднейших психологов, клиницистов и социологов… утвердили научное значение графологии и создали принципы для построения графологического метода изучения личности… В современной объективной психологии графологический метод приобрел существенное значение; его расценивают как один из методов, имеющих симптоматическую ценность… Графологический метод может с достаточной объективностью отражать и такие характерологические особенности, как преобладание волевых установок или их слабость, степень возбудимости человека, его уравновешенности и т. д. Все эти особенности могут отразиться как на начертании отдельных букв… так и на ритме и темпе письма, на манере акцентировать и выделять при письме отдельные (например, первые) буквы, пользоваться подчеркиванием, росчерками и т. п.». И еще: «Самая мысль о том, что почерк находится в известном соответствии с индивидуальными особенностями пишущего и с его наличным психофизиологическим состоянием, несомненно, является совершенно правильной… Дальнейшее развитие графологии, очевидно, возможно только в направлении строго научного исследования влияний различных факторов на почерк и построения специальной объективной методики исследования почерков в целях диагностики психофизиологических особенностей как здоровой, так и больной личности».

Этим словам более тридцати лет, но «строго научного исследования», к которому призывали ученые, нет до сих пор. Последнее издание Большой советской энциклопедии (т. 12, 1952 г.) уделяет графологии 22 строчки, обзывая ее «лженаучной теорией». В новой Большой медицинской энциклопедии о графологии не говорится вовсе. Видно, дает себя знать сила инерции.

Пожалуй, к спорам вокруг графологии (термин этот, конечно, условен) не мешало бы вернуться. Вспомним, что лишь совсем недавно была «реабилитирована» кибернетика, которую долгие годы третировали как «реакционную буржуазную лженауку». Беспощадным атакам подвергалась телепатия — наука о передаче и восприятии на расстоянии сигналов человеческого мозга. Телепаты «проходили» по ведомству шаманов, хиромантов, гадальщиков на кофейной гуще. Теперь же создаются специальные лаборатории для исследования этого интереснейшего явления. В свое время начисто отрицали психотехнику, а сейчас она применяется для подготовки космонавтов.

Еще Виктор Гюго заметил, что «отбрасывать какое-либо явление, со смехом отворачиваться от него — это значит содействовать банкротству истины».

Вряд ли есть смысл со смехом отворачиваться от такого явления, как связь почерка с личностью пишущего. Надо лишь постигнуть ее закономерности, освободиться от всего наносного, вздорного, спекулятивного, чем засорили графологию ее несведущие или просто нечистоплотные «ратоборцы». И тогда перед нами откроются новые возможности в познании человека, в отыскании истины. И осуществится мечта Е. Ф. Буринского, который предрекал, что «раскопки в почерках могут дать не меньше исторического материала, чем раскопки в курганах».

Ясно, что разработкой этих вопросов должны заниматься не юристы, а психологи, физиологи, врачи. Криминалисты же возьмут на вооружение то, что будет с бесспорностью установлено в результате научных исследований.

А пока что криминалисты и без того вполне солидно оснащены могучим оружием науки, позволяющим раскрывать преступные тайны создателей всевозможных фальшивок и анонимок. Любители столь невеселых маскарадов все еще бродят по нашей земле. Хочется им сказать: «Напрасно стараетесь! Вас узнают и в масках!»

ЗА ДОБРО — ДОБРО

Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - i_024.png

Когда я еще только готовился стать юристом и усердно штудировал законы допотопных царей, мой приятель, студент-историк, поставил меня однажды в тупик.

— Ты решил посвятить свою жизнь умирающей профессии, — сказал он. — Это глупо.

Мне стало обидно. Может быть, не оттого даже, что он так непочтительно отозвался о моей будущей работе, а которую я уже был искренне влюблен, сколько оттого, что раньше сам не подумал, какой одряхлевшей богине собрался служить. Сгоряча я стал спорить, хотя и понимал, что спорить не о чем. Ведь ясно же, что преступность рано или поздно обречена на уничтожение.

Парадоксально: чем лучше юристы работают, чем усерднее забивают все двери, дыры и щелочки для разных мошенников и проходимцев, тем меньше становится потребность в них самих.

Очищая землю от скверны, готовя будущее, где даже слово «преступность» придется узнавать по старинному словарю, юристы принадлежат прошлому — тому времени, которому она была неизбежным или вынужденным спутником и которое породило необходимость противопоставлять ей карающую руку юстиции.

Они сделают свое дело и уйдут со сцены. А историкам всегда найдется работа, хотя они и смотрят в прошлое. Ведь «прошлое» никогда не исчезнет, с каждым годом его будет становиться все больше и больше…

В этих рассуждениях есть, конечно, доля шутки: ясно же, что на наш век дела хватит — многовековое зло не так легко уничтожить. Ясно еще, что роль юриста куда значительнее, чем просто ловить и наказывать преступников, и в обществе будущего пригодятся люди, владеющие искусством понимать человека, умеющие соблюдать порядок и следить за тем, чтобы его соблюдали другие, люди с обостренной чувствительностью к правде, к истине, к справедливости.

А все-таки жаль, что целая наука — криминалистика, достигшая уже сейчас высокой степени совершенства, наука, создавшая свои законы, свою технику и методику, свои школы и кадры, наука, находящаяся на подъеме и растущая день ото дня, неизбежно обречена на умирание, обречена именно тогда, когда она достигнет полного расцвета, когда ее возможности станут практически безграничными.

Неужто пропадет все накопленное ею богатство, неужто станет ненужной вся ее филигранная техника, неужто ее тонкие приборы, ее сложные механизмы обречены исключительно на роль музейных экспонатов, а искусство следопытов, вооруженных научными знаниями, будет интересовать только авторов исторических романов?

Так не будет, не должно быть. Подлинная наука не может умереть, и, конечно же, с годами она постепенно приспособится к новым условиям, новым задачам: ведь преступность исчезнет не сразу, не вдруг.

Уже сейчас можно говорить о новых возможностях криминалистики, которые, развившись, позволят ей безболезненно (скажем осторожнее — не так болезненно) пережить утрату своих основных «клиентов».

Во всех главах этой книги рассказывалось о таких работах криминалистов, которые никакого отношения к их прямым (теперешним!) задачам не имеют. Вспомним возвращенные к жизни археологические находки в Кремле, пойманного за шиворот анонимщика Долгорукова, разоблаченные костомаровские фальшивки, вспомним восстановленные имена героев войны или счастье Светланы Соколовой, вновь обретшей, казалось бы, навсегда потерянную мать.

Криминалистика существует для того, чтобы раскрывать преступления, за которые законом установлена ответственность. Какое ей, строго-то говоря, дело до преступлений прошлых веков, а тем более до загадок, бесконечно далеких от уголовщины?

82
{"b":"719224","o":1}