— Жена, поднеси!

Только после этих слов, сказанных уверенным сиплым баском, Анна проснулась окончательно.

— Ты погляди, что за гости у нас, — укорила она мужа.

— Вижу. Поднеси!

Печкин разрешающе кивнул, и Анна подала мужу полстакана водки. Тот выпил, вытер ладонью рот, привстал.

— Теперь и разговаривать можно.

Не торопясь оделся, спросил:

— Зачем пожаловали? Виза прокурора есть?

Оперуполномоченный протянул ему разрешение на обыск. Губин прочел, зачем-то проверил бумажку на свет, подтвердил:

— Все по закону. Начинайте.

Искали недолго. Кожа была под кроватью и в сундуках. Губин не мешал, не ахал, когда выволакивали метровые чепраки, связки заготовок для дамских туфель, стелечный материал. Хром и шевро! Заводской штамп отчетливо проступал на коже.

Капитанов записывал, Печкин вынимал товар и складывал его на пол. А Губин курил, словно это к нему не имело никакого отношения. Анна не выдержала:

— Да чего же ты молчишь, ирод! — крикнула она. — Растолкуй старшему лейтенанту…

— Заткнись, дура трехспальная! — выругался рецидивист, намекая то ли на комплекцию жены, то ли на ее поведение. И улыбнулся оперуполномоченному: — Кожу я покупал на Молитовском рынке, у кого не помню. Думал подзаработать сапожным мастерством, старинку вспомнить… Можете занести в протокол.

— Следователь выяснит, — отозвался Печкин. — Он с вами, вероятно, не один протокол испишет.

Губин пожал плечами. Травленый волк, он уже наметил лазейку из загона. Кто может накапать на него? Казарин? Да, этот болван приходил, и он собачника выгнал. А за покупку кожи ему даже и спекуляции не пришьют. Конфискуют товар, оштрафуют. В общем — ерунда.

Когда оперуполномоченный предложил Губину собираться в райотдел, тот вежливо осведомился, есть ли ордер на арест. И узнав, что ордера нет, успокоился.

Один из понятых, пожилой рабочий с лицом, изрезанным морщинами, тяжело уронил, шагая следом за рецидивистом:

— Гад! А мы друг дружку подозревали…

Губин остановился.

— За клевету я вас и к ответственности привлечь могу. Будьте свидетелем, товарищ милиционер.

— Буду, гражданин Губин, если это клевета, — ответил Печкин. Он распахнул дверцу машины: — Прошу.

В РОМе оперуполномоченный подвел рецидивиста к одному из кабинетов, возле которого дежурил милиционер. Губин переступил порог, и… Баранова не поднимала глаз от пола, Казарин вытирал слезы жалости к самому себе, Никифор и Конгуров из Лыскова по-старчески безнадежно покачивали головами. Следователь успел уже со всеми поговорить…

«Раскололись, сволочи, — испугался Губин, — продали!..» У него затряслись руки, нервный тик перекосил лицо. Рецидивист было рванулся назад, но в дверях стоял старший лейтенант милиции Печкин.

Ветер гонит вдоль рельс легкий снежок, припорашивает с одного бока шпалы. Зябко. Никонов устал, хочется спать. Он ходит по перрону, точно измеряет его шагами. Минутная стрелка на ярко освещенных вокзальных часах, кажется, примерзает к черным делениям циферблата. С неохотой, помедлив, она делает скачок вперед…

Наконец на платформе появляется человек в красной фуражке. Встречающих мало в такое неудобное время. Выплывают из ночной темноты огни паровоза, рвет воздух простуженный, хриплый гудок. Капитан не торопясь направляется к выходу.

Поезд остановился. Накрашенное скуластое лицо женщины с чемоданом сразу привлекает внимание Никонова. Серый платок повязан до бровей, воротник старенького пальто поднят. Ей хочется быть невзрачной, проскользнуть залитый светом вокзал как можно быстрее. Следом за Молотковой семенит приятельница. Щуплая, маленькая, она испуганно озирается.

Капитан указал на нее бригадмильцам.

— Задержать! — вполголоса бросил он и двинулся за Молотковой. Поравнялся, властно взял за руку чуть повыше локтя, не раскрывая показал удостоверение: — Пойдемте…

Зло покусывая губы, Молоткова сидела перед Никоновым. А Зинаида Венкова уже во всем созналась и плакала, прижимая к глазам смятый в комочек, насквозь мокрый носовой платок. «Пятьдесят пять, пятьдесят шесть…» — вслух считал туфли Дубовцев, вынимая их из чемоданов спекулянток.

— Шестьдесят три пары, товарищ капитан! — доложил он.

— С райотделом связались? — спросил Никонов. — Результаты обыска?

— Так точно. На квартире Молотковой обнаружено еще пятьдесят девять пар.

Вскоре на дежурной машине спекулянтки были доставлены Никоновым в РОМ.

Дороги пересекают землю. Стелются широкие, накатанные автострады, вихляют избитые колесами проселки, путаются в чащобе, обрываясь зачастую в болотах, скользкие тропы. Извилистые и прямые, надежные и неверные, дороги чем-то напоминают людские судьбы.

Жизнь человека зависит от дороги, которую он выбрал. Рубин и Молоткова не знали друг друга, и пути их были различны. Рецидивист разъезжал на такси по Горьковской области, а спекулянтку скорые поезда доставляли к вечнозеленым кипарисам и теплому Черному морю. Но дорога у них все-таки была одна. Губин воровал кожу у государства и доводил ее до жадных рук сапожников-кустарей. От кустарей к одураченным покупателям уже готовую обувь переправляла Молоткова. Они были звеньями единой преступной цепи, спаянной отвращением к труду, презрением к честному человеку, жаждой наживы.

Все неверные, путаные, грязные пути сходятся в одном месте. Губин, Молоткова к их сообщники выбрали себе такую дорогу, и она привела сначала на скамью подсудимых, а потом в тюремную камеру. Так было, так будет! Будет до тех пор, пока наше общество навсегда не освободится от мелких хищников и паразитов.

Два бумажных листка лежат рядом на аккуратно прибранном конторском столе. На одном — слова отстуканы безличным шрифтом секретарской машинки, а на другом — вырванном из тетради — написаны от руки. Внизу, около привычно размашистых росчерков, лиловеют ясно оттиснутые печати.

«…Богданова Марина была неоднократно уличена в воровстве денег и вещей. Девочку необходимо отправить в специальное детское учреждение, где она, безусловно, перевоспитается». Подписи директора школы и четырех учителей. Характеристика из домоуправления кончается еще решительней: «Назрел вопрос об изоляции Богдановой и принятии мер воспитательного характера».

Что же толкнуло Марину на кражи? Плохие подружки? Нелады в семье? Девчонке недавно исполнилось тринадцать, деньги-то ей нужны только на мороженое…

Елена Гавриловна Ширяева, лейтенант милиции, убирает бумаги в стол. Надо докопаться до причины, до главного: что заставило девочку красть?

Лейтенант милиции достает из сумочки пудреницу. Проводит пуховкой по лицу, придирчиво всматриваясь в зеркальце. Елене Гавриловне тридцать семь лет. Стройная девичья фигура и легкая походка молодят ее, но чуть заметные морщинки у глаз и две резкие черточки — от крыльев носа к уголкам губ — выдают настоящий возраст. На Ширяевой серый костюм и белая блузка с черным шнурком галстука. Когда-то преподавала Елена Гавриловна в школе, вот и сохранилась у нее, как шутят товарищи, «педагогическая» манера одеваться… Коричневое пальто, изящная шляпка, — и Елена Гавриловна взялась за ручку двери.

Студеный февральский ветер гнал вдоль улицы пушистые змейки сухого снега. Натыкаясь на тонкие чулки, холодные иголочки больно покалывали ноги. Елена Гавриловна прибавила шагу…

Комната Богдановых никак не напоминала воровской вертеп: вымытый пол, заботливо вышитый коврик над постелью, стол, покрытый веселенькой, пестрой скатеркой. Марина кормила братишку — четырехлетнего Алешу, и малыш, румяный, с белыми усами от манной каши, уставился на незнакомую тетю удивленными глазенками.