Всю ночь писали рапорта и объяснения. И что? Смешки руководства отдела, гора исписанной бумаги, и постановление следователя прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела на основании части 2 ст.5 УПК РСФСР — за отсутствием состава преступления.

Разочарование. Злость. Обида. И вера только на себя, да на товарищей. А не на Закон и справедливость. Поэтому Паромов уже решил, что никаких рапортов с ходатайством о возбуждении уголовного дела в отношении Барона писать не будет.

— Так, как будем решать с вами, гражданин Баронов? — нажимал официальным голосом. — По закону или по совести?

— Не понимаю, к чему клонишь, начальник? — Ответил вроде бы и безразлично тот, но на лице мелькнула заинтересованность. — Если в «стукачи» хочешь вербонуть, то пустое дело. Сроду «ссученным» не был. Лучше к «хозяину» на нары… баланду хлебать.

— К чему высокопарные слова. Стукачей и без вас хватает. Вон, — указал рукой участковый на стопку разных заявлений и жалоб, лежавшую на углу стола, — друг на друга пишут. Дай, Бог, разобраться с этим…

— Тогда чего вам надо?

— Да не многого… Признаешь свою вину и приносишь извинения. Ничего, что я на «ты»?..

Вопрос повис в воздухе, однако на лице Барона отобразилось недоумение: участковый его мнением интересуется. А Паромов продолжал:

— И не просто извинения, а чтоб твои друзья-товарищи слышали.

— Какие они мне друзья. Так, шавки… — перебил Барон, с пренебрежением отзываясь о своих собутыльниках.

Теперь уже участковый никаким образом внешне не среагировал на последнюю фразу собеседника.

— Я не злопамятный. Приносишь официальные извинения, и будем считать, что мы с тобой квиты… без всякой такой следственно-судебной тягомотины.

— И на сутки не отправите? — стал торговаться Баронов.

Вот же человеческая натура: то полное безразличие к судьбе, то готовность во всеуслышанье принести извинения работнику милиции, то торг.

— Ну, это уж чересчур. Нагадил — и хочешь сухим из воды выйти. Не пойдет! Я тогда перестану себя уважать. Да и ты вряд ли станешь уважать, — подыграл участковый своему оппоненту. — Да и время будет подумать над своей жизнью дальнейшей. Впрочем, сутки не участковый дает, а судья. Суд. Если бы участковые и опера сутки давали, да еще лучше, сами судили и рядили, то, брат, таких бы дел натворили, что и не расхлебать! Верно мыслю?!!

— Да куда уж верней! — не удержался от улыбки Баронов. — Ни одного бы корешка уже в живых не было!

В зале меж тем с неподдельным интересом прислушивались к тому, что происходит в кабинете участкового. И когда услышали, что в отношении Барона участковый при определенных условиях не собирается возбуждать уголовное дело, и Барон может отделаться только несколькими сутками, на разные голоса стали советовать ему принести извинения. Мол, язык без костей, и чего не скажешь, ради свободы. Потом и позабыть можно.

— Цыц, вы там!.. Без вашего тявканья знаю, что делать. Я — мужик. И слово мое твердо, как камень. И если я извинюсь, то извинюсь. Без задних мыслей. А потому — не тявкать!

Барон подошел к дверному проему. Из зала на него с интересом смотрел десяток пар глаз.

— Я извиняюсь перед участковым и признаю свою вину. Пьяным сильно был — вот и дурь отмочил. И еще скажу. Участковый хоть и молодой, но молодец. Уважаю таких. Бить — так бить! — И опять обращаясь к участковому, добавил: — А здорово вы меня! Давно никто так не потчевал. — Он почесал ушибленное место и попросил: — А теперь попрошу не трогать меня своими разговорами. Дайте тихо посидеть, пока не отвезут в отдел.

Паромов молча пожал плесами, что должно было обозначать «не возражаю». Барон прошел через зал и сел на стул в дальнем углу. У Терещенко от таких метаморфоз даже челюсть отвисла.

Победа была полной. Паромов уже знал, что эти тринадцать человек уж вряд ли когда поднимут на него руку. Да и другим закажут. Все, как в волчьей стаи: стоит вожаку намять шею, как остальные сами хвост прижмут. Впрочем, доставленные из квартиры Речного и были волчьей стаей, так как жили не по человеческим, а по звериным законам.

— Ну, ты даешь! — сказал Подушкин, после того как всех задержанных отправили в отдел. — Разыграл спектакль, как по нотам. А может, зря… Может, стоило все официально: рапорт — и уголовное дело.

— Палыч, ты лучше меня знаешь, как бывает «официально». Забыл, что ли про недавний случай с Бамбулой…

— Да помню… Наверно, поступил ты правильно… — дал задний ход Подушкин.

— А потому — не будем унывать. Обошлось — и, слава Богу!

Поговорили еще какое-то время о превратностях милицейской работы, и Подушкин пошел встречать дружинников. А Паромов, оставшись в кабинете один, в который раз за этот день с чувством благодарности вспомнил о Минаеве и Черняеве и их совете: бить первым, не дожидаясь, когда самого начнут бить.

Остаток дня и вечер прошли без приключений. Съездил с внештатными сотрудниками Ладыгиным и Гуковым на два семейных конфликта. В первом случае две пожилые женщины, жившие с подселением, не могли поделить между собой места общего пользования. Разобрался на месте. Во втором было посложнее: пьяный муж гонял жену и детей. Был агрессивен. Пришлось на него составлять протокол о мелком хулиганстве, а самого отправить в отдел, к Мишке Чудову в «аквариум». Посетил по месту жительства трех поднадзорных. Написал рапорта. Очередной рабочий день закончился.

— Как работалось? — поинтересовалась дома жена, подогревая ужин. — Опять, наверное, не обедал. Или к какой-нибудь молодухе подхарчиться забегал?.. — Глаза жены лукаво заблестели.

Паромов промолчал.

— Не завел ли себе на участке подружки? А то мне говорят, что в милиции все очень шустрые, ни одной юбки не пропустят, — не унималась супруга.

Опять промолчал, удивляясь про себя женской интуиции. Не успел он и знакомство с библиотекаршей Леночкой свести, просто так, без какого-либо интима, а супруга уже конкретно намекает. Вроде бы и шутит, но «бьет» в точку. Еще не согрешил, но чувствовал себя неуютно от шутливо-коварных расспросов жены. Словно мелкий воришка, застигнутый на месте преступления.

— Что молчишь?

— А что говорить?.. Работалось нормально, как видишь: жив-здоров… А если будешь много тарахтеть в пустой след, то придется и подругой обзаводиться. Лучше веселей ложками-поварешками орудуй… — прикрыл он внутреннюю неловкость легкой грубостью.

Жена надула губки и громче стала стучать половником о кастрюли.

— Чем приставать с пустяками, лучше скажи как наша дочурка? Не болеет? Почти не вижу.

— Нашел работу — даже ребенка не видишь! — попеняла жена. Как любая женщина, она любила, чтобы последнее слово оставалось всегда за ней. — Целыми сутками пропадаешь. Без выходных и проходных. Может, уволишься?..

— Не заводись, Рая. Это временные трудности. Они пройдут…

Верил ли сам Паромов верил, что трудности когда-нибудь пройдут?

— Вспомни, что говорила, когда встал вопрос: идти в милицию или нет.

— Я тогда не знала, что сутками дома не будешь. Даже в выходные дни. Видела: ходят себе по поселку, чистые, наглаженные, беззаботные с виду, одеколоном благоухают… — вот и советовала. А теперь…

— А теперь терпи. И меньше пустых вопросов задавай. Договорились?!!

— Ты все же постарайся домой пораньше приходить. А то дочь забудет, как папу зовут… — примирительно сказала супруга, оставляя все же последнее слово за собой.

«На работе конфликты разбираешь… Сыт ими по горло… Теперь для «полного счастья» не хватает, чтобы в собственной семье конфликты пошли, — вяло подумал Паромов, принимаясь за ужин. — Ладно, — усмехнулся он про себя, — в кровати помиримся!..

Думал одно, а видел другое: длинноногое голубоглазое создание по имени Леночка…