Наверное, каждому доводилось наблюдать, как мечется кошка с котятами, стараясь укрыть их от опасности. Она то положит их на одно место, то начинает перетаскивать на другое, потом снова берет каждого за загривок и тащит еще куда-то.

Роде поступал так же — почти инстинктивно, почти не рассуждая. Он потерял голову от страха за «свои» сокровища.

Новым местом для хранения янтарных панно доктор выбрал помещение в подвале северного крыла замка, под рестораном «Блютгерихт».

Но и оно показалось ему ненадежным. Роде принялся лихорадочно искать выход из положения.

«Князю Александру цу Дона, замок Шлобиттен, — писал доктор. — Покорнейше прошу позволения разместить в Вашем замке некоторые наиболее ценные экспонаты янтарного музея и «Художественных собраний Кенигсберга».

Пять дней Роде с нетерпением ждал ответа. Одиннадцатого сентября его посетил личный секретарь князя.

— Князь цу Дона приносит доктору свои извинения, — с подчеркнутой вежливостью произнес вышколенный секретарь. — К сожалению, его скромное имение никак не может служить столь ответственным целям.

— Прошу передать князю мои глубокие извинения за беспокойство, — в том же тоне ответил Роде. И, едва закрылась дверь, стукнул кулаком по столу. — Трусит, подло трусит! Еще бы — русские того и гляди очутятся здесь!

Через месяц Роде побывал у графа фон Шверин в имении Вильденгоф. Граф оказался сговорчивее, возможно потому, что в его замке уже находилась Руденко со своими коллекциями. Туда же перекочевали некоторые картины из кенигсбергского музея.

— Может быть, и янтарный кабинет следует поместить в Вильденгоф? — вслух рассуждал доктор, меряя шагами кабинет. — Впрочем, слишком большое количество ценностей там сосредоточивать не годится. Нет, надо поискать еще.

Тем временем янтарные панно упаковали, подготовив к перевозке. Об этом Роде доносил 21 октября некоему Лay. А затем неутомимый доктор исчез из города. Только после его возвращения сотрудники узнали: директор музея успел побывать в Саксонии.

В середине декабря он отправил очередное донесение:

«Его Превосходительству доктору Виль, обер-бургомистру Кенигсберга. Имею честь доложить, что мною осмотрены замки Вексельбург и Бург-Крипштайн в Саксонии, которые сочтены подходящими для размещения в них музейных ценностей и, в первую очередь, янтарного кабинета, представляющего собою уникальное сокровище».

Обер-бургомистр не ответил. Ему было теперь не до янтарной комнаты.

Фронт неумолимо приближался к Кенигсбергу.

— Хорошо, что наша Эльза вовремя вышла замуж и уехала! Может быть, туда не доберутся эти русские, — сказал однажды Альфред Роде жене. — Мне кажется, Гертруда… прикрой, пожалуйста, дверь и присядь поближе, — мне кажется, что дело пахнет концом. Да-да, не смотри на меня так, дорогая, надо трезво оценивать обстановку.

Роде прислушался. За окном стояла тишина.

— Вот что говорит Геббельс. Его речь на митинге национал-социалистской партии в Берлине.

Доктор развернул «Кенигсбергерцайтунг» и негромко прочитал:

— «Братья, друзья! Большевики, собрав свои силы, на отдельных участках сумели прорвать нашу стойкую оборону и кое-где вступили на священную землю фатерланда! Это не должно обескураживать нас. Каждый немец понимает, что война немыслима без временных неудач, которые рано или поздно ликвидируются сильнейшим. Сильнейшей стороной являемся мы — это бесспорно…» — Да, тут идет обычная пропагандистская истерия. Гм, посмотрим дальше. Вот: — «Чтобы оказать наиболее действенное сопротивление русским, фюрер призывает нас создать новую, еще невиданную ранее организацию для борьбы с противником на временно оккупированной им территории. Это будет «вервольф». Волк-оборотень, персонаж из милой нашему сердцу детской сказки, оживает, чтобы показать большевикам свои стальные зубы!

Отдадим свои сбережения и силы для создания тайных складов оружия и продовольствия. Волк-оборотень должен быть сытым, сильным и вооруженным до зубов!

Друзья! «Фольксштурм», «вервольф», новое оружие и фюрер — вот что спасет отечество!

Наша победа неизбежна!»

За окном тихо прошуршала машина. Анна-Гертруда осторожно приподняла штору. Напротив, у дома тайного советника Шульмайстера, суетились люди.

— Смотри, Альфред, еще один удирает! А мы по-прежнему сидим и ждем. Чего мы ждем, Альфред?

— Да, они удирают. Но мы останемся здесь. Мы останемся здесь, пока существует музей, пока цело то собрание, которому я отдал всю свою жизнь. И ты не вправе требовать от меня, чтобы я покинул город!

Долгие годы гитлеризма научили Роде осторожности. Даже жене он не сказал правды.

А правда была такова. Как только доктор вернулся из Саксонии, его вызвали в гестапо. С ужасом и содроганием поднимался Роде по низким широким ступеням серого дома на Адольф-Гитлер-плац. Пропуска не потребовали: видно, никто не приходил сюда по доброй воле. Только мрачный офицер встретил ученого за стеклянной дверью вестибюля и, не предложив раздеться, коротко сказал:

— Доктор Роде? Следуйте за мной.

Роде послушно шел по темным, сумрачным коридорам. Ему вспомнились слышанные когда-то от друзей рассказы о таинственных подземельях этого здания. Он совершенно точно знал, что никаких трехэтажных подземелий здесь нет, что все эти басни раздуты чьим-то больным воображением. Но не менее точно Роде знал и другое: камер пыток здесь достаточно. Отсюда редко возвращаются.

Доктор пожалел, что скрыл вызов от жены и не попрощался с нею.

Роде ввели в длинный полутемный кабинет без мебели. Лишь в дальнем углу стоял письменный стол, похожий на катафалк.

Провожатый ушел, оставив доктора одного. Роде пугливо озирался, не зная, можно ли сесть, закурить, не зная, что его ждет здесь.

Потайная дверь отворилась бесшумно. Шагов Роде тоже не услышал. И только когда хозяин кабинета вырос за столом, Роде, увидев его, вздрогнул от неожиданности.

— Садитесь, доктор Роде. — Голос гестаповца показался перепуганному ученому почти приветливым. — Разговор будет недолгим. Нам поручено предупредить вас о персональной ответственности, которую вы несете за судьбу экспонатов янтарного музея и, в частности, янтарного кабинета. Поэтому вы обязаны либо принять меры по их эвакуации, либо, если она окажется совершенно невозможной, укрыть ценности с полной гарантией их сохранности. Эвакуация предпочтительнее. Вы меня поняли?

— Да.

— Вам запрещается покидать Кенигсберг до вывоза экспонатов. В случае их захоронения в городе вы остаетесь при любых обстоятельствах и отвечаете за сохранение тайны. Понятно и это?

— Да, — ответил Роде.

— Отлично. До свидания, доктор. Надеюсь, вы хорошо запомнили все.

Да, Роде все это хорошо запомнил.

— Они уносят ноги, — задумчиво сказал доктор, глядя в окно. — Отовсюду: из Кенигсберга, Тильзита, Гумбинена, Инстербурга… Я видел на дорогах машины разных марок. Они идут и идут. Что ж, они правы. Русские не пощадят тех, кто затеял эту войну.

— Они не пощадят и тебя, Альфред!

— Меня? Что я для них? Простой работник музея, никогда не интересовавшийся политикой.

— А русские ценности? А янтарный кабинет? Ты забыл о нем, Альфред.

— Нет, разумеется. Но в чем моя вина? В том, что я бережно храню эти сокровища? Спи спокойно, дорогая. Если снаряды пощадят нас, ничего не случится. Все будет в порядке.

— Все в порядке, — сказал жене доктор Гёрте. — Два-три дня, — и мы будем во Франкфурте.

Через час директор исторического музея «Пруссия» доктор Гёрте гнал свой «оппель» по автостраде. На заднем сиденье придерживала обеими руками чемодан фрау Гёрте.

— О, эти славяне! — сквозь зубы бормотал беглец. — Я всегда говорил, что это дикари и варвары.

Да, он говорил это, доктор Гёрте. Он высокомерно хвастал своей дружбой с имперским министром пропаганды Йозефом Геббельсом. Гёрте так и называл его: «Мой друг Иозеф». Он никогда не упускал случая, чтобы напомнить о посещении музея заместителем фюрера Гессом. Он с удовольствием вспоминал, как рейхсмаршал Геринг, по дороге к одной из своих многочисленных охотничьих вилл «Герман Геринг ягдтшлосс», заезжал со своей свитой в ресторан «Блютгерихт», где его подобострастно встречал тот же Гёрте.