— Истинно так говоришь, — поднял стопку Ахрим. — Потому первую чарку хочу за мать свою, Клим, выпить, да родителей наших помянуть. Вот и мы до родной земли дошли. Навоевались.

Зазвенели стаканы, закрякали мужики. Выпили и женщины.

— И вам бы, сынки, — кивнул в сторону бандеровцев пожилой крестьянин, — к берегу прибиться. Поди, тоже лиха по горлышко нахлебались?

— Мы идейно несогласны с нынешней властью. И кланяться ей не пойдем — набивая рот колбасой, прошамкал Панас и потянулся к стакану. — После первой о политике не говорим!

— После второй и после третьей — тоже не говорим, — поддержал его Борис. — Мы пришли брата Ильи уважить, а не перековывать его в нашу веру.

— Была бы у вас вера, вы бы по лесам не прятались, не шкодили бы в народе! — напрямую выложил свою мысль старик.

— Погоди, дед. Накостыляют им скоро, тогда они с поджатыми хвостами прибегут, — подытожил Клим и словно для большей убедительности поправил на голове свою милицейскую фуражку.

— Будет вам! — растроганно говорил Илья. — Пьем, гуляем сегодня. Помирать завтра будем.

— Не для того я, брат, до хаты своей пришагал, чтобы помереть возле нее. — Замотал головой Ахрим и потянулся к брату. — Завтра строиться начинаю и тебя, Илья, приглашаю.

Хмельной от радости, Илья снова полез обниматься с братом. Кудлатый знал — подливал самогона боевкарям. Старики и женщины заговорили о своем. Михась тоскливым голосом пробовал затянуть песню, но поперхнулся и замолчал.

Боярчук вышел на крыльцо покурить. Следом за ним — Клим. Угостил «Беломорканалом». Борис с удовольствием затянулся, присел на косую ступеньку.

— Пасешь меня, что ли? — спросил Клима.

— Заблукаешь еще в темноте-то.

— Говори: чего надо? Не крутись!

— Ишь ты какой скорый! — Клим подошел к своей лошади, потрепал по холке. — Если бы не Илья, стал бы я с тобой лясы точить.

— Может, и я не стал бы, — согласился Борис.

Теперь он был уверен, что встреча братьев не была подстроена. Не понимал только, почему охотник не воспользовался амнистией, а притащил с собой столько свидетелей.

— Утром Илья не пойдет с вами, — жестко сказал Клим, видимо, ожидая возражений.

— По мне пусть хоть все остаются. Я им не судья. — Боярчук затоптал окурок и подошел к Климу. — Сложное у тебя положение.

— Пожалел волк овцу!

— Ты далеко не овечка, гражданин милиционер, раз не побоялся обойти закон об амнистии. Не веришь, что советская власть сдержит свое слово?

— Не твое собачье дело, чего я боюсь, — разозлился Клим. — Перемирие у нас только на один день. А завтра не попадайся мне на глаза. Я таких гадов, как ты, в плен не беру.

— Опять же закон нарушаешь…

— Да заткнись ты! — Если бы не лошадь между ними, Клим бы кинулся на Боярчука. — И запомни, падла: если скажешь кому про Илью, тебе конец. Ваши не простят, а наши не поверят.

— В том-то и трагедия, — вздохнул Боярчук.

Договорить он не успел. Скрипнула дверь, и на крыльцо вошел изрядно подвыпивший Илья. Хрипло позвал:

— Клим!

— Здесь я, — недовольно пробурчал милиционер. — Мне пора уезжать. А ты, Илья, не бойся ничего. Оставайся у нас на хуторе. Помогай Ахриму строиться. А там поглядим…

— Хлопчики меня не выдадут, — всхлипывая и шмыгая носом, еле ворочал языком охотник. — Я никогда никого не обижал. Верь мне, ради господа Иисуса нашего, Клим.

— Не мели ерунды, сосед. Слово сказано, дело сделано. Оставайся и живи. Тебя никто не тронет. Я позабочусь.

Он неуклюже взгромоздился на лошадь. Долго не мог попасть правой ногой в стремя. Наконец уселся, подобрал поводья и, не говоря больше ни слова, поехал со двора. Его чуть сгорбленная, долговязая фигура проколыхалась над плетнем и растворилась в кромешной темноте. Только неровное шлепанье тяжелых лошадиных копыт еще долго и гулко отдавалось в ночи.

«Надо было попросить у него папирос», — пожалел Борис. От грубого самосада, какой курили в банде, у него начинал болеть желудок.

На следующий день, когда уже подходили к городу, Кудлатый рассеял последние сомнения Боярчука. Пряча глаза, попросил:

— Скажи Сидору: на краснопогонников наскочили. Илью, мол, вроде как убили. Видели, он упал под пулями. Тебе сотник поверит.

— К чему такая перестраховка?

— Береженого — бог бережет! Про убитых не спрашивают. Значит, охотник наш ни в каких протоколах больше не всплывает. Клим — мужик тертый. Дело знает.

— А если власти проверят?

— Власти? Милиционер в этих местах единственная власть пока. На кого покажет, того и возьмут.

— А эти? — Боярчук показал на шедших впереди Панаса с Михасем.

— Они давно ничего не видят и ничего не знают. — Помолчал и неохотно добавил: — Пока не прижмет.

— Ладно, — согласился Борис. — Я скажу Сидору.

Казалось, Кудлатый и не ожидал другого ответа. Остановился, вставил в волосатый рот крученую цигарку и, отвернувшись от ветра, прикурил. Порыскал в кармане своего френча, достал вторую короткую самокрутку и, вымученно улыбаясь, протянул Боярчуку.

В кабинете начальника отдела кадров управления было темно. Лишь небольшая стеклянная настольная лампа освещала часть рабочего стола и кожаные кресла перед ним. Но Ченцов в мгновение ока узнал человека, сидевшего на месте начальника.

— Павел! Снегирев!

— Здравствуй, паря! — Из-за стола вышел коренастый человек в штатском, но с безукоризненной военной выправкой. — Не ожидал?

— С Ульяной что-нибудь? — не удержался Ченцов.

— Что ты! — Снегирев поймал застывшую в воздухе руку Ченцова и крепко затряс ее. — Твоя Ульяна — молодчина. Врагу не пожелаешь таких болей. А от нее и звука никто не слышал. Кремень.

— Извини, я подумал… — Неуклюже обнял Василий Васильевич старого друга.

— Ничего, ничего… Вельский говорит, что вытянет, сколько будет возможно. Может быть, даже домой отпустит.

— Не дождусь, наверное…

Снегирев понимающе помолчал, усадил Ченцова в кресло, сам сел напротив, не выпуская его рук из своих ладоней, сказал:

— Иногда, знаешь, неожиданное облегчение наступает.

— Все равно дома лучше, чем в больнице.

Снегирев сочувственно покачал головой. Некоторое время посидели молча, как бы отдавая дань уважения тяжелобольной.

— А к нам зачем, если не секрет? — наконец решился спросить Ченцов.

— Для тебя не секрет, потому как приехал я по твою душу.

— Донос?

— Рапорт.

— Полковник Груздев задерживается по этому рапорту?

— Уже знаешь? Откуда? — очень удивился Снегирев.

— Обижаешь, товарищ полковник.

— Ну да! Извини. — Снегирев отпустил руки Ченцова и откинулся в кресле. — Были основания предполагать подобное?

— Худшее, конечно, нет. — Изменил тон и Ченцов. — Остальное… Неужели сызнова начинается?

— Мы, Василий, оперативные работники…

— Винтики?

— Мне не нравится твой тон!

— А мне не нравится, когда подозревают боевого полковника.

Снегирев опять дружески склонился к Ченцову.

— Мне тоже не нравится. Но зачем же орать, товарищ подполковник. Я и приехал сюда, чтобы разобраться во всем.

— После того, как дело сделали? Впрочем, чего это я!.. — Василий Васильевич потер виски. — Хорошо хоть тебя прислали.

— Сам вызвался, — заулыбался Снегирев. — Надо же когда-то отдавать долги.

Ченцов только небрежно махнул рукой.

— Дело серьезнее, чем ты себе представляешь, — остановил его Павел. — Крупная банда в твоем районе до сих пор не ликвидирована. Больше того, она действует. И довольно успешно. А вот ваши действия ставятся под сомнение.

— Ваши — это чьи?

— Твои и полковника Груздева, как принимавшего личное участие в разработке операций.

— Вот уже и заговор сколочен, — невесело усмехнулся Ченцов.

— Брось ты, Василий, ершиться! Там, — Снегирев ткнул пальцем в потолок, — нужны факты, а не эмоции.

— Полная ликвидация банды Сидора — дело нескольких дней.

Снегирев задумался. Потом, закрыв глаза, проговорил: