Из-за двери высунулся всклоченный чуб Семы, Ченцов с досадой выключил радиоприемник и прошел в кабинет бывшего сельского головы.

Вокруг голого облезлого стола сидели директор школы Ракович, единственный сельский механик Шевченко, бывшие партизаны братья Манохины, многодетная вдова Мария Гриценко да комсомольский вожак Миша Гонтарь. Поскребин писал протокол. Скрипаль, припадая на протез, как маятник, раскачивался у него за спиной.

— Вот, подивись, — обратился он к Ченцову. — При плане пятнадцать тысяч они оформили подписку только на жалких две тысячи. И их это не волнует.

— На две тысячи триста пятьдесят, — поправил Сема.

Скрипаль дернулся и скривился, как от зубной боли.

— План вам, товарищи, довели десять дней назад, а вы и не чухаетесь. Придется принимать к вам крутые меры.

— Пойдите сами спытайте, чи вам дадуть, — ответил за всех старший Манохин и смутился под строгим взглядом предисполкома.

— Не думайте и не надейтесь, — взвинчивал себя и других Скрипаль, — что вопрос займа будет снят с вас. Расшибитесь, а план дайте! Иначе разговор будет другой. В первую очередь ответят те, у кого партбилеты.

Болезненный Ракович нервно затеребил и без того мятую шляпу. По лицу и шее у него пошли сизые пятна.

— Не стоит нас п-пугать, товарищ С-крипаль, — заикаясь, проговорил он. — Мы к-конечно виноваты, но н-не враги с-советской власти.

— Во вражий стан вас никто и не записывал, — смягчился Скрипаль. — Но невыполнение распоряжений центра будем расценивать однозначно. Как прямое пособничество! Ясно?

Говорил Скрипаль, но все посмотрели на Ченцова.

— Товарищам надо помочь, — прокашлявшись, сказал подполковник. — Я предлагаю сейчас пройти по дворам и поговорить с людьми. Одну группу поведу я, вторую — товарищ Скрипаль.

За предложение ухватились все. Предисполкома оставалось только согласиться.

— При одном условии, — попросил Скрипаль. — Вначале чаем напоите. Хлеб и колбаса у меня с собой. А то мы с шофером вес день в дороге.

Чай приготовить попросили «главного пособника» — Марию Гриценко, которая с радостью взялась за привычные хлопоты, так и не уяснив, куда ее приписали. Да хоть и горшком назови, как говорится. Лишь бы дальше куда не задвинули.

С Ченцовым пошли Шевченко, Миша Гонтарь и Поскребин. Первый дом — Матящуков. В сливовом цвете растворяются побеленные стены построек. Земля крутом вскопана, двор чисто выметен. Живут здесь мать с сыном. По хозяйской руке и заботе не сразу и догадаешься, что сын — безногий инвалид войны. Да не такие Матящуки, чтобы отчаиваться. Агриппина, как сына из госпиталя привезла, нанялась на здолбицкий маслосырозавод. Сам Николай и месяца не отдохнул, устроился в сапожную артель сапоги да туфли тачать, зимой валенки подшивать. А кому нужно, и конскую сбрую починить брался, столярной или слесарной работой не брезговал. Даже кастрюли паял. Для всех баб в округе нужнее его человека не было. А вот приголубить безногого никто не решался.

Николай под навесом сараюшки стучал сапожным молотком.

— Привет, Коля! — крикнул Миша Гонтарь.

Матящук вынул изо рта деревянные гвозди и, опираясь на самодельные костыли, припрыгал к плетню. С открытой улыбкой оглядел нежданных гостей.

— Здравия желаем! Проходьте до хаты, милости просим.

— Спасибо за приглашение, — Ченцов загородил дорогу своим спутникам. — Как-нибудь в другой раз. У нас много дел.

— Та, чего там! — замахал рукой Николай. — Уже вся деревня знает про ваши дела. Заходьте, сейчас молоко пить будем. — И, обернувшись, позвал: — Мамо! Мамо!

Подошла сухенькая полусогнутая женщина с таким же добрым, как у сына, лицом. Поклонилась всем.

— Мамо, подайте нам молока из погреба. А мы пока посидим, покурим.

— Ой, людоньки! Я зараз!

Второй раз отказываться было неудобно. Ченцов недовольно взглянул на Поскребина, но тот уже перелазил через плетень.

Уселись под тем же навесом, где Николай ремонтировал старую обувь. Василий Васильевич раскрыл пачку «Казбека». Несколько минут длилось неловкое молчание.

— Народ у нас ушлый, — по праву хозяина первым заговорил Николай. — Вы еще в сельсовете спорили, а нам уже соседка передала, с чем начальство до нас пожаловало.

— А мы и не скрываем, — запетушился Сема. — Идем собирать деньги для советской власти.

— Собирают деньги нищие на паперти, — поправил его Ченцов. — А государство берет у населения взаймы, чтобы со временем непременно возвратить долг.

— Понял, товарищ секретарь сельсовета? — Миша Гонтарь сдвинул Семе кепку на нос.

— Один хрен, отдавать надо, — серьезно сказал Шевченко. — Не так часто у нас деньги водились, чтобы их не жалеть.

— Это у кого как! — не унимался Поскребин. — Зажиточных семей в селе хватает.

— Вот их и трясти надо! Я списки предлагал составить!

— Займ — дело добровольное, — напомнил подполковник. — Прошу учесть, товарищи, что наша задача — агитировать, а не трясти.

— Тогда считайте, что меня уже сагитировали, — широко заулыбался Николай. — Вот, — он достал из нагрудного кармана почти до белизны застиранной гимнастерки приготовленные пятьдесят рублей. — Прошу принять!

— Как инвалид Великой… — начал было Ченцов и поперхнулся, встретившись взглядом с Матящуком. — Извини, брат! — И вместо рукопожатия крепко обнял солдата.

На втором подворье бойкая хозяйка грудью встала на защиту своих сбережений и не пустила делегацию дальше калитки.

— Дэ у мэне гроши? — кричала она так, будто их у нее отнимали. — Я не роблю! Чоловик робэ, з ним и балакайтэ. У кого гроши, хай платыть, як хоче, вин хозяин!

— Ну, так зови его! — Пробовал проскользнуть мимо дородной тетки Поскребин. — С твоим Мыколою мы зараз договоримся.

— Гроши коту пид хвост кидать?

— Стыдись, горластая, — вступился Шевченко. — Матящуки, и те пятьдесят рублей дали.

Крикливая хозяйка разом смекнула, что сможет отделаться той же суммой. Сменив гнев на милость, согласилась записаться.

— Ну, уж нет! — взбунтовалась комиссия. — Не меньше сотни с тебя!

В конце концов «сторговались» на девяноста рублях.

Зато в третьем — доме бывшего шинкаря — им без лишних разговоров выложили триста рублей и пытались усадить за накрытый заранее стол. Может быть, Ченцов и ошибся, но ему показалось, что члены комиссии не одобрили его отказ от застолья, хотя и дружно промолчали.

Только в сумерках вернулись они в сельсовет. Скрипаль уже ждал их. Село отдало государству более двадцати тысяч рублей, и председатель райисполкома потирал от удовлетворения руки.

— Везде бы так, Василий Васильевич. Давно бы уже отстроились, встали из разрухи.

— Деньги большие, — устало согласился Ченцов. — А охрана?

— Со мной четыре милиционера, да ты с шофером.

— Я остаюсь на открытие клуба. Обещал комсомолятам.

— Значит, обойдемся без двух штыков, — продолжал шутковать Скрипаль.

— Нет, не обойдетесь.

Ченцов пригласил Сидорука и велел отобрать пятерых ястребков для сопровождения полученного займа.

— Поедут на моей машине, — предупредил он вопрос Скрипаля. — С ней и вернутся.

— Как знаешь. — Предисполкома не стал настаивать.

Ченцов проводил его на улицу, достал из эмки свой автомат и дал председателю.

— Так у меня же есть, — удивился Скрипаль.

— Видел. На нем пуд грязи. Оставь, я почищу, пока буду ждать машину.

На том и расстались.

Кудлатый с утра объявил приказ Сидора:

— Выступаем на большую операцию. Нашей боевке — сжечь клуб со всякими коммуняками, що там будут. Село перекинулось к советам, значит, брать у них можно все, что захочется. А кто добром не отдаст, отправить к праотцам.

— Куда идем-то? — спросил Жаба.

— На кудыкины горы. — Кудлатый помолчал, отыскивая взглядом Боярчука. — Тебя с Ходаничем оставляют кашеварить.

— Уж не Прыщ ли так обо мне заботится?

Борис спрыгнул с нар, но Кудлатый повернулся к нему спиной, приказал всем выходить строиться. Потом, не поворачивая головы, пробурчал: