В православном поклонении призраку Римской империи подчинение церкви государству было решающим актом. Это был акт сознательный и искренний. Однако подчинение церкви государству явилось только первым звеном в роковой цепи событий, приведших в итоге через два с половиной столетия к надлому православно-христианской цивилизации.
Изучая трагедию православно-христианской истории, можно заметить, что разрушительное деяние Льва Исаврийца в отношении церкви и государства проявилось как в общем аспекте, так и в частном.
Общий аспект – жесткий контроль и пресечение тенденций к разнообразию, гибкости, экспериментированию и творчеству. Ущерб, нанесенный православному обществу в этом отношении, можно оценить, лишь приблизительно сравнивая успехи Востока с достижениями Запада за соответствующий период исторического развития. В православии в период его роста мы не только не обнаруживаем гильдебрандова папства [449] ; нет здесь и самоуправляемых университетов, подобных университетам Болоньи и Парижа [прим99] . Не видим мы здесь и самоуправляемых городов-государств. как в Центральной и Северной Италии или во Фландрии. К тому же западный институт феодализма, независимый и находившийся в конфликте со средневековой западной церковью и средневековыми городами-государствами, если не полностью отсутствовал на Востоке, то наравне с церковью нещадно подавлялся. следствием чего стало его запоздалое самоутверждение силой, когда императорская власть ослабла.
Позднейшее самоутверждение как феодализма, так и церкви в православно-христианском мире показывает, что по крайней мере в этих двух сферах относительная ограниченность и однообразие православно-христианской жизни в предыдущий исторический период проистекали не из отсутствия жизненных творческих сил в православно-христианской социальной системе, а явились результатом их подавления. В отличие от западного общества, с его отлично сбалансированными институтами, православное христианство выглядело болезненно дисгармоничным, что было платой за выбор неверного пути.
Мнение, согласно которому отсутствие здорового роста в православно-христианском обществе было обусловлено не его бесплодием, а государственными репрессиями, подтверждается теми редкими вспышками творческого гения, которые освещали православно-христианское общество, как только ослабевало давление власти…
В православии возрождение эллинистической культуры стало скорее кошмаром, чем стимулом. Только на живом интеллектуальном фоне Италии XV в. это возрождение действительно имело положительный эффект.
Почвой, на которой взрастало первоначальное христианство, была Малая Азия, и, играя свою историческую роль, азиатский полуостров дал щедрый урожай. Одним из первых плодов азиатского наследия стало иконоборческое движение, подавленное после затянувшегося на сто лет конфликта (726-843). Но упрямый азиатский религиозный дух из центральных провинций Восточной Римской империи перекочевал к павликианам [450] , организовавшим в IX в. воинственную республику в отдаленной и труднодоступной ничейной земле между империей и халифатом Аббасидов. Павликиане предложили новый вдохновляющий лозунг, весьма отличный от идей иконоборцев. Если бы община павликиан выжила, она, вероятно, смогла бы спасти жизнь православного христианства и, может быть, даже вернула бы православию те живительные элементы православного социального наследия, которые были несовместимы с фактически подчиненным положением церкви византийскому режиму. Произошла поляризация составляющих элементов православного религиозного гения в столице империи Константинополе и павликианском центре Тефрике. Как только война относительно статуса икон закончилась решительным запрещением иконоборчества, империя занялась искоренением павликианской ереси. На разрешение этого конфликта были брошены военные и теологические силы Восточной Римской империи. Исход войны при столь вопиющем неравенстве сторон не подлежал сомнению, хотя он мог быть и отсрочен. Однако после ожесточенной борьбы, длившейся с 843 по 875 г., «осиное гнездо» в Тефрике было выкурено хозяином императорского «улья» в Константинополе.
С точки – зрения Константинополя, это была знаменательная победа. Свирепость, с которой империя расправилась с павликианами, выдавала ее убеждение, что павликианское самоуправляющееся государство представляло угрозу безопасности империи. Учитывая несовместимость основных принципов этих двух режимов, можно согласиться с резонностью официальной точки зрения. Тем не менее, разгром павликиан не уберег православное христианство от дуализма.
Благодаря имперской политике депортаций группы павликиан расселились в 755-757 гг. во Фракии на границе с Болгарией, а последующие депортации лишь усиливали их проповедническую активность. После вековых усилий по искоренению павликиан византийский император Василий I, к своему огорчению, обнаружил, что в Болгарии появился новый ересиарх дуалист Богомил [451] . Это был священник православной церкви. Неизвестно, заимствовал ли он свой дуализм от новых соседей-павликиан или же пришел к нему самостоятельно. В Болгарии Х в. социальные условия были достаточно тяжкими, чтобы без подсказки извне прийти к мысли, что не только Добро правит Вселенной. Как бы то ни было, дуализм Богомила нашел очень широкое распространение, придя в Западную Европу как движение катаров. На Западе, как и в православии, ереси встречали жестокий отпор, и воинственная политика императора Василия I против павликиан 350 лет спустя была повторена папой Иннокентием III, начавшим крестовый поход против альбигойцев [452] . Была ли эта истребительная война, затеянная папством от имени Христа, грехом, явившимся причиной чудовищного падения? На этот вопрос могут быть разные ответы, но очевидно, что трагедия Альби была повторением трагедии Тефрике в еще большем масштабе. Однако вызов, на который православное христианство ответило лишь кровавым преступлением, на Западе стимулировал не только творчество, но и разрушение. Францисканский и доминиканский ответы на вызов, брошенный западному христианству на рубеже XII–XIII вв. движением катаров, вдохнули новую жизнь в западнохристанский институт монашества, ибо Франциск и Доминик вывели монахов из сельских монастырей в широкий мир, призывая служить духовным запросим растущего городского населения Западной Европы. Напрасно мы будем искать какую-либо параллель этому движению в православии. Павликиане не только не смогли совершить свой творческий акт, но и не дали возможности совершить творческий акт своим гонителям и притеснителям.
