К тому же требовалось беречь время и силы. Если их не хватит на полет туда, куда направлялся Бренн, если сокол выдохнется на лету и падет мертвым, мог умереть и сам чародей.

Потому, сделав последний круг — чтобы лечь на курс — сокол-Бренн расправил крылья и устремился на запад. Полагаясь на природное чутье птиц, помогающее им находить дорогу к родным гнездовьям.

Внизу проплывали зеленеющие равнины, темные пятна лесов, холмы, как складки на мятом одеяле. А еще — города, признававшие власть престола в Каллене, и деревни. Целые россыпи деревень. И над многими из них поднимались дымные столбы пожаров, заметные даже на фоне серого неба.

Сокол летел дальше. Туда, где белели вершины далеких гор, подпиравшие небо. И где заканчивались владения короля. Как, впрочем, и земли Священной Империи как таковой.

И только здесь, в предгорьях, Бренн увидел то, что искал. Чего ждал и более всего опасался.

Меж холмов на зеленые равнины Нордфалии двигалось войско. Множество людей, казавшихся сверху маленькими как муравьи, они шли, стараясь держаться заранее выбранного построения. Потому, если бы сокол Бренна взлетел повыше, все эти люди слились бы для него в единую, почти не меняющую форму, но разве что чуть колеблющуюся на ходу фигуру. Движущуюся фигуру почти неизменных и по-своему совершенных очертаний.

Лошадей было немного. В горах конницей много не навоюешь, так что она никогда не бывала сильной стороной у одербуржцев. Большинство лошадей тащились за войском, волоча телеги обоза.

Еще горцы не любили навешивать на себя тяжелые доспехи — груды железа. Предпочитая более легкие, зато почти не уступающие надежностью, кольчуги.

А в чем преуспели подданные герцога Одербургского на военной стезе, так это в стрельбе из лука. Оружейники герцогства даже создали особые длинные луки, чтобы стрелять из которых, требовалось быть могучим чуть ли не как медведь. Во всяком случае, гораздо сильнее большинства жителей равнин. Зато стрела, пущенная из такого лука, в случае попадания даже тяжелый доспех пробивала насквозь. Вместе с воином, в него облаченным.

У многих из шествовавших теперь по Нордфалии горцев зачарованный Бренном сокол видел такие луки. Да и сами одербуржцы выглядели под стать. Приземистые и в то же время коренастые. Чем напоминали ожившие горные валуны.

Свои луки, правда, легкие, имели и немногочисленные конники. Эти отличались более изящным телосложением. Как, кстати, и арбалетчики, воины с метательными копьями и дротиками. Понятно, этим зачастую требовалось побыстрее улизнуть, совершив свое грязное дело. Но даже они выглядели плотными и жесткими. Тоже как будто сделанными из камня. Или даже из железа.

А впереди шествовали знаменитые одербургские тяжелые копейщики. Ощетинившись копьями и прикрываясь огромными щитами, они превращались в живую крепостную стену. Почти неприступную — небольшой отряд копейщиков мог удерживать какое-нибудь ущелье или узкую горную тропу против многократно превосходящего противника не один день. При наличии же за спинами копейщиков воинов с луками или теми же дротиками шансы прорвать оборону у противной стороны падали ниже некуда. До самых адских глубин.

Собственно, именно Преисподняя обычно и ждала большинство тех, кто дерзал штурмовать позиции тяжелых копейщиков Одербурга. Но пока никто штурмовать их не пытался. Вообще никто не встречал воинство герцога с оружием в руках. Местность вокруг оставалась еще безлюдной.

А потому воины могли пока позволить себе быть беззаботными. Они шли, лениво переговаривались между собой. Кто-то даже шутить пытался — до сокола и мастера Бренна ветер доносил обрывки их реплик.

И над всем множеством вооруженных людей развевались на ветру знамена. Черный дракон на белом фоне. И горе было тому, кто принял бы их за белые флаги мирных намерений или готовности сдаться.

«А быстро собрались-то! — удивлялся, обозревая хлынувшую на равнину людскую реку, мастер Бренн, и мысли его еще немало удивили сокола, непривычные для мозгов простой птицы. — Сколько дней назад пришло письмо? А сколько требовалось голубю, чтобы его доставить? Вряд ли много. Тогда как войско в поход неделями снаряжать обычно приходится… если не месяцами».

В конце концов, Бренн пришел к выводу, что собрать войско герцог мог и заранее. Задолго до того, как Нора отправила отцу свое письмо-ультиматум. Вполне вероятно, думал он, побочная дочь Альбрехта Третьего не очень-то и надеялась на его добрую волю.

Что до герцогов Одербургских, то они вообще-то не привыкли надеяться ни на что, кроме остроты мечей и копий, меткости луков. А также количества рук, способных их держать.

Возможно, подождав для приличия несколько дней и не дождавшись ответа от дражайшего родителя, Нора дала герцогу отмашку на вторжение заранее снаряженного и готового выступить воинства в Нордфалию. А может, ни в какой отмашке герцог не нуждался. Держа побочную дочь короля в качестве живой куклы для прикрытия своих захватнических планов. Ну и как наложницу наверняка. И считал, что какой бы ни был ответ его величества, разговаривать с ним все равно лучше с позиции силы.

С войском под стенами столицы, например. Все равно как с ножом у горла.

Довелось мастеру Бренну увидеть и самого герцога. Черноволосый мужчина, жилистый и поджарый, он ехал среди колонн своих воинов на коротконогой и кряжистой горской лошади. Особой роскоши в его одеянии не было — не в пример обитателям королевского замка в Каллене. Простая кольчуга, меч в обыкновенных, без всякого украшения, ножнах. И лишь небольшая корона, венчавшая лохматую голову, подсказывала, что едет не простой вояка, но особа, облеченная властью.

Его сиятельство Карл Седьмой. Даже у себя на родине прозванный Дерзким.

Рядом с герцогом на такой же низкорослой лошадке ехала дама — иначе не скажешь, даже несмотря на скромное походное платье. Была она высокая, статная, с копной таких же темных, как у герцога, волос. Но только близорукий глаз мог принять этих двоих за родственников.

Лицо Карла Дерзкого было узким, с острым, как клинок, подбородком и тонкими губами, а глаза смотрели с вызовом. Как у хищного зверя при виде другого хищника в своих охотничьих угодьях.

Приятно-круглое же лицо его спутницы, усыпанное веснушками, казалось простовато-добродушным. Однако осанка и прическа подходили, скорее, знатной особе. Как и холодный взгляд голубых глаз.

«Вот мы и встретились, Нора», — сообразил мастер Бренн.

Сокол, им зачарованный, покружил еще немного над людской рекой. Полетал, следуя за ними, давая чародею понаблюдать за одербуржцами. И еле дождался, когда, наконец, заиграли рожки, объявляя остановку. Привал.

Еле дождались они оба — и почти обессиливший к тому времени сокол, и сам мастер Бренн. Опасавшийся, что заклинание перестанет действовать. А ему позарез нужно было определить место стоянки воинов герцога.

И лишь когда привал наступил, долгожданный не только для воинов, сознание Бренна буквально вывалилось из тела сокола.

Мир расплывался перед резко открывшимися глазами, во рту стояла сушь под стать пустыням далекого юга. Ныла спина.

— Пергамент мне, — прохрипел чародей, с силой отрывая руки от фигурки птицы, будто приросшие к ней, — пергамент… и чернила… перо. Скорее, пока я не забыл.

— Что ты видел, мастер? — вопрошал нетерпеливый сэр Андерс, пока Равенна кинулась за письменными принадлежностями.

— Война, — было ему ответом, — герцог Одербургский выступил в поход. И он уже на равнинах… да поспеши же! Это очень важно!

Выкрикнув последние фразы, старик судорожно закашлялся. Из последних сил стараясь банально не сверзиться с лавки. Все-таки годы брали свое. А чары, к которым он прибег, оказались слишком тяжелыми.

Поневоле пришлось позавидовать Равенне — кое в чем ученица мастера Бренна превосходила. С сознанием тех же птиц, например, умела слиться и безболезненно, кровь собственную не тратя. Хотя лишь на считанные мгновения.

Получив перо, чернильницу и пергаментный лист — все это Равенна положила перед ним на стол — мастер Бренн принялся торопливо макать перо и столь же спешными жестами водить по пергаменту. Очень скоро его судорожные мазки сложились в общую, более-менее внятную картину. Точнее, карту того места, над которым пролетел зачарованный сокол.