Давно мир не видел солнца.

Виною тому была серая пелена. С постоянством хорошо вышколенной прислуги появлялась она на рассвете каждого дня и заволакивала небо.

Совсем землю во тьму не погружала. Но вот на то, чтобы выкрасить небо в пепельно-серый цвет, сделав его, что не день, то пасмурным, пелены этой вполне хватало.

Как давно это началось — не могли сказать точно даже летописцы.

Да, среди живущих до сих пор находились те, кто утверждал, что видел-де дневное светило воочию. Вот только были они все как один глубокими стариками. Могли заговариваться, путать реальность со своими фантазиями, а подлинные собственные воспоминания — с чужими сплетнями или когда-то виденными картинками. Веры их словам не было.

Как не было и единства относительно причин этой беды. Даже среди людей мудрых и обремененных знаниями.

Подозревали кто проклятье, кто кару небесную за грехи, недостатка в которых человечество не знало со времен своего сотворения. Даже о конце света говорили — по крайней мере, поначалу. И особенно, когда оказалось, что этой напастью беды мира не ограничились. Но еще более рьяно отравлять жизнь людей начала разнообразная нечисть. Начиная с вульгарных мертвяков, встающих из могил. И заканчивая тварями из самой Преисподней, коим под силу было искусить и подчинить своей воле хоть простого пахаря, хоть коронованную особу.

Нашлось к случаю и пророчество, хоть и апокрифическое. В коем подобные события знаменовали приближение Страшного суда.

Вот только годы шли за годами, поколения сменяли поколения. А Страшный суд все не торопился выносить приговор плевелам рода людского. Как, впрочем, и вердикт о милости к праведникам.

И потому… да, яростно-фанатичные проповеди неслись с амвонов церквей до сих пор. Как, наверное, и в прежние времена — даже до пелены.

Зато миряне (а их всегда большинство) попривыкли, приспособились. Решив про себя, что да: пусть проклятье, пусть кара. Зато такая, с которой все равно можно жить. Пусть и небезопасно, и не слишком весело. Как живет, например, человек, вместо плахи приговоренный к заточению в темнице.

Тем более что даже узнику доступны кое-какие радости. Например, возможность дышать свежим воздухом и любоваться внешним миром хотя бы из маленького окошка, забранного решеткой.

Что до мира, лишенного солнца, то для него подобием такого окошка в прежний мир, без кары-проклятья, стала ночь. Ближе к ночи пелена обыкновенно рассеивалась. И ни луне, ни россыпи звезд светить на землю уже ничего не мешало. Ну… кроме обыкновенных туч, разумеется.

Ночь давала иллюзию, что с миром по-прежнему все в порядке. За исключением тех его уголков, где свирепствовали адские силы, конечно. Ну да много ль было этих уголков?

Другое дело, что даже самая ясная и светлая из ночей не могла заменить солнечного дня. Да и оценить… что там, даже хотя бы заметить ночную красоту могли немногие. Разве что лихие люди, направлявшиеся в эти темные часы на свой неправедный промысел. Или тайные влюбленные, видеться которым средь бела дня запрещал долг, обет или строгие родители. Романтичные юнцы, черпающие в ночи вдохновение. Ну и, конечно же, мудрые старцы, в расположении луны и звезд пытающиеся прочесть судьбу народов, всего мира, да и себя заодно.

И только. Тогда как остальные люди, намаявшись при свете дня, ночные часы предпочитали тратить на отдых, на сон.

Не стали исключением и нынешние обитатели старой обветшалой постройки, некогда служившей донжоном старого замка. Принадлежал замок бывшему владетелю этих земель. Но владетель сгинул куда-то, крепостную стену замка растащили по камушку хозяйственные крестьяне. А донжон превратили в свое обиталище чародей Бренн и его соратники.

Ночами все они предпочитали спать. Если, конечно, проходили эти ночи под крышей бывшего донжона. А не приходилось выполнять очередную опасную миссию, мотаясь по диким лесам, пыльным трактам и глухим деревням. Да истребляя ходячих мертвяков и другие порождения адских сил.

В бывшем донжоне соратники и подопечные мастера Бренна обыкновенно расслаблялись. По-разному, но все — до такой степени, что устанавливать на ночь вахты им не приходило в голову.

Да и не от кого, если подумать. Крестьяне знали, что замок превратился в логово колдуна, и соваться туда страшились. А разбойничья шайка, забреди она в эти края, тоже вряд ли бы сунулась к Бренну на порог. Уж очень убого смотрелся бывший донжон. Ловить там, казалось, было нечего.

В общем, не опасались нападения мастер Бренн и его команда. И, как однажды оказалось, зря.

К счастью для них, даже пребывать в стране снов, что почиталась язычниками за преддверие загробного мира, можно было по-разному.

Волшебница Равенна, к примеру, спала в ту ночь без задних ног. Глухо, даже почти без сновидений. Просто закрыла глаза — и провалилась в забытье. До того обессилила ее недавняя история с освобождением души незадачливого некроманта, попавшего в плен к скопищу Скверны, которое сам же он надеялся использовать для своих темных дел. В освобождении этом именно Равенна сыграла главную роль.

А вот варвар Сиградд, сын Торда — совсем другое дело. В своей прошлой, до изгнания из клана Снежного Барса, жизни он привык спать чутко. Ощущая малейшие шорохи и вообще едва заметное движение воздуха вблизи. Приучили его к этому охотничьи вылазки, порой длившиеся не один день. Не говоря уже про походы, набеги на земли соседних кланов.

Даже на охоте это не было лишним — быть готовым к нападению хищных зверей. Что даже в самом бывалом охотнике могли увидеть добычу. В какую-нибудь особенно суровую зиму хотя бы.

И, разумеется, могли напасть люди. Что тоже хищники, только двуногие, умеющие говорить и бравирующие своей разумностью.

При таких делах самому обрести чуткость хищного зверя было не просто полезно. Но необходимо для собственного выживания.

И в эту ночь именно чуткость спасла Сиградду жизнь.

Сквозь сон варвар почуял приближение чего-то… вернее, кого-то постороннего. Кого-то, заметно более теплого, чем окружающая ночная прохлада. Кого-то, кто, двигаясь, тихо шуршал по полу. Тихо — но недостаточно, чтобы быть неслышным.

А главное: этот кто-то дышал. Да, дыхание старался задерживать. Но все равно успел поколебать воздух, по меньшей мере, дважды.

Когда между его кроватью и незваным гостем осталось около двух футов, Сиградд рывком поднялся на постели, открыв глаза и одновременно хватая секиру — предусмотрительно положенную на пол у кровати, на расстоянии вытянутой руки.

Столь неожиданным для чужака оказался подъем спящего варвара, что тот даже растерялся на мгновение. Тем более что его собственное оружие — кривой нож — выглядело на фоне секиры Сиградда совсем уж жалко и несолидно.

Впрочем, стоило отдать должное злоумышленнику — а никем иным человек, явившийся среди ночи с ножом в чужое жилище, быть не мог. Растерянность его оказалась недолгой. И когда секира варвара стремительно описала в воздухе дугу, устремляясь к человеку с ножом, он — поджарый, ловкий и гибкий — успел отскочить. Одним стремительным, спиною вперед, прыжком.

Но уже в следующее мгновение Сиградд соскочил с кровати. И с секирой наперевес двинулся к незадачливому убийце.

Новый взмах. И снова незваный ночной гость сумел увернуться.

Впрочем, на большее его все равно не хватало. Длинное древко секиры варвара позволяло тому удерживать противника на расстоянии. Не давая шанса приблизиться, чтобы нанести ответный удар.

Другого оружия — какое позволило бы на равных тягаться с секирой Сиградда — у чужака при себе не было. Оставалось только отпрыгивать, уходя от ударов. Ну и еще пытаться обойти так не вовремя проснувшегося варвара с флангов. Чтобы (чем не шутят все демоны ада) подобраться-таки к нему поближе.

Этот странный танец, обоим грозивший смертью, продлился несколько мгновений. Сила была на стороне Сиградда, зато противник явно превосходил его в ловкости. Притом, что комната варвару досталась довольно-таки просторная. Оставлявшая незваному гостю достаточно пространства для маневров.