Таинственные непонятные звуки и необъяснимые явления, бесчеловечно грубые манеры доктора и его очевидное беспокойство вдали от любимого занятия, его абсолютное и ревностное уединение, а также его враждебное по отношению к некоторым особенно назойливым посетителям поведение до крайности возбудили всеобщую неприязнь и любопытство. Зрели даже настроения провести общенародное расследование деятельности доктора (вероятно, сопровождаемое пробным погружением в воду), но внезапная смерть от припадка горбуна Хьюса привела к неожиданной развязке. Смерть эта случилась среди бела дня, на дороге, прямо напротив Манса. Свидетелями ее стали с полдюжины человек. Они видели, как несчастное создание вдруг упало и покатилось по дороге, судорожно борясь, как утверждали зрители, с невидимым врагом. Подоспевшие на помощь увидели, что у Хьюса побагровело лицо, а посиневшие губы покрылись липкой пеной. Горбун умер еще до того, как к нему прикоснулись.

Оуэн Томас, врач общей практики, тщетно убеждал возбужденную толпу, моментально собравшуюся перед «Свиньей и свистком», куда перенесли тело, что смерть наступила из-за естественных причин. Стремительно распространился жуткий слух, что покойный стал жертвой приписываемых доктору Небогипфелю потусторонних сил. Это известие молниеносно разлетелось по всей деревушке, заражая Ллиддвдд яростным желанием покарать творца подобного беззакония. Оголтелое суеверие, до того весьма скромно бродившее по деревне, опасаясь насмешек и самого доктора, теперь храбро предстало перед жителями, облаченное в пугающее величие правды. Те, кто до сих пор упорно скрывал страх перед похожим на маленького черта философом, внезапно нашли будоражащее удовольствие в нашептывании жутких предположений родственным душам. Высказанные по секрету подозрения, подпитываемые сочувствием слушателей, скоро разрослись в уверенные гневные обвинения, произнесенные на повышенных и даже хвастливых тонах. Упоминавшаяся выше сказка о плененном левиафане, до сих пор остававшаяся страшной, но тайной радостью узкого кружка необразованных старух, теперь была представлена всему миру в качестве бесспорного факта; однажды, по собственным словам миссис Морган ап-Ллойд Джонс, чудовище гналось за ней почти до самого Рвстога. Все единодушно поверили, что Небогипфель вместе с Уильямсами распевал в Мансе мерзкие святотатства, после чего «черная крылатая тварь размером с теленка» проникла в дом через дыру в крыше. Одно незначительное происшествие, начавшееся с неудачного падения на церковном кладбище, разрослось в жуткую историю о докторе, застигнутом ночью, когда он разрывал своими длинными белыми пальцами свежую могилу. Подтвержденное многими заявление, что Небогипфеля и убитого Уильямса видели вешающими сыновей-убийц на призрачной виселице во дворе дома, было обязано освещенному электричеством дереву, качающемуся на ветру. Подобные истории в огромном количестве бродили по деревне, натыкаясь друг на друга и сгущая и без того гнетущую атмосферу. Преподобный Элайя Улиссес Кук, услышав о волнениях, попытался лично успокоить их, но едва не притянул к себе накопившийся заряд людского гнева.

К восьми часам вечера (это был понедельник, двадцать второе июля) сама собой собралась многолюдная толпа, требующая расправиться с «некромантом». Ее ядро образовывали самые отчаянные мужчины, и с наступлением ночи Артур Прайс Уильямс, Джон Питерс и остальные зажгли факелы и подняли брызжущее искрами пламя, выкрикивая краткие зловещие фразы. Менее отважное мужское население деревни поспешило присоединиться к сборищу, а там и группами по четыре-пять человек подходили замужние женщины, взвинчивая толпу пронзительными истеричными голосами и бурным воображением. Следом за ними дети и молодые девушки, охваченные неописуемым ужасом, бесшумно покидали казавшиеся чересчур молчаливыми и темными дома и спешили к желтоватому свечению смолистых сосновых факелов и возбужденному гулу все разрастающейся толпы. К девяти часам почти половина населения Ллиддвдда собралась перед «Свиньей и свистком». В воздухе висел невнятный гомон, но весь нестройный хор перекрывал грубый хриплый голос кровожадного старого фанатика Причарда, повествующего о судьбе четырехсот пятидесяти идолопоклонников из Кармеля[5].

С первым боем церковных часов толпа беспорядочно двинулась вверх по склону, и вскоре уже все сборище, мужчины, женщины и дети, поднимались к жилищу злосчастного доктора плотно сжатой страхом и возбуждением группой. Когда ярко освещенная таверна осталась позади, дрожащий женский голос затянул один из тех мрачных гимнов, что так радуют ухо кальвиниста. Мелодию тут же подхватили, сперва двое-трое, затем и все остальные, и шарканье тяжелых башмаков быстро подстроилось под ритм гимна. Однако когда конечная цель взошла, подобно пылающей звезде, над складками местности, громкость пения внезапно уменьшилась. Теперь в ночи раздавались только голоса зачинщиков, кричащих не в лад, но зато усерднее прежнего. Их настойчивые усилия все же не смогли предотвратить заметное замедление шествия по мере приближения к Мансу. Толпа снова шагала нестройно, а оказавшись перед воротами, вообще застыла на месте. Смутный страх перед будущим породил мужество, которое до сих пор вело людей вперед, теперь же привычный страх перед настоящим задушил новорожденного родственника. Яркое сияние, вырывающееся из прорех молчаливой, словно смерть, груды, озарило ряды мертвенно-бледных нерешительных лиц, послышались сдавленные испуганные всхлипы детей.

– Ну, – обращаясь к Джеку Питерсу, сказал Артур Прайс Уильямс, умело намекая на свое скромное послушание, – что будем делать теперь, Джек?

Но Питерс, смотревший на Манс с нескрываемой нерешительностью, оставил вопрос без ответа. Похоже, охота на ведьм в Ллиддвдде внезапно закончилась.

В этот самый момент старый Причард протолкался вперед, размахивая длинными костлявыми руками.

– Что! – сорванным голосом крикнул он. – Вы боитесь покарать того, кого ненавидит господь? Сжечь колдуна!

Выхватив у Питерса факел, он распахнул шаткие ворота и решительно двинулся вперед, прочерчивая огненным светильником извивающийся след светящихся искр в ночном небе.

– Сжечь колдуна! – раздался пронзительный выкрик из колеблющейся толпы, и в одно мгновение людей охватило стадное чувство.

Извергая бессвязные угрозы, они лавиной хлынули за фанатиком.

Горе философу! Разъяренные жители Ллиддвдда ожидали встретить забаррикадированные двери, однако под напором Причарда створки распахнулись на ржавых петлях, с громким стоном признаваясь в собственной бесполезности. Ослепленный светом, фанатик на мгновение замер на пороге, а его приверженцы столпились у него за спиной.

Те, кто там был, говорят, что в резком электрическом свете они увидели доктора Небогипфеля, стоящего на странном сооружении из бронзы, черного дерева и слоновой кости; и он якобы улыбался им, с жалостью и в то же время презрением, как, говорят, улыбаются мученики. Более того, некоторые утверждают, что рядом с ним стоял высокий мужчина, облаченный во все черное, а кое-кто даже заявляет, что этот второй – чье существование другие отрицают – имел некоторое внешнее сходство с преподобным Элайей Улиссесом Куком, тогда как иные говорят, что он походил по описанию на убитого Уильямса. Как бы там ни было, теперь этого уже не узнать никогда, ибо внезапно чудодейственная сила обрушилась на толпу, застывшую в дверях. Причард как подкошенный растянулся на полу без чувств. Крики ярости и гнева внезапно превратились в вопли агонизирующего страха или в безмолвные вздохи, проникнутые леденящим сердце ужасом, и люди в суматохе бросились к выходу.

Ибо спокойный, улыбающийся доктор и его молчаливый напарник в черном, вместе со сверкающей блеском платформой, державшей их, бесследно исчезли у всех на глазах!

На берегу пруда увенчанная серебристой листвой ива. Из вод, пронизанных стеблями водяного кресса под ней, поднимаются острые листья осоки, и среди них сияют пурпурные цветки ириса и сапфировый туман незабудок. Позади в ленивом ручье отражается пронзительная синева сырого неба Болотного края; а еще дальше низкий островок, обрамленный ивняком. Этим ограничивается вся видимая вселенная, за исключением редких подстриженных деревьев и похожих на пики пирамидальных тополей, виднеющихся в фиолетовой дымке вдалеке. Под ивой удобно устроился автор, наблюдающий за медно-красной бабочкой, порхающей с одного ириса на другой.