— Что и следовало ожидать,— сказал Фризе.— Теперь следует вычислить, как эта банка попала в дом классика. Но умер он, не прикоснувшись к ней. Зато Уткин выпил банку до дна.— Фризе подумал о Нине. Ее «Москвич» все еще стоял в гараже на даче. А сама Нина разгуливала по городу с «кольтом» в сумочке. Владимир был в этом уверен, хоть она и пообещала выбросить оружие в Москву-реку.

— Выходит, что Огородников прав?

— Отчасти. Маврина хотели отправить на тот свет, но совсем по другим соображениям.

— Больше всего издают за границей поэта Двужильного,— продолжал майор,— но, говорят, он очень жадный и из-за доллара застрелится. А банка пива стоит без малого доллар. Счета во Внешэкономбанке у Огородникова и у Борисова. Убилава без счета эскаве имеет. Кроме того, Володя, разве доллары сейчас проблема? Любая шпана купить может.

— Любая шпана всегда валюту имела.

— Тогда записывай.— И майор продиктовал десятка два фамилий. В списке были писатели и художники, актеры, один генерал, несколько человек из российской и московской администрации. Владимир сравнил этот список с тем, что дала ему Алина Максимовна. Не имел валютного счета во Внешторгбанке только поэт по фамилии Лис.

К двум часам Фризе вызвали в прокуратуру. Огромное здание на Пушкинской еще несколько месяцев назад принадлежало Союзной прокуратуре и теперь сменило хозяина. За Российской прокуратурой остался и старый дом. Поговаривали, что начальство на этом не хочет останавливаться и просит у мэрии еще одно здание. Фризе не переставал удивляться, как мало заботятся новые власти о своем престиже — взять хотя бы свистопляску с помещениями. Был огромный дворец на Красной Пресне. Все там размещались: и Верховный Совет, и правительство. Теперь прихватили Кремль, целый город на Старой площади, где сидели цеки-сты. Мэрия отхватила здание СЭВа. В Ленинграде Собчак сидит в Смольном, в кабинете Романова. Люди, что, слепые и глухие? Отдали бы Смольный под гостиницу, заколачивали валюту. В конце концов продали бы иностранцам. Нет! Все гребут под себя. Шесть лет гудели в парламенте о привилегиях. Будущий президент записался в районную поликлинику, ездил на «Жигулях». А теперь?

Владимир поморщился. Невеселые мысли, возникшие пока он шагал по ковровой дорожке длинного коридора, выискивая нужный кабинет, настроили его враждебно и по отношению к хозяину кабинета. Незнакомому ему следователю Мишину В.Т.

В большой, светлой комнате Мишин находился в одиночестве. Имелся, правда, еще один стол, но, как определил Фризе, необитаемый. Увидев входящего, хозяин поднялся ему навстречу. Его рукопожатие было дружеским.

Мишин был приблизительно тех же лет, что и Фризе, может быть, на год-два старше. Невысокий, стройный, волосы тщательно уложены на пробор. В комнате витал легкий запах хорошего одеколона. «Здесь за собой следят»,— подумал Фризе не без удовольствия. Он любил, когда люди хорошо вымыты и опрятны.

— Вилен Тимофеевич.

— Владимир Петрович.

Мишин показал на стул возле маленького столика-приставки. Извинился:

— А мне придется вернуться на рабочее место. Больно много бумаг скопилось по делу «Харона». Ну и названьице они себе придумали!

— Да. Не откажешь в остроумии.

Мишин постучал кончиками пальцев по столешнице, будто собирался с мыслями.

— Владимир Петрович, ваша докладная записка у Генерального. Вот ведь коловращение жизни?! Из реки достали. Можно сказать, из мертвых рук бандита.

Фризе молчал. Он подумал было, что следователь — обыкновенный любитель поболтать, но, взглянув в глаза, увидел, что взгляд у него жесткий. Значит, идет «пристрелка».

— Можно на «ты», Володя? Так проще.

— Почему нет? Давай на «ты».

По тому, как непроизвольно дернулись у следователя губы, Фризе понял, что предложение касалось только одной из договаривающихся сторон.

— Кстати, ты в партии состоял?

— В какой? — решил поиграть Владимир.

— В той самой.

— Нет. Не состоял, не привлекался, не женат. Ведь перед тобой мое личное дело.— Он заметил, как Мишин открыл знакомую папку.

— Решил перепроверить,— улыбнулся Мишин.— Уж больно непривычно — следователь прокуратуры и никогда в партии не состоял.

— Состоял бы — сидел на месте твоего шефа. А если бы писал книги по научному коммунизму, то на месте Бурбулиса.

— А что тебе Бурбулис? — глаза следователя насторожились.— Толковый мужик.

— Может быть,— согласился Фризе.— Его собаки, наверное, не любят.

На лице Мишина застыл незаданный вопрос.

— Голос у него скрипучий. Людей с таким голосом собаки не любят и кусают,— разъяснил Фризе. И подумал: «Он меня, небось, за идиота принял».

— Фризе, Фризе… странная фамилия. Ты еврей или немец?

— Русский.

Мишин неожиданно громко рассмеялся:

— Как Жириновский. Мама украинка, папа — юрист.

— Нет. Вилен. Если тебя интересуют детали — фамилия немецкая. Мои предки — обрусевшие немцы, породнившиеся со многими русскими дворянскими фамилиями. В Петербурге, на Васильевском острове, владели домами. И в Москве. Мать у меня русская. Отец — на три четверти немец. Дальше в генеалогию залезать?

— Нет, нет! — Мишин поднял руки.— Вижу, белая косточка. Давайте, Владимир Петрович, займемся теперь материями менее приятными.

На панибратстве был поставлен крест.

— Шеф, естественно, потребует от вас подробные объяснения по фактам, изложенным в докладной записке…— начал Фризе, но следователь остановил его.

— Позвольте закончить. Все, что касается «Харона», предельно ясно. Последние события поставили точку. Но вы еще и бросаете тень на руководство мэрии, обвиняя их в коррупции.

— Не обвиняю. Вы же читали мою записку. На основании имеющихся у меня фактов я предлагаю возбудить уголовное дело. Суд определит…

— Возбуждать уголовное дело против популярных политических руководителей?! Без достаточных оснований! Их и без того задергали. Дело дошло до того, что люди подают в отставку.

— Уходя — уходи,— буркнул Фризе.

— Что, что? — не расслышал, а может быть, и не понял Мишин.

— Я говорю: не красны девицы! Уж лучше один раз суд, чем терпеть газетные наскоки да пересуды в очередях. Суд вынесет вердикт — невиновны. И все заткнутся.

Мишин хотел возразить, но Владимир ринулся во все тяжкие:

— Как вы расцениваете признание мэра о том, что сам он дает некие суммы за услуги, но его всегда мучает гамлетовский вопрос: сколько дать? У нас что, отменена статья о даче взятки? А когда я пытаюсь разворошить муравейник, прокурор отстраняет меня от следствия!

— Прокурор арестован,— тихо сказал Мишин и почему-то посмотрел на часы.

— Арестован?!

— В записной книжке Чердынцева найдены телефоны Олега Михайловича, записи о том, когда и сколько денег он получил от малого предприятия «Харон».

— Но это могла быть провокация! — Фризе хоть и зол был на шефа, но поверить в его предательство не мог.— Мало ли чего понапишут мафиози в своих записных книжках!

— Владимир Петрович, Чердынцев же не подставил свою голову под вашу пулю, только ради того, чтобы скомпрометировать районного прокурора?!

— Да. Но трудно поверить.

— Может, это вы подсуетились? Пока суд да дело — вписали несколько строчек в книжку? Шучу, шучу. Мы все проверили. Почерк — Чердынцева, записям не меньше месяца. В этой записной книжке такого понаписано! И все пока сходится. А главное — в директорском сейфе нашли ведомость на выплаты за консультации. И там ваш бывший шеф приложился собственной ручкой.

Фризе молчал, подавленный.

— Вы даже не спрашиваете сколько платили в «Хароне» за консультации? Сто тринадцать тысяч,— несколько секунд следователь пристально смотрел на Владимира, затем спросил:

— Впечатляет, коллега? Одного не пойму — почему еще и тринадцать? И спросить не у кого. Ведь среди тех, кого вы угробили, был и бухгалтер.