– Довольно печально. Довольно печально. Ну, перейдем ко второму дивану. Итак, леди?

– Мистер Флип уже рассказал обо мне, – ответила Эвадна Парнхэм. – В последний раз я видела Тони в холле – это было около семи вечера, перед тем, как я уехала в город.

– А я, – не дожидаясь своей очереди, вставила Сара Парнхэм, – я видела его около восьми часов – когда он выходил из дома, чтобы отправиться на радио. Я не смотрела на часы, но обычно он выходил около восьми, поскольку прогулка до радиостанции занимает около получаса. Мы с миссис Бейли как раз вышли на крыльцо. Он приветливо заговорил с нами (он всегда был весел и приветлив), и мы наблюдали, как он спускался с холма, пока он не свернул за небольшую кленовую рощу.

– Почему вы так внимательно следили за ним? – хитро поинтересовался мистер Голдбергер.

– Мы не следили. Это физиология, как вы это называете. Естественно, что люди наблюдают за движущимся объектом, если все остальное пространство неподвижно.

– Да, это так. Я не подумал. Верно. Да, вы правы. Моя ошибка. Мисс, вы – следующая.

– Я видела его, – начала Дот, – как уже говорили мистер Флип и миссис Парнхэм, в семь вечера – в холле, перед тем, как я отправилась с ними в город. Это был последний раз, когда я видела его.

– А я, – заявила миссис Бейли, – была на крыльце с мисс Парнхэм когда он уходил из дому в восемь часов. Думаю, было чуть больше восьми. Я уже окончила уборку на кухне. К тому же мистер Шарван торопился, как если бы боялся опоздать. Хотя, это, конечно, не имеет значения – ведь он был на радио и пел там, и мистер Кизи видел, как он уходит оттуда без десяти девять. Похоже, именно тогда его и видели живым в последний раз.

Мистер Шоттс зевнул и нацарапал что-то в своих записях, а мистер Голдбергер обратился к Полу:

– Вы заметили что-нибудь примечательное в том, как покойный вел себя этим вечером?

– Ничего.

– Он не казался обеспокоенным, подавленным?

– Ничуть. Если не считать его слов о том, что он голоден. Обычно мы ужинали вместе. Но этим вечером он выпил лишь стакан холодного чая. Он говорил, что для еды еще слишком жарко, и собирался поесть попозже.

– Поесть попозже, да? Он не сказал где?

– Нет, не сказал.

– Хм, кстати о подавленности и обеспокоенности. Отказ от ужина говорит о чем-то таком. Вы бы заметили, будь он, как говорится, в суицидальном настроении?

– Абсолютно нет. Мы были друзьями – хорошими друзьями.

Пол встал и прошел через всю комнату до аквариума у французской двери. Но голос мистера Голдбергера следовал за ним:

– Насколько вы могли заметить, его поведение сегодня было таким же, как и в остальные вечера?

– Да, – ответил Пол, не отводя глаз от темных вод аквариума.

– Итак, вот, что я знаю, – объявил мистер Голдбергер. – Я слышал, как он пел – прекрасно пел, хотя я бы выбрал другую песню. Как бы то ни было, уходя, он упомянул о свидании с девушкой. Теперь мне любопытно, что вы знаете о ней – где она живет, и любая другая информация.

– Нет, – ответил Пол, вновь выходя к нам и присаживаясь на стул. – Честно говоря, большая часть всего этого была радиомистификацией. Сам я этим особо не занимаюсь, но это задает атмосферу, которая нравится аудитории. И Тони этим вечером был в хорошем настроении. Думаю, и другие это заметили. И он и в самом деле торопился уйти с радио…

– Торопился, – прокомментировал мистер Шоттс. – И, кажется, в этот день, этот жаркий день, спешка была его вторым именем.

– Раз на то пошло, – заметила Дот Бейли, – он всегда торопился. И всегда опаздывал. Я не верю, что он хоть раз пришел на свидание вовремя…

– Дот! – одернула ее миссис Бейли.

– Но, мам, таков он был. Он всегда опаздывал на обед, на что угодно. Он никогда не выходил до тех пор, пока не оказывалось, что ему уже пора быть на месте.

– Он никогда не опаздывал на радио, – сказал Пол.

– Почему же, Пол Кизи? Он опаздывал, особенно поначалу, пока ты не набросился на него и не пригрозил, что он потеряет работу. В тот вечер я была с тобой, и ты был в бешенстве.

– Ну, возможно, это было поначалу, – признал Пол. – Но в последние несколько месяцев никто не был столь же надежен, как старина Тони.

– Вам не очень-то нравился этот Шарван, мисс? – дружелюбно спросил мистер Голдбергер. Хелен Бейли положила руку на колено дочери и, как я заметил, мягко надавила.

– Не знаю, какое это имеет значение – нравился он мне или нет, – ответила Дот. – Но верно, он мне не нравился. Ему нельзя было доверять, он был тщеславен и лжив.

– Дот, прекрати! – вырвалось у Пола. – Ты бы не говорила так, будь Тони здесь…

– Сказала бы, – заявила Дот. – Этим вечером я дожидалась, когда же он придет домой, чтобы многое высказать ему. Конечно, мне жаль, что он мертв. Но он лгал, и я не понимаю, почему я должна теперь относиться к нему с особыми сантиментами.

Рука мистера Шоттса просто металась над блокнотом.

– Лейтенант, разве эта детская антипатия имеет какое-то значение? Моей дочери не нравился мистер Шарван – например, за то, что он ее дразнил. Я думаю, что в семнадцать лет никому не нравятся ни сами поддразнивания, ни тот, кто их произносит.

Мистер Голдбергер постарался как можно мягче улыбнуться.

– Я просто подумал, – спросил он у Дот, – а почему это вы дожидались возможности высказать все ему именно этим вечером?

Я взглянул на руку миссис Бейли: она сжимала колено Дот так сильно, что оно побелело. Дот ответила:

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы сказали, что видели его в семь часов. Если тогда вы были уже сердиты на него, то почему же не высказали ему все, ведь такая возможность у вас была? Все выглядит так, будто между семью часами и полуночью произошло что-то, что разозлило вас.

– А, вот что, – Дот попыталась небрежно пожать плечами, – кое-что произошло. После семи я его не видела. Но мне сказали кое-что, и это взбесило меня – совершенно взбесило.

– Вы не продолжаете? Кто и что сказал вам?

– Это только мое дело, и я не стану отвечать. Это никак не относится ко… ко всему этому, – она отбросила руку матери и встала. – Это была ложь, – объявила она, попытавшись с важным видом пройти через всю комнату и остановившись у двери, – и никто не заставит меня пересказывать ее вам или кому-либо еще. Я сыта по горло. Меня это не беспокоит.

Миссис Бейли быстро извинилась и поспешила за Дот в холл, и у лестницы схватила ее за руку. Я был поражен и не очень-то рад слышать, как лейтенант Уирт высказывает мысли, которые пришли и мне в голову.

– Эта девушка слишком стара для своего возраста, если ей и правда всего семнадцать. Моей дочери, Иралин, в следующем месяце исполнится восемнадцать, и по сравнению с этой девушкой она – ребенок.

– Семнадцать? – переспросил мистер Голдбергер. – Да ей не меньше двадцати одного.

– Уверена, вы ошибаетесь, – вмешалась Сара Парнхэм. – Дот слишком зрелая для своего возраста, но жизнь сделала ее такой. Кроме того, она много ест, а не морит себя голодом, как это делают многие в ее возрасте. Из-за лишнего веса она выглядит старше, особенно сейчас, когда в моде худышки. И она все еще учится в школе – вместе с девочками ее возраста, то есть с шестнадцати- и семнадцатилетними.

– Тогда у нее еще больше причин выглядеть помоложе, особенно если она отстает в учебе, – заявил лейтенант Уирт.

– Разве возраст Дот имеет значение? – спросила Вики до того сладким голосом, что все мы тут же разделили ее мнение. – Я считаю, – продолжила она, – что если я отправлюсь к себе в комнату, вы извините меня?

– Интересно, – вопрос мистера Голдбергера остановил ее в дверях, – знаете ли вы, что произошло между покойным и этой девушкой за этот вечер?

– Я уверена, ничего не произошло, – ответила Вики. – Она не видела его после семи. Как вы помните, она сказала, что это было из-за чего-то, что кто-то ей сказал.

Она посмотрела на меня, но я так и не смог понять значения этого взгляда, а она пожелала нам доброй ночи и ушла. Мы с Полом Кизи все еще стояли, когда заговорила Эвадна Парнхэм: