Не приди Вики к нам на помощь, мне бы оставалось только гадать: как долго бы мы это терпели? Почему мы вообще это терпели? Сколько мы смогли бы вытерпеть? Вики прошла через комнату к холлу и взглянула на полицейского сквозь перила лестницы, словно на льва через прутья клетки.

– Думаю, нужно представиться, – сказала она с обезоруживающей нежностью и робостью в голосе. – Я – мисс Ван Гартер, а этот джентльмен – мой дядя, мистер Ван Гартер.

– Который Ван Гартер? – мягко, но скептично спросил полицейский.

– Думаю, – теоретически допустив вероятность ошибки, ответила Вики, – тот самый мистер Ван Гартер. То есть мистер Кадуолладер Ван Гартер.

Полицейский застыл, спустился и пожал мне руку.

– Рад познакомиться с вами, мистер Ван Гартер. Я должен тысячу раз извиниться. Я не расслышал вашего имени, когда тот парень представил вас. Уверяю, что рад знакомству с вами. Меня зовут Кэмпбелл, сержант Кэмпбелл. Мне очень приятно познакомиться с вами.

Признаюсь, я был немного сконфужен, когда Освальд Флип, как мне казалось, достаточно громко назвал мое имя, а Кэмпбелл не обратил на него никакого внимания. В иное время, полагаю, мне следовало бы восхититься его безразличию к этим девяти буквам. Но тогда его равнодушие ранило мои чувства, сбив меня с толку и ввергнув в уныние. Ах, как было бы приятно вернуться домой – в тепло признания, где можно согреть пальцы перед камином славы и популярности.

Ах, насколько было лучше оказаться у него под крылом и слушать, как он почтительно выговаривает все звуки в имени «Кадуолладер Ван Гартер» перед лейтенантом Уиртом и господами Голдбергером и Шоттсом, прибывшим из разных частей городка спустя час после второго отъезда Освальда Флипа.

Я имел привилегии, и они были мне оказаны. И после того, как лейтенант хмыкнул, я оказался ни рыбой, ни мясом (хотя, возможно, в моем кармане была красная сельдь?).[30] Но я оказался единственным агнцем, а Вики – единственной овечкой в стаде несчастных козлищ.

Итак, вышло так, что я помогал осматривать комнату Хелен Бейли. Пуля была найдена и опознана инспектором Шоттсом как выпущенная из пистолета 38 калибра – она вошла прямо в мозг и вышла из раны на макушке покойного. Судя по окоченению тела, полицейские вынесли предположение, что смерть должна была наступить не менее пяти часов назад. Мои часы показывали половину четвертого. Однако, поскольку все они признавали собственную неопытность в оценке времени смерти по окоченению и заявляли, что в данном случае все усложняется из-за жары, а они расходятся во мнении, то ли жара замедляет, то ли ускоряет наступление окоченения. Так что из их слов я мало что извлек,[31] и бродил по комнате, ища то, не знаю, что, и тут я наткнулся на важный ключ.

Это была вырванная из книги страница; как я уже упоминал, на ней лежал ключ от двери. На странице была напечатана красивая поэма. Мне очень жаль, что авторские права не позволяют мне привести ее здесь. Это была одна из вещей Леоноры Спейер – «Несогласие в смерти». Написано от первого лица – человека, то ли задумавшего самоубийство, то ли уверенного, что он приближается к смерти, и сравнивающего собственное тело с надоевшим ему домом. В последних строках говорилось: «Я ухожу… остановившись на пороге, осталось лишь стряхнуть бренную пыль с ног». Ниже, под последней строчкой, было допечатано на машинке: «Простите. Другого выхода не было...». Еще ниже была подпись большими буквами, начертанными карандашом и, очевидно, трясущейся рукой: «Энтони Шарван».

– Уф-ф, – сказал мистер Голдбергер.

– Ах, – сказал мистер Шоттс.

– Хм, – сказал лейтенант Уирт.

Все они рассмотрели страницу. И лишь сержант Кэмпбелл выразился достаточно внятно:

– Выглядит, как суицид. Но странно, что человек лишил себя жизни лишь потому, что ему не понравилось его жилище. Разве он не мог переехать?

Мистер Голдбергер перестал поворачивать ключ[32] в замке, чтобы убедиться, что он подходит,[33] и объяснил сержанту Кэмпбеллу, что, несмотря на поэму и подпись, версия о самоубийстве не подтверждается, так как в комнате нет оружия.

Сержант Кэмпбелл ответил, что землю за окном все еще не обыскали.

Мистер Голдбергер согласился с ним; он сказал, что нужно как можно скорее провести обыск. Но, тем не менее, он указал, что окно закрыто сеткой от насекомых, и с сократовским сарказмом спросил у сержанта, не думает ли тот, что парень мог убить себя, а затем выбросить пушку через сетку; или, может быть, снять сетку, выбросить пушку и снова прикрепить сетку на место?

Сержант Кэмпбелл вернулся к собственной теории: кто-то вошел в комнату после самоубийства и убрал оружие.

Мистер Голдбергер затребовал описание и причины такого поступка. Сержант Кэмпбелл задействовал все шотландское воображение и заявил, что причины могут быть связаны со страховкой, честью покойного или чувствами скорбящих.

– Да? – спросил мистер Голдбергер. – Ну, это не убедительно.

– Почему, черт возьми? – не согласился сержант Кэмпбелл.

– Ребята, не берите в голову, – вмешался лейтенант Уирт. – Нам есть чем заняться: надо что-то делать.

– И что же? – к разговору присоединился мистер Шоттс.

– Ну… что-нибудь, – ответил лейтенант Уирт.

Таким образом я вновь убедился: государственные органы, муниципальные и общенациональные, включая и органы правопорядка, не являются монолитными, а состоят из небольших единиц – человеческих молекул. И если эта конкретная единица работала слабо и неправильно, то причины тому было легко назвать. Во-первых, импровизированный отдел по расследованию убийств, к сожалению, был лишен коронера – тот уехал на рыбалку. Во-вторых, хотя Сэтори-Бэй и не был таким уж высокоморальным, и в нем случались ужасные преступления, но все они происходили в бутлегерских барах или на побережье, тогда как убийство такого «великосветского» характера было в новинку; и ни склад ума, ни силы полиции не были приспособлены для расследования таких дел. В-третьих, хоть это и не скромно, но я вынужден признать: вышеупомянутые девять букв для полиции оказались непосильным бременем. Я так и не узнал, что оказывало такое влияние: то, что этот человек обедал с президентом Рузвельтом,[34] был филантропом, совался в политику или был миллионером. Все они отступили, ожидая, что Кадуолладер даст им указания, и Кадуолладеру не оставалось ничего другого, кроме как взять руководящую роль.

Но они не смогли удовлетворить мою единственную прямую просьбу вынести тело из дома, ведь лосось плескался в Неканикум-ривер, а сознательность сержанта Кэмпбелла не позволяла ему браться за столь серьезное дело.

Учитывая их социальное положение, я не мог даже попросить, чтобы они убрали из дома собственные тела. Так что даже спустя час они оставались в пансионате. Прибыли они в третьем часу ночи и оставались до самого рассвета. Было бы невероятно утомительно подробно расписывать все их действия и разговоры. Более того, иногда даже неуместно – например, их расспросы о меню Рузвельта. Так что я постараюсь как можно короче сообщить о том, что было сделано, и о принятых решениях.

После того как лейтенант Уирт предложил что-то сделать, поступило предложение провести обыск дома. Не знаю, что или кого они надеялись найти; думаю, они и сами не знали, но обыск показывал их бдительность.

Покинув комнату миссис Бейли (она была хорошо обыскана во время поисков оружия), мы перешли к комнате Энтони Шарвана, и, едва мы открыли дверь, как сразу же оправдалась целесообразность обыска.

В комнате был странный беспорядок; своеобразный бардак, который, даже на мой неопытный взгляд, говорил о том, что некто начал в ней поиски, но по неизвестной причине прекратил их, оставив свое занятие неоконченным.