– Что же, близко твой князь?

– Близко, и ты знаешь не хуже моего, сколь грозен он к своим врагам.

Печенег помолчал, озирая еще дымящееся поле недавней битвы.

– Мы не станем продолжать бой, – произнес он наконец. – Будь мне другом отныне! В знак перемирия прими от меня этот дар, – по знаку вождя один из сопровождавших его кочевников подал Претичу саблю, лук со стрелами и подвел буланого коня. Воевода в долгу не остался и послал своего отрока передать новообретенному «другу» меч, щит и броню. На том и разъехались…

***

Печенеги, напуганные вестью о приближении Святослава, отошли от Киева. Киевляне же послали к нему гонца сказать: «Ты, князь, чужой земли ищешь и ее блюдешь, от своей же отрекся. Чуть-чуть не взяли нас печенеги вместе с твоею матерью и детьми. Если не придешь и не оборонишь нас, то опять возьмут. Неужели не жаль тебе ни отчины своей, ни матери-старухи, ни детей малых?» С этими до дерзости горькими словами послан был на Дунай, в далекий Переяславец Первуша. Решили киевляне, что Святослав не прогневится за тяжелое слово на спасителя своей матери и детей, на сына своего ближайшего соратника.

Почернел лицом князь, узнав грозную весть, и на другое же утро, возмутившись духом, помчался с дружиною на выручку киевлянам. Как неотвратимая гроза явился необоримый из болгарских земель и сурово покарал кочевников за их вторжение. Свершив положенную месть и водворив спокойствие в русских пределах, он вновь засобирался в чужие края. Княгиня Ольга просила сына не покидать Киева до ее кончины, и Святослав исполнил волю матери. Схоронив ее по христианскому обычаю, как завещала она, и разделив Русь между тремя своими сыновьями, он возвратился в Болгарию, где, однако, встречен был враждебно. Звезда Святослава катилась к своему концу, но он не чувствовал этого. Он еще сумел принудить к покорности болгар и разорить многие византийские земли на пути к Царьграду. Однако, Василевс собрал великую рать и разгромил дружину Святослава, изгнав его из болгарских пределов. Необоримый отправился на Русь, ища собрать там новое войско и возвратить Болгарию. Но отчина, от которой некогда отрекся воинственный князь, уже не ждала его. На пути к Киеву Святослава и его поредевшую и измученную дружину подстерегли печенеги. Тут-то и поквитались они с ненавистным им победоносным князем! Полегли в приднепровских степях славные богатыри Святославовы. Пал и сам он в неравном бою. И печенежский князь в ознаменование победы повелел изготовить кубок из черепа поверженного врага…

– Мертвые сраму не имут! – говорил Святослав. Ему не пришлось испить чаши позора, представ побежденным и изгнанным из страны, ради которой пренебрег он Русью.

– Где ты ляжешь, там и мы ляжем! – отвечала необоримому дружина, и она также сдержала свое слово, встретив смертный час вместе с ним.

Лишь небольшой отряд, посланный Святославом вперед себя за подмогой в Киев, избежал гибели. Предводительствовали им прославленный воевода Свенельд, служивший еще при Олеге Вещем, и богатырь Дружина Всеславич, израненный у стен Царьграда. Оба они продолжили свою верную службу киевскому князю Ярополку Святославичу. Ему же, а в дальнейшем князю Владимиру, младшему сыну Святослава, служил и Первуша, сын Дружинин.

Первуша через год после освобождения Киева женился на принявшей крещение Добромиле. Тяжело было им, как и другим христианам, пережить время гонений греческой веры, наступившее при внуках благоверной Ольги. Но оное сменилось подлинным торжеством христианства. Младший внук Ольги и племянник славного богатыря Добрыни Никитича, Владимир, бывший ярым язычником, подобно преобразившемуся в Павла Савлу, получив дивное исцеление от слепоты, признал истинного Бога. То, чего не успела совершить его бабка, суждено было исполнить ему. Взяв в жены византийскую царевну Анну, Владимир, приняв в крещении имя Василий, стал крестителем всей Русской земли и обратил ко Христу весь свой народ. Так исполнилось начертанное на кресте богомудрой Ольги пророчество: «Обновися Русская земля Святым Крестом, его же приняла Ольга, благоверная княгиня»!

Янбед и париндяит прикатили в деревню поутру, и, едва завидев их повозку у околицы, быстроногая Санда помчалась в избу:

– Мамка! Мамка! Приехали!

Отец с братьями еще накануне уехали к Переяславлю. Одолела немощь братца Кураша, и повез его родитель к Трубеж-камню, прикосновение к которому, как сказывали, исцеляло больных. Мужчины всегда покидали деревню, когда приезжали в них сборщики жертвенных даров для праздника Велен-моляна, а женщины старательно готовились к их встрече. Накануне мать, как всегда, сшила четыре холщовых мешка с длинными тесемками. В первый насыпали муку, во второй положили бурачок с маслом, в третий – с медом, а в четвертый – несколько гривен. Мешки стояли теперь в ожидании сборщиков на застеленном чистом рядном столе. Заслышав, что сборщики уже прибыли, мать зажгла штатол на шестке печи и сбросила с себя рубаху, оставшись в одной лишь юбке. То же сделала и тетка. Обе женщины стали у стола, спиной к двери. Санда с двоюродными сестрицами стали рядом, но – как и полагалось девицам – не снимая с себя одежды.

– Чам-Пас, Назаром-Пас, Кардас-сярко-oзаис, помилуй Васяй Шугаря, помилуй Машкась Яндру! – раздался скрипучий голос позади.

Санде очень хотелось обернуться, но это было строжайше запрещено, и она стояла потупясь, искоса поглядывая на сестер, еще вовсе по малолетству не разумевших происходившего.

Мать закинула за спину первый мешок и попятилась, не оборачиваясь к двери. Там янбед пять раз кольнул ее священным ножом, а затем перерезал тесьму, так, что мешок упал в парку, подставленную париндяитом. Так ходила мать четыре раза, а вслед за нею – тетка. И ничего-то не видела Санда! Только слышала скрипучее бормотание янбеда и оханья тетки, когда касался ее нежного тела острый нож сборщика…

Но, вот, пропелись последние молитвы, раздались шаги уже на крыльце… Можно обернуться! Да только простыл и след волхвов, унесли они дары и в другой дом отправились. Год урожайный выдался, а, значит, много соберут они в этот раз к празднику! Мать и тетка проворно облачились в рубашки, сожгли оставшиеся от мешков тесьмы и засуетились по хозяйству. Санда же, радуясь, что обряд завершился так скоро, не дожидаясь, покуда найдется для нее работа, стрелой помчалась в лес.

Ратмир ждал ее на опушке, сидя под любимой ими обоими березой. Чудна была та береза! Два ствола ее переплелись друг с другом, словно завязались узлом и лишь затем устремились ввысь. Приближаясь к опушке, Санда остановилась, скрывшись за могучей елью, залюбовалась Ратмиром. Шел ему пятнадцатый год, а такою силою уже налит был отрок, что иному богатырю несдобровать бы от него! В охоте был он ловок, в работе – трудолюбия примерного. Вот, и теперь в ожидании не тратил времени зря, строгал что-то сосредоточенно… Не иначе как для церкви!

Ратмир и его отец, кожедуб Никита, были христианами, и от того не любили их в родных краях. Отец Санды, Шугарь, строго-настрого запрещал ей знаться с «никиткиным отродьем», но девочку неудержимо тянуло к непохожему на других отроку. Бывало лишь взглянет он своими синими, что озера лесные глазами, и в душе соловьи поют, точно бы по небу идешь и не падаешь!

Осторожно вышла Санда из укрытия своего, бесшумно, как умела она, подкралась к увлеченному своим делом Ратмиру и, чуть постояв над ним, дотронулась до густых пшеничных волос, чубом спадавших на высокий лоб отрока.

– Пришла все-таки! – радостно воскликнул Ратмир, вскакивая на ноги. – А я думал, не сможешь с этим Велен-моляном! Что не отпустят тебя!

– Да разве ж я спрашивала, отпустят ли? – рассмеялась Санда, и эхо подхватило ее звонкий, как плеск ручья, смех. – И разве же я могла не прийти, когда тебе обещала?

В этот миг она была уверена в том, что не могла. Даже если бы отец запер ее в подпол, она вырвалась бы оттуда. Ведь ее ждал Ратмир…