– Что же можно делать с женщиной и к тому же сестрою хана Узбека? Примем, как дорогую гостью, со всеми почестями, – ответил Михаил и снова по-татарски обратился к пленнице. – Не бойся, в Твери никто не сделает тебе зла. Отныне ты княжеская гостья, и мой дом – твой дом.

При этих словах Кончака заметно успокоилась и поблагодарила русского князя за ободряющее слово.

– Ты замерзла, должно, Кончака?

– Агафья… – негромко поправила татарка.

– Агафья…

– Да, князь, мне очень холодно. Вели подать мне пить, горячего!

Михаил подозвал нескольких людей и велел позаботиться о пленнице: обогреть, накормить и, как можно скорее, отвезти в княжеские хоромы.

– Там уж княгиня позаботиться о ней, баньку велит горячую да постелю пуховую… Экое все же животное мой племянник, собственную жену, ханскую сестру и ту едва не загубил! К чему было везти ее с собою на битву?

В Твери уже ожидал князя гордый исполненным отцовским приказом Дмитрий со своими отроками и Кавгадый с плененными вместе с ним татарами. Михаил пригласил ханского вельможу за княжеский стол, за которым подле княгини заняла место и Кончака-Агафья. Кавгадый немедля поднял кубок за здравие тверского князя и провозгласил:

– Отныне мы твои! Без повеления хана приходили мы на тебя с Юрием. Мы виноваты и боимся гнева хана за то, что много пролили крови!

– Я не стану жаловаться хану на бесчинства твоих людей в моей вотчине, ибо знаю, что не ты причина этому, а мой безбожный племянник, – ответил на это Михаил. – Завтра ты и твоя свита сможете покинуть Тверь, вы не пленники мои ныне, а гости. А гостей принято жаловать! – с этими словами князь хлопнул в ладоши, и явившиеся слуги поднесли Кавгадыю ларец с богатыми дарами.

Жадно вспыхнули глаза татарина, и низко поклонился он тверскому князю с заискивающей улыбкой, обезобразившей его и без того уродливое и злое лицо:

– Кавгадый отблагодарит князя за его щедрость! Кавгадый – раб князю отныне!

Когда пир завершился, к Михаилу подступили сыновья.

– Зря ты, батюшка, сделал это, – сказал старший, Дмитрий.

– Что именно?

– Отпустил Кавгадыя. Заметил ли ты, с какой злобой смотрел он на тебя весь вечер? Твои дары и милость не расположили его. Он ненавидит всех нас.

– Он ханский вельможа, и я не могу поступить иначе.

– Лучше было бы, чтобы этот вельможа занедужил и уже никогда не покинул пределов нашего княжества! – горячо выдохнул Дмитрий.

Михаил тряхнул сына за плечо:

– Не по нутру мне слова твои! Мы не поганые и не Даниловичи, чтобы злодейства творить! – взглянув на остальных сыновей он прибавил: – Дети, всю жизнь я много заботился о том, чтобы помогать христианам, я стремился быть справедливым и милостивым со всеми и никогда не искал чужого. Но за грехи мои нашему княжеству приходится терпеть много тягостей, как и всей Земле Русской – из-за наших княжьих грехов, наших раздоров. Может быть, во искупление этих безмерных грехов мне придется пролить кровь мою за народ православный. Я готов к тому, и вы всегда готовы будьте. Помните, что сказано в Писании: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» Пекитесь прежде прочего о душах ваших, не погубите их. Это единственное, что принадлежит вам, что всецело от одних только вас зависит. Сберегите свои души, живите по Божией правде, будьте верны данному слову, мужественны в защите обижаемых, милостивы к нуждающимся, а остальное вручите Божией воле. Как Он управит, так тому быть и должно.

– Отдай, слышишь, отдай мне этого неверного щенка! – гремел Узбек, надвигаясь на невозмутимую Баялун. – Я приказываю тебе отдать его! Я велю разорвать его на куски за мою Кончаку!

Страшен был молодой хан в гневе. Его выбритая голова тряслась, становилась пунцовой, глаза дико вращались, желваки дергались, а синие жилы на шее взбухали. Черт да и только! Пожалуй, и пострашнее черта будет… Но красавица Баялун не боялась его. Она продолжала с достоинством восседать на своих многочисленных подушках и бесстрашно взирать на беснующегося мужа.

– Я не выдам тебе русского княжича, – наконец, ответила она, встав и сложив руки на груди.

Узбек задохнулся от возмущения, а Баялун продолжала.

– За что хочешь казнить его? В чем его вина пред тобой?

– Его отец отравил мою возлюбленную Кончаку!

– Это твой Кавгадый и Юрий сказали тебе? И ты веришь им безо всякого рассуждения?

– Какое должен иметь я рассуждение, когда сестра моя умерла в плену у тверского князя? – раздраженного, но уже спокойнее спросил хан.

– Во-первых, как случилось так, что твой зять, князь Юрий, бежал, а сестру твою, жену свою, не защитил, но оставил врагу? Не должен ли он был беречь ее пуще зениц своих очей?

Вздутые жилы втянулись под кожу, узкие глаза обрели выражение рассудочное. Баялун умела разговаривать с не в меру горячим мужем.

– Во-вторых, откуда известно, что наша возлюбленная Кончака была отравлена? Разве Кавгадый присутствовал при ее смерти, чтобы утверждать подобное обвинение? Он зол на тверского князя за свое посрамление, как зол и Юрий, ищущий его вотчины. Зачем же тебе, мудрому властителю, призванному творить справедливый суд, становиться слепым орудием чужой злобы и мстительности? Это недостойно такого великого владыки, как ты!

– Я вовсе не слеп! – воскликнул Узбек, отирая пот.

– А если ты не слеп, то спроси себя, зачем князю Михаилу убивать твою сестру? Князю более всего нужен мир с тобой и твое расположение, чтобы сохранить свою вотчину! Он Кавгадыя отпустил, хотя тот бился против него с мечом, и он мог бы поразить его, мог бы и в плену удержать! Но он отпустил твоего вельможу, чтобы угодить тебе. Разве безумен он стал, чтобы убить твою сестру? По первой воле твоей он прислал к тебе своего сына. Если ты убьешь этого отрока, то неужели помышляешь, что отец его явится к тебе на суд, дабы ты разрешил его тяжбу с его обвинителями?

Слушая вкрадчивый голос жены, Узбек успокоился и, обняв ее, признал:

– Ты мудра, Баялун. Я не подумал об этом. Ты права, мне нужно видеть самого Михаила. Нужно, чтобы он приехал в Орду. Тогда я смогу услышать его оправдания, а не только обвинения Кавгадыя и Юрия. И рассудить, кто из них правый. Если Михаил виноват, то не сносить ему головы!

С этими словами хан покинул шатер, а Баялун с глубоким вздохом осела на подушки, пожав под себя ноги и опустив голову. Константин осторожно вышел из своего укрытия и пал перед своей спасительницей на колени:

– Спасибо, повелительница, что спасла мою голову!

Ханша ласково погладила княжича по пышным вихрам, привлекла его к себе, усадила рядом, лаская:

– Бедный-бедный мой княжич… Твой отец совершил непоправимую ошибку!

– Он не убивал Кончаку! – вспыхнул Константин. – Она замерзла, еще когда Юрий бросил ее посреди битвы, спасая одного себя! А моя матушка лечила ее, заботилась о ней, как о родной сестре! Но недуг оказался слишком коварен! У нее горлом кровь шла, и наши лекари были бессильны помочь!

– Знаю, знаю, – грустно улыбнулась Баялун. – Да не в том ошибка твоего отца, а в том, что он Кавгадыя отпустил. Знаешь ли ты, бедный мой княжич, что такое Кавгадый? Это… шайтан! Змея! Стервятник! Я не знаю души столь черной и злой, как эта. Он никогда не простит твоему отцу своего унижения, а милости его того пуще не простит. За его дары он выклюет ему сердце.

Константин похолодел при этих словах. А ханша продолжала:

– Его нужно было убить, убить в бою или после, сказав, что он был ранен и умер от ран… За гибель Кавгадыя в бою Узбек не стал бы мстить. Тут не было бы ему оскорбления, тем более, что Кавгадый действовал без его приказа… Твой отец смерть свою помиловал, понимаешь ли это? Кавгадый Юрия научил возвести клевету на твоего отца – уж так им на счастье приключилась смерть Кончаки! Но это не все. Они внушают Узбеку, что твой отец часть дани оставляет себе.