Моше ёрзал на сиденье.

– Даже не думай, – повторил Рон.

Вдруг совсем рядом раздался оглушительный взрыв. Машину сильно тряхнуло. Моше перестал слышать и видеть. Первым вернулось зрение. Он огляделся. Рон, очевидно, был контужен – тонкие струйки крови сочились из носа, он беззвучно двигал губами, похоже, переходил с бормотания на крик, отчаянно сжимал руками голову и силился уловить хоть какой-то звук.

Моше пошевелил руками и ногами, понял, что цел и тело его слушается. Он открыл люк БМП и выбрался наружу. Правда, он все ещё ничего не слышал. Может быть, поэтому ему показалось, что бой подходит к концу. Он увидел подбитые израильские танки, и характер повреждений не оставлял сомнений в судьбе экипажей.

Рядом с ним упал раненый израильский солдат. Моше нагнулся над ним, нащупал пульс на шее. Парень был жив. Моше повесил себе на плечо его автомат, а беднягу оттащил под прикрытие БМП. Затем двинулся вперёд, перебегая от укрытия к укрытию. Он по-прежнему ничего не слышал. Кто-то из солдат, а может быть, офицер подбежал к нему, присел рядом и что-то прокричал. Моше помотал головой и показал на БМП.

Метрах в тридцати от Моше раздался взрыв, и, когда всё улеглось, он увидел двух поднимающихся из-за камня боевиков. Они отбросили автоматы, подняли руки, явно собираясь сдаваться. Моше почувствовал на плече Галил[10], теплый, тяжелый Галил – продолжение его тела, его длинные руки, и сейчас он дотянется до ублюдков. Он стрелял и стрелял. Не мог остановиться, пока не расстрелял всю обойму. К нему подбежали солдаты, повалили на землю. Тогда к нему вернулся слух.

«Кровь отомщена? – спросил он сам себя. И сам себе ответил: – Нет».

Бой закончился.

Моше сидел на тёплом песке, сжимая виски, когда появилась похоронная команда. Он не мог заставить себя смотреть, как вытаскивают то, что осталось от танкистов. И встать он тоже не мог, ноги не слушались. К нему подошли, подняли, отвели в машину, которая повезёт останки в морг для подготовки к захоронению.

А танковый батальон продолжит свой путь, чтобы выполнить поставленное командованием задание.

Моше вернулся в Тель-Авив утром. Он обнаружил на мобильном пятнадцать пропущенных вызовов от отца. И СМС: «Я всё знаю». Похороны назначили на полдень. У семьи Эттингеров было место на кладбище Трумпельдор в Яффе. Туда, а не на военное кладбище в Беэр-Яакове, решил положить своего мальчика Моше. К прадеду Беньямину. На этом кладбище лежало много известных и уважаемых людей – даже отец Давида Бен-Гуриона Авигдор, с которым прадед дружил.

Его прадед, кишинёвский раввин, вместе с одним из своих сыновей, Иосифом, приехал в Палестину с первой волной алии, которая пока ещё тонкими ручьями просачивалась из России и Польши после погромов начала прошлого века.

Несмотря на то, что Иосиф родился сыном раввина, под влиянием старшего брата, оставшегося в России, он обрёл социалистические убеждения и, к большому неудовольствию отца, вступил в кибуц Дагания на озере Киннарет.

В Палестине эти поселения необходимо было защищать с оружием в руках. В обязанности Иосифа как раз и входила организация охраны первых еврейских «мошавов»[11] от арабских банд. Благо оружие в руках он научился держать ещё в России, где на пару со старшим братом участвовал в отрядах самообороны против погромов.

В 1918 году он вступил в Еврейский легион. Но британское командование под нажимом недовольных арабов довольно скоро приступило к расформированию Первого полка Иудеи и демобилизации солдат. Когда в декабре 1920 года было принято решение о создании подпольной вооружённой армии самообороны, Иосиф стал одним из первых командиров «Хаганы». В том же году он женился на девушке из мошава. А ещё через год у них родился сын. Они назвали его Амиром.

Итак, Иосиф родил Амира. В 1948 году, к моменту образования Израиля, ему исполнилось 29. Он женился только в 1958 году, а в 59-м родился Моше. Верный традициям семьи, отслужив в армии в танковых войсках, он отправил заявление о приёме в Моссад. И, пройдя все испытания, был принят.

Моше набрал номер отца. Тот ответил сразу.

– Я был там, отец.

– Как это случилось, почему?

– Я всё расскажу при встрече.

Похороны были торжественны. Собралось много народу. Все друзья, кого успели оповестить и кто был в центре страны. Израильтяне не хоронят своих мертвецов в гробах, только если прах повреждён. Гроб, покрытый флагом, несли шестеро солдат. Ещё шестеро дали залп в честь погибшего. С огромного портрета, напечатанного за ночь, улыбаясь, смотрел голубоглазый рыжеволосый юноша, который, казалось, не понимает, какое всё происходящее имеет к нему отношение. Портрет был сделан с фотографии на присяге.

Сначала выступало армейское начальство. Потом слово взял Амир. Он начал было говорить, но пошатнулся и упал, потеряв сознание. Моше не успел его подхватить, так неожиданно всё произошло. Вызвали скорую. Моше поехал с отцом в больницу. В реанимацию его не пустили. Он остался ждать врача в холле.

Присел на неудобный пластиковый стул, голова его опустилась на грудь. Почти сутки без сна (и какие сутки!) дали о себе знать. Моше лихорадило. Обрывки мыслей, сменяя друг друга, проскакивали в его помутнённом сознании. Внутренние предохранители не давали сосредоточиться на ужасной смерти сына и переводили стрелки на более безопасный путь: кто виноват в случившемся. Получалось, что виноваты все. И он в том числе. Сколько оружия он пропустил из Сирии в Ливан? Так что эти рельсы тоже вели к катастрофе. Чувство вины не давало вздохнуть полной грудью, и снова появился раскалённый гвоздь, выжигающий мозг.

Он потерял счёт времени. Два раза к нему подходила администратор и предлагала кофе.

Наконец вышел врач. Обширный инфаркт, но жить будет. Сделали всё возможное и будем делать всё возможное и невозможное. Сегодня точно никаких посещений, завтра звоните. Оставил свой номер мобильного.

Моше молча пожал ему руку, вызвал такси и поехал домой. Там он выпил коньяку и провалился в тяжёлый мутный сон.

Во сне он не помнил, что сын умер. Его живой сын шёл по улице с маленькими покосившимися деревянными домишками, совсем не похожими на израильские. Вокруг летали белые хлопья. Но не снег. Ужас сковал Моше. Он хотел проснуться и не мог. Если бы он сумел проснуться, то всё бы кончилось хорошо. Между тем Исаак вошёл во двор одного из домов. Моше пытался кричать ему, чтобы он остановился, но кричал он беззвучно, и Исаак не слышал. Во дворе лежали мёртвые искалеченные люди. Среди них – женщина с рыжими волосами. Исаак опустился на землю рядом с ней… Моше подбросило. Несмотря на кондиционер, он был в холодном поту.

Моше узнал этот сон. Он раньше часто снился ему. Только по этой улице шёл он сам. Но никогда не заходил ни в один двор. Знал, что почему-то этого нельзя делать. Жуткая реальность, раздирая сердце, снова навалилась на него. Он понял, что без снотворного ему не заснуть. Но снотворного не было. Только анаша.

Ливанская война шла уже без малого месяц. Главреду «Военно-промышленного обозрения» позвонили его высокие покровители и сообщили, что, так сказать, полевые испытания изделия прошли более чем успешно и надо бы осветить этот факт в «Обозрении», потому что он однозначно повысит продажи. И главред скомандовал Еве лететь в Ливан вместе с миссией ООН, как только режим прекращения огня вступит в силу. Он спокойно принял новый Евин роман с Коньковым – может, в глубине души и сам хотел расстаться: больно хлопотно иметь такую любовницу. В командировку Еву он послал вместе с Николаем Симаковым, редакционным фотографом.

Ева вообще-то от этой поездки пыталась увильнуть – так ей не хотелось ехать на край света, расставаться с Сашей. И вообще какое-то предчувствие было неприятное. Только и успокаивало, что вместе с Колей.