Ещё несколько раз Александр заговаривал с ней об этом. Ева честно пыталась объяснить, почему нельзя. Но так и не сумела.

– Во-первых, потому что ты будешь продолжать работать на войну, и я видела её результат, до сих пор под впечатлением. Во-вторых, потому что твои гранатомёты попадут к «Хезболле», а я этого не хочу. И многие другие тоже не хотят. И эти многие тебя убьют, и я останусь без тебя. А так ты худо-бедно жив. И в-третьих, если я буду этим пользоваться в своих мелкошкурных целях, то кончится это для меня плохо. Так понятно? Помнишь: «…Если будут они вызывать мёртвых или волхвовать, да будут преданы смерти»[15]? И с ветхозаветных времен ничего не изменилось.

Ева первый раз высказалась откровенно. Без обиняков. Её несло, и уже в процессе она поняла, что Саша уйдёт. Вот прямо сейчас встанет и уйдёт.

Но он не ушёл. Они сидели в каком-то ресторане, он крутил салфетку, не притрагиваясь к еде. Тогда Ева попыталась исправить ситуацию.

– Раз ты попросил меня что-то сделать, значит, ты веришь, что мы состоим не только из тушки, а материалистом просто притворяешься. А коли так, то ты, наверное, чувствуешь, что несёшь ответ за всё, что ты делаешь. Закон сохранения, понимаешь? Твой заводик делает осколочные бомбы, кроме гранатомётов. Не спорь, я в интернете видела. Представляешь, ты теперь связан со всеми, кого ранили эти осколки.

– Если твоей логике следовать, то Калашников связан со всеми, кого убили из его автомата.

– Есть нюансы, но в целом – ДА. Но ты думай лучше не про Калашникова, а про Сахарова.

– Зря ты женщиной прикидываешься, Ева, тебе не идёт.

– А кто я, по-твоему?

– Кассандра. Но закомплексованная.

– Почему?

– Вот оно тебе надо? Встретила мужика хорошего, держись за него. Будь с ним заодно. Тогда, глядишь, он бы на тебе женился. А ты меня жизни учишь. Как будто лучше меня её знаешь. Но мужик-то тебе нужен, это мы видели!

Ева заледенела. Она не ожидала, что дискуссия перейдёт на такой обывательский уровень. Что Саша её так прост в сердцевине своей. Пауза затягивалась. Наконец Ева уже совсем по-другому спокойно сказала:

– Хорошо, давай на этом языке разговаривать. Ради чего ты стараешься? Что тебе нужно, Саш? Слава, деньги, власть? Чтобы сильные мира сего с тобой считались, уважали тебя? Чтобы про рукопожатие Абдаллы повторять без конца, как заезженная пластинка? Ради этого ты готов жизнью пожертвовать?

– Чтобы я сам себя уважал, прежде всего.

– И что, осколочные бомбы твоему самоуважению сильно способствуют?

– Думаю, продолжать нашу дискуссию бессмысленно. Если хочешь и можешь помочь, помоги завтра выиграть суд. Не можешь – ну и нечего мне здесь нотации читать.

Ева поняла, что её поставили перед конкретным выбором. И что её не любят, по крайне мере, так, как ей мечталось. И что она сама виновата: зачем вообще рассказала Саше что-то про материи, слишком далёкие от его жизни. И этот момент рано или поздно должен был наступить, и Ева это знала и оттягивала его, как могла. Понимая всю бессмысленность слов, она всё же сказала:

– Я люблю тебя. Я буду тебя оберегать, как сумею. А ты уж сам решай, нужна я тебе такая или нет.

С тем и разошлись.

Александр остался один. Он злился, и в голову ему лезли всякие мысли. На самом деле слова Евы в какой-то степени своей цели достигли. Ему почему-то вспомнился один разговор с отцом.

Когда Саша окончил школу, ему страстно хотелось иметь мотоцикл. Он очень надеялся, что родители ему подарят за поступление в Бауманку. Он намекал, и не раз. Однако отец был, как всегда, суров и сказал: «Давай-ка ты в жизни всего будешь добиваться сам. Заработаешь – купишь».

Потом воспоминания унеслись уж совсем куда-то в детство. Ему было лет шесть, он упал с дерева, ничего, слава богу, не сломал. Но поцарапался. Было больно, текла кровь, мать промывала ранки, утешала его и целовала. Тут пришёл отец и разогнал их – нечего с ним сюсюкать, мужика надо растить, а не бабу. Ещё и подзатыльник дал. На самом деле отцовская суровость скрывала за собой обычную ревность. Когда он в своём детстве падал, его-то никто не целовал – на него орали или хуже!

А что́ было, когда он нечаянно сломал проигрыватель? Страшно вспомнить, как отец ругался. Тогда Александр вооружился отвёрткой, вскрыл эту «Электронику» и очень быстро разобрался, что просто слетела передающая крутящий момент резинка. Проигрыватель был починен. Но похвала оказалась очень и очень скупой.

И так было всегда. Он постоянно должен был доказывать отцу, что достоин называться его сыном, считаться мужчиной. И вообще, что достоин. И доказал-таки. Но что-то надломилось и теперь неотступно царапало где-то глубоко внутри. И он продолжал доказывать уже не отцу, а самому себе. Вечное чувство неудовлетворённости преследовало его, и вся жизнь его стала погоней за самоуважением.

А тут Ева со своими претензиями. Да пошла она! Это моё КБ. Моё. Я его выстрадал, я всё там придумал сам до последнего винтика. В моём деле я – лучший! Александра аж передёрнуло при воспоминании об их разговоре. Особенно неприятны были не наезды на то, что он работает в ВПК, а насмешки над рукопожатиями короля Абдаллы.

Ева верно почувствовала его слабость. Многие мужчины, которым не повезло с безоценочной отцовской любовью, ищут одобрение отца где угодно: в Боге, в йоге, у коронованных особ с недосягаемым социальным статусом.

А суд Коньков выиграл. Его восстановили в должности с выплатой зарплаты за вынужденный прогул.

Итак, общность интересов Франции и Израиля состояла в том, что французские производители ракет люто конкурировали с русскими производителями бомбового вооружения, которое стоило на порядок дешевле.

Учитывая это и общую благосклонность министра внутренних дел к Израилю в его борьбе с мировым терроризмом, Моше получил во Франции очень тёплый прием.

Всё утрясли в течение трёх дней, и Моше с новыми документами вылетел в Москву в составе французской делегации.

По прибытии на паспортном контроле Моше предъявил паспорт на имя французского гражданина Мишеля Леви – представителя французской фирмы «Саржем», производящей бортовое оборудование и ракеты, и персональное приглашение на авиационно-космический салон МАКС.

Пассажир бизнес-класса в элегантном, идеально сидящем дорогом костюме, с роскошным новым кожаным чемоданом, в котором уютно устроился фотоаппарат «Никон» со съёмными объективами за 2000 евро, производил соответствующее впечатление.

Таможенники почему-то решили как следует потрясти богатого француза, хотя на дворе стоял 2006 год, а не времена холодной войны. Они переворошили его чемодан, открыли футляр фотоаппарата и заставили внести чудо-машину в декларацию. Внимания на маленькую чёрную шайбочку, которая выглядела как простая застёжка сумки для фотоаппарата, они не обратили.

Между тем в этой шайбочке как раз и хранились заветные пикантные видеоматериалы, касающиеся самого оборотистого силового замминистра из всех когда-либо занимавших эту должность в российском правительстве.

Моше был удивлён, но решил, что если бы ФСБ что-то заподозрила, то не стала бы предупреждать подозреваемого прямо на границе. В общем, он отнёс рвение таможенников к разряду классовых чувств.

И напрасно.

На самом деле сотрудники ФСБ, курировавшие МАКС, конечно же, обратили внимание на вновь назначенного, никому дотоле неизвестного представителя «Саржема», который приехал в Москву вместо внезапно заболевшего месье Ламоре. Изменения в списке участников от столь уважаемой компании и ускоренная процедура получения российской визы для нового члена делегации не могли остаться незамеченными. За ним приглядывали чуть более пристально, чем за всеми остальными.

Итак, новоиспечённый представитель французской компании «Саржем», лидирующей на рынке гражданской и военной авионики, обладал почти безупречной, с его точки зрения, легендой. И ему было что предложить заму министра в обмен на голову директора «Вулкана» и закрытие темы гранатомётов. Это что-то называлось совместным русско-французским предприятием по производству навигационных систем, в том числе и для авиационных ракет.