Он ненавидел себя за эту слабость и в то же время ничего не мог с собой поделать.

Лицо Евы неуловимо изменилось. Из улыбки исчезло веселье, и она повисла на лице, как платье не по размеру. Ева долго молчала и, когда пауза стала уже совсем неприличной, тихо произнесла:

– Я тебе сочувствую, особенно твоей жене. – Ева оправилась и взяла лицо под контроль.

– У вас есть ещё дети?

– Нет. Детей Бог нам больше не дал, а жена моя умерла от рака несколько лет тому назад.

– И ты тоже живёшь совсем один? – продолжала допрашивать Ева, не замечая, что поменялась ролями с собеседником.

– Да.

Моше сознательно отдал инициативу Еве. Похоже, она из тех женщин, которые любят опекать своего мужчину.

Ева между тем собралась с духом и, зажмурившись, рухнула в пропасть:

– Я тоже потеряла ребёнка! Он умер от лейкемии, когда ему было четыре года.

Моше внезапно пронзила жалость к этой женщине. Это было непростительно, непрофессионально, даже глупо, но впервые с момента гибели сына он вдруг остро почувствовал себя живым.

Повисла пауза.

– У тебя больше не было детей?

– Нет. Муж перед своим исчезновением оставил мне этот подарок. Единственный.

Часы, проведённые под дверью реанимации, где умирал Игорёк, и всё, что было передумано и перечувствовано за эти часы, спрессовалось в секунды. Безжизненное исхудавшее тело сына, скулы, обтянутые голубоватой кожей, и огромные страдающие глаза всплыли в Евином сознании так, будто это было вчера. Ком в горле перекрыл дыхание, и она даже не поняла сразу, что горячее внутри глаз – это слёзы. Плотину прорвало, они покатились по щекам, Ева стала рыться в сумочке в поисках бумажных салфеток, но их не было. Моше откуда-то вытащил упаковку, пересел к ней поближе, обнял, прижал к себе и стал вытирать слёзы. Такого успеха он не ожидал. Уткнувшись в его плечо, Ева всхлипывала и очень боялась по-настоящему в голос разрыдаться: ком в горле провоцировал её на это. Ева почувствовала себя одновременно бесконечно уязвимой и абсолютно защищённой.

– Иногда мне тоже бывает очень одиноко. Удивительно, как мы встретились после стольких лет… Мы должны были встретиться, – твёрдо добавил Моше, выдержав подходящую паузу. – Главное теперь – снова не потеряться.

Моше вёл себя по-рыцарски – он не стал приглашать Еву к себе в тот вечер, а когда она успокоилась, проводил до машины, тем более, теперь в машине был датчик, сообщавший о передвижениях «объекта». Ева оставила свой телефон, и они договорились встретиться на днях и куда-нибудь пойти.

Моше тревожило, что он не может вспомнить, где и когда видел Еву. Её лицо было определённо ему знакомо до приезда в Россию. И то странное чувство доверия, которое вызывала эта женщина. Как будто они знали друг друга много-много лет… Поймал себя на мысли, что хочется положить голову ей на колени и чтоб она его по той голове гладила. Как будто от неё зависело, будет ли он прощён. Он внутренне встряхнулся: так расслабляться нельзя.

Даниэль только что закончил разговор с полковником Емельяновым по специальной защищённой линии. Он был дико зол и раздосадован.

«Ну вот и приплыли, – подумал он. – Психолог предупреждала».

То есть он подумал об этом совсем в других выражениях. Времени на решение вопроса практически не было. Только такого скандала не хватало Даниэлю перед его новым этапным, да что уж там – судьбоносным назначением. Он сначала даже засомневался в достоверности сведений, предоставленных Емельяновым, настолько невероятной казалась вся эта история. Однако фото, присланное Емельяновым, рассеяло все сомнения. Это был действительно Моше. Видимо, в Москве состояние Эттингера усугубилось. Что ж, необходимо срочно вернуть его в Израиль.

Даниэль вызвал секретаршу и надиктовал ей срочные указания Аарону Баркату – атташе по культуре в Москве.

Следователю Пигорову в очередной раз сказали «фас». Он и рад был стараться, потому что для него происходящее между ним и Коньковым переросло в самую настоящую дуэль. Иван Пигоров совершенно не понимал, почему Коньков, несмотря ни на что, всё время выходит из воды сухим, в то время как за ним, Ванечкой, стоит настоящая государственная мощь. Дуэлью это всё было, конечно, только для него. Коньков к нему относился как к путающейся под ногами мелкой шавке. И надменное это отношение ситуацию усугубляло и обостряло, переводя в совсем уж личное поле, ибо следак чуял его классовым чутьём пролетария. Ну да ладно. В этот раз Пигоров раскопал недостачу в бухгалтерии. На его везение, под кучей документов, покрывающих эту недостачу, стояла подпись Конькова, ну и главного бухгалтера. Всё это тянуло на хищение, пусть и в не слишком крупных размерах. Дело в том, что у Конькова до Евы при живой жене была любовница. Он купил ей салон цветов. И этот салон постоянно озеленял «Вулкан». Там значились пальмы, фикусы и прочие декоративные растения на сотни тысяч рублей. Но они завяли. Очевидно, без полива. Потому что никаких их следов сейчас на «Вулкане» при проверке обнаружено не было.

Пигоров открыл новое уголовное дело, главным свидетелем в котором выступала бывшая любовница Конькова – Анжелика Митина. Сначала она опасалась давать нужные следствию показания. Но Пигоров убедил Анжелику, что если она хочет проходить не как соучастница, а только как свидетель, то подписать придётся. Бывшая любовница звонила Александру, пыталась всё рассказать, но трубку он не брал. Она ему писала, но ответа тоже не получила. Видимо, Коньков был уверен в своей «крыше», а может, недосуг ему было. Хотя деньги и смывают обиду, но где-то в глубине души Анжелика на него злилась: поматросил и бросил. В итоге она всё подписала. Абсурдность этого обвинения никого не волновала – видали и похуже.

И за Коньковым опять пришли.

Александр с Евой как раз выходили из его подъезда. Из подъехавшего микроавтобуса вывалилась команда «космонавтов» во главе с Ваней Пигоровым. Он заметил Конькова с Евой и подошёл к ним. Видимо, присутствие женщины рядом с Коньковым добавило ему радости, и это было написано на его лице. Он предъявил Александру постановление о задержании. Коньков в ответ тоже вынул из кармана какую-то бумагу, которую Ваня тут же разорвал на мелкие кусочки. Он кивнул «космонавтам», те схватили Конькова и поволокли в автозак. Тот как мог, упирался, но силы были неравны. Ваня победоносно взглянул на Еву и прошествовал вслед за своими.

Ева, оцепенев, наблюдала за этой сценой. Когда Конькова увезли, бросилась звонить главреду. Главред все быстро понял и связался со своей Нордической «крышей».

Для начала Конькова задержали на 48 часов. Но уже на следующий день отвезли в суд, который избрал меру пресечения – содержание под стражей. Дело было решено заранее. И правильный адвокат, которого успели организовать Нордические, не помог. И поехал Коньков в СИЗО № 1.

Телефон у него сразу отобрали. С адвокатского телефона на суде Александр успел позвонить Еве, чтобы не волновалась, и попросил организовать волну в прессе. Нордические эту волну всячески поддержали и развили.

Так Александр Коньков, оборонный «генерал», оказался в камере «Матросской Тишины». Теперь у него было время поразмыслить в тёплой компании из шестнадцати «экономистов» на пяти нарах. Повспоминать.

Думалось ему в камере почему-то больше о деде Борисе Евгеньевиче, чекисте и старом большевике. Который умер от аппендицита. Но по странным отцовским недомолвкам и одному документу, который Саша успел пробежать краем глаза, – свидетельству о смерти, выданному больницей Внутренней Лубянской тюрьмы, – можно было предположить, что не всё так просто обстояло с его смертью в 1937 году. «А тоже ведь был на коне, – думал Саша, – да, вот уж действительно в России от тюрьмы да от сумы…» Постепенно его мысли перетекли от Бориса Евгеньевича к его жертвам.