Ульяновой становится жаль Сталина, и при встрече с Лениным она передает от Сталина привет с любоизлияниями в адрес больного. На вопрос, передать ли Сталину ответный привет, Ленин довольно холодно ответил: «Передай». На возражение Ульяновой, что Сталин все же умный[87], Ильич ответил решительно, поморщившись: «Совсем он не умный»[88]. Это было его мнение о нем – определенное и сложившееся[89].

5 марта произошло событие, еще более обострившее отношения между Лениным и Сталиным, когда Ленину стало известно об инциденте, происшедшем между Сталиным и Крупской. По словам секретаря Крупской В. Дридзо, после ее телефонного разговора с неизвестным Ленин спросил:

– Кто звонил?

– Это Сталин, мы с ним помирились.

– То есть как?

Тогда Крупская, вынуждена была рассказать, что 21 декабря она с разрешения профессора Ферстера записала продиктованное Лениным письмо Троцкому о постановке вопроса о монополии внешней торговли на XII партийном съезде и на фракции X Всероссийского съезда Советов. Троцкий, исходя из соображений партийной лояльности, немедленно после получения письма сообщил о его содержании Каменеву, переславшему письмо Сталину, изложив суть разговора.

В тот же день Сталин написал ответ Каменеву, возмутившись тем, «как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера»[90]. Последовал разговор между Сталиным и Крупской, в котором он сослался на свою «персональную ответственность за изоляцию Ленина от личных сношений с работниками, так и переписки»[91], подвергнув Крупскую грубым оскорблениям и угрозам. Крупская обратилась к Каменеву и Зиновьеву с просьбой оградить ее «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз»[92].

Узнав об этой грубости Сталина, Ленин почувствовал себя глубоко оскорбленным, осознавая свою беспомощность как человека, прикованного к постели. Он направляет письмо Сталину, с копиями для Зиновьева и Каменева, предлагая: «Взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения»[93].

Это дополняется эпизодом телефонного разговора М. И. Ульяновой, когда последняя грозила Сталину обратиться к помощи московских рабочих, «чтобы они научили вас, как нужно заботиться о Ленине»[94].

В начале марта 1923 г. политические и личные события схлестнулись между собой. 6 марта Троцкий, получив от Ленина записку к Мдивани и Махарадзе, ознакомил с ней Каменева, присовокупив к ней ленинские документы по национальному вопросу. Каменев «был совершенно дезориентирован, – вспоминал Троцкий. – Идея тройки – Сталин, Зиновьев, Каменев – была уже давно готова»[95]. А корреспонденция Ленина как бы вбивала клин в сталинскую затею.

Каменев сообщил Троцкому, что от Крупской он узнал о продиктованном Лениным письме Сталину. «Но ведь вы знаете Ильича, – прибавила Крупская, – он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если б не считал необходимым разгромить Сталина политически»[96]. Каменев, собираясь на съезд грузинских коммунистов, откровенно признался Троцкому, что не знает, как ему поступать. Троцкий ответил ему, что не будет поднимать вопрос об организационных выводах относительно Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского: «…Я согласен с Лениным по существу. Я хочу радикального изменения национальной политики, прекращения репрессий против грузинских противников Сталина, прекращения административного зажима партии, более твердого курса на индустриализацию и честного сотрудничества наверху»[97].

Триумвиры были обеспокоены записками Ленина, что нашло выражение в письме Каменева Зиновьеву от 7 марта, в котором он замечал, что «Сталин ответил весьма сдержанным и кислым извинением, вряд ли удовлетворяющим Старика»[98].

Однако на следующий день поведение Сталина резко изменилось. Узнав, по-видимому, о серьезном ухудшении здоровья Ленина, он заявил Володичевой, пришедшей к нему с ленинским письмом, что это говорит не Ленин, а его болезнь[99]. В ответном письме, переданном через Володичеву, вместо извинения за свой поступок содержались новые провокационные выпады, негативно действующие на здоровье Ленина. Письмо это заканчивалось словами: «Мои объяснения с Н. К. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть. Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения „отношений“ я должен „взять назад“ сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя „вина“ и чего, собственно, от меня хотят»[100].

Течение болезни Ленина было неоднозначным, наравне с эпизодами кажущейся ремиссии наступало длительное ухудшение. Дневник дежурных секретарей Ленина свидетельствует, что до середины февраля шло улучшение его здоровья и настроения и еще 30 января врач высказал предположение, что Ленин сможет выступить 30 марта, ко дню открытия XII съезда, а еще за месяц до этого ему было разрешено чтение газет. Записи секретарей фиксировали улучшение здоровья вождя.

Но 12 февраля Ленину стало хуже, а накануне Ферстер запретил Ленину чтение газет, свидания и политическую информацию. Лишенный уже давно газет и свиданий Ленин спросил Ферстера, что означает политическая информация, на что получил ответ: «Ну, вот, например, Вас интересует вопрос о переписи советских служащих». Фотиева в тот же день отметила, что, «по-видимому, эта осведомленность врачей расстроила Ильича» и что у него «создалось впечатление, что не врачи дают указания ЦК, а ЦК дал инструкции врачам»[101].

Изоляция Ленина от политической информации являлась, по мнению медиков, политической интригой его противников, ухудшающей состояние Ленина. Ферстер пишет: «Работа для него была жизнью, бездеятельность означала смерть»[102]. Тогда же вечером Ленин говорил с Фотиевой вновь относительно своих поручений, подробно занимаясь изучением «грузинского вопроса», переживая, что не успеет до съезда подготовить свое выступление. Одновременно он взял с сотрудников слово держать все в строжайшей тайне до окончания работы и не распространяться о его статье («К вопросу о национальностях…»), поскольку «ему все время казалось, что с ним уже не считаются…». Но, получив известие, что статья отправлена Троцкому и получен положительный ответ, Ленин обрадовался и успокоился[103], считая еще 6 марта реальным свое выступление на съезде с речью-«бомбой» против Сталина.

В эти дни Троцкий все же не решался вынести свою борьбу с триумвиратом за пределы Политбюро, сделав это только в октябре 1923 г. Он писал в 1929 г., что тогда об идее блока «Ленина с Троцким» против аппаратчиков и бюрократов было известно только им двоим. Выступление Троцкого могло означать личную борьбу за место Ленина[104]. По мере ухудшения состояния Ленина становился все заметней парадокс – борясь против раскола партии вследствие личной неприязни Сталина с Троцким, он тем не менее побуждал Троцкого к энергичной борьбе со Сталиным. Троцкий, однако, был нерешителен, считая, что позиция триумвирата значительно окрепла и что борьба с ним может окончиться поражением, приводя слова Крупской, сказанные в 1927 г.: «…Если б жив был Ленин, то, вероятно, уже сидел бы в сталинской тюрьме»[105].