Лестница шла почему-то не внутри здания, а по боковой стене, наподобие пожарной. Железные ступени гремели под ногами, будто на штурм логова бомбистов шла вооруженная до зубов терроргруппа.

– Значит, тут вы и живете, – задумчиво произнес я, когда фонари закачались где-то внизу. – На котором этаже?

– На третьем, – ответила Кейт. – Мы уже пришли.

Она извлекла из сумочки связку ключей настолько огромную, что я глазам своим не поверил – как она там умещалась, и принялась один за другим отпирать замки. Замков было три или четыре, а дверь скорее напоминала вход в банковское хранилище.

Внутри квартирка оказалась тесной и не очень уютной. Узкое окно было наполовину занято ящиком из ребристой пластмассы, когда-то белой, а теперь буро-желтой от грязи и времени. Видимо, это был климатизатор, который строители-растяпы не вмуровали в вентиляцию. Под потолком тускло светилась лампочка, стыдливо прикрытая изумительного уродства абажурчиком. Обои выцвели от старости. Мне показалось, что я попал куда-то на край света.

Заброцкий оглядывался скорее с интересом, чем с отвращением.

– Любопытно, – уронил он. – А где тут дверь в спальню, я что-то не вижу?

Кейт как-то вдруг засмущалась.

– Это, – промолвила она сдавленным голосом, – сингл-флэт. Квартира из одной комнаты.

Я зажмурился. Потом открыл глаза. Жуткое видение не исчезло, а слова хозяйки дома звенели у меня в ушах.

– Тогда где вы нас, простите, уложите? – забеспокоился Андрей, вернее, первым опомнился, потому что я хотел спросить то же самое.

– Если вы не против… в кухне, – промямлила Кейт и, в отчаянной попытке замаскировать убожество своего обиталища, выпалила: – Вам будет удобно!

– А у вас такой обширный рукомойник? – картинно изумился Андрей.

Кейт фыркнула и принялась потрошить притулившийся у дальней стены шкап. Из его недр вылетели одно за другим пара одеял и несколько неаккуратно смятых простыней.

– Сейчас подмету, – сообщала она между делом, – и постелю. А вам, Энджей, придется спать под столом!

– Может, на скамейке лучше, а, Сергей? – жалобно полюбопытствовал мой соратник, сообразив, что не стоит злить женщину, чьей милостью у тебя есть крыша над головой, даже если эта крыша низкая, пыльная и трещиноватая.

– Не лучше, господа, – ответила Кейт. – Ограбят.

Я заглянул в кухню и понял, что Заброцкому действительно придется спать под столом. А мне – под рукомойником. Поджав ноги. Потому что вытянуть их будет некуда, даже если холодильник мы вынесем в комнату, куда он, впрочем, и не поместится.

– Помочь вам, э, подмести? – вызвался Андрей, явно пытаясь загладить резкость.

– Не стоит, – ответила Кейт, берясь за швабру.

– Кстати, мисс Тернер, – поинтересовался я, – а для чего нужна эта пресловутая регистрация?

Тут наша беседа застопорилась, потому что вначале мне прочли лекцию о правильном обращении к офицеру полиции, а потом поинтересовались, каким ругательным словом я обозвал регистрацию. Когда мы с Андреем дали торжественную клятву, что никогда больше не назовем ее «мисс», а значение слова «пресловутый» перестало быть загадкой, наша американка объяснила:

– На самом деле регистрация ни для чего не нужна. С ее помощью отслеживают перемещения иностранцев в пределах Штатов, а главное – находят виноватого, если с этими иностранцами что-нибудь случится. В каком участке зарегистрирована виза, тот и будет наказан.

– Боже, – вздохнул я, – какая нелепица. Разве приедет преступник в страну под своим именем? И разве не покинет ее прежде, чем на него падет подозрение?

– Ну, – пожала плечами Кейт, – это уже… как будет… вне моей компетенции.

– «Не в моей» будет лучше, – поправил я. – А неужели вас не волнуют вещи за пределами вашей, э, компетенции?

– Но сделать-то я ничего не могу, – резонно возразила Кейт.

– А значит, не буду, – подытожил я.

– Не так, – объяснила Кейт. – Если что-то делается, то за это отвечает тот, кто приказал. Хорошо делается – ему хорошо, плохо – ему плохо. А зачем я буду рисковать своей шеей, чтобы исправлять чьи-то ошибки? Пусть сам исправляет!

– Ничего себе логика, – пробормотал Андрей и добавил по-французски: – Если они с таким отношением в полиции работают – бедные, бедные здешние обыватели!

Мне отношение тоже не понравилось. Но час был такой поздний, что обсуждение этого вопроса я решил отложить на утро. Или в долгий ящик. Уж больно долгим оказался начатый мною в рижском «Ориенте» денек.

Пол в кухне оказался удивительно жестким. Так плохо мне не лежалось даже на учениях, в непролазной, смерзающейся полигонной грязи. Там у меня хотя бы была форма, не какая-нибудь, а полевая Северного особого, и скатка. А здесь – только тоненькое одеяло, под которым сразу начиналась вечная мерзлота декорита. Откуда-то поддувало осенней сыростью. Андрей тоже долго ворочался в темноте, потом стол вздрогнул от удара, и кухня огласилась придушенным вскриком и тихой руганью по-польски. Это было последнее, что мне запомнилось тем вечером.

Ночью я проснулся оттого, что под окном проходила на редкость шумная пьяная компания. Проходила она, к сожалению, медленно, так что я в полудреме встал, подошел к окну и выглянул на улицу, чтобы высказать этим хамам, что я них думаю, но так никого и не углядел в осенней ночи – наверное, это гуляли пьяные негры. От холода заворочался мой сосед, а я затворил ставни, лег снова и уже не открывал глаз до самого утра.

Просыпаться было… неприятно. Болели подогнутые ноги, ныла скрюченная шея – черт, да все ныло! И вдобавок было чертовски холодно.

Пожалуй, так отвратно я не просыпался с тех пор, как однажды умудрился уснуть на куче щебенки. Нас тогда натаскивали на бой в городских условиях, а полигоном служила территория заброшенного завода – десятин этак надцать. Выглядело это действительно здорово – руины цехов, корпуса с пустыми глазницами окон, колодцы, в которых запросто можно разместить шахтную ПОР – по крайней мере, камни, которые мы туда кидали, исчезали совершенно беззвучно, – зловонные лужи, торчащая отовсюду ржавая арматура, в общем, совершенно постапокалиптический пейзаж. Словно по этой местности хорошо прошлись ОМП, не одним видом и не один раз.

Взвод наш не хуже заправских макак прыгал по этим бетонным джунглям, а рота мотострелков – первая, вторая… три роты мы в этих руинах последовательно расчехвостили – пыталась поджарить нам хвосты. И вот к вечеру второго дня меня так сморило, что я уснул, обняв «оптику», прямо на своей лежке – на третьем этаже корпуса заводоуправы, на груде битого камня.

Выбравшись из-под стола, я разогнулся, чудом не задев при этом развешанные по стенам шкафчики, и с завистью уставился на Щербакова – потайной агент дрых так безмятежно, словно возлежал в номере для высших персон. А не под грязным рукомойником.

Видимо, зависть пополам с любопытством и толкнула меня на черное дело – я наклонился поближе и страшным шепотом проорал:

– Гаспа-ада офицеры! Па-адъем!

Эффект превзошел самые смелые ожидания. Сергей взвился в воздух, словно освобожденная пружина, и, очевидно, попытался вытянуться по стойке «смирно», но с размаху уперся макушкой в злосчастный рукомойник.

– О-о!

– Простите, Сергей, – выдавил я, с трудом пытаясь удержать в горле явно непрошеную смешинку. – Ей-богу, не хотел.

– Что у вас происходит? – Наша хозяйка возникла на пороге, словно привидение из мультика – закутанная в одеяло по самые уши. Я позавидовал и ей.

– Ничего страшного. – Щербаков уже выбрался из-под раковины и теперь внимательно рассматривал идущую к ней трубу. – Обошлось без последствий, – осторожно потрогал он голову и добавил: – Надеюсь.

Секунд десять Кейт непонимающе смотрела на нас, а затем мы дружно расхохотались.

– О, йес, с вами, как это говорят, не соскучишься. Ну что, раз уж мы все проснулись, может, по чашке кофе?