– Вот так так, – пробормотал Заброцкий. – И кто же из них двоих наш клиент?

– Понятия не имею, – чистосердечно ответил я. – Обе компании приобретают подозрительные материалы. Обе – фирмы чисто американские, не имеют филиалов за пределами Западного полушария. «Стадлер кемиклз» – крупный химический концерн, действительно крупный, часть империи Гарримана, сейчас сражается не на жизнь, а на смерть с «Дюпоном» и «Нобелем» за влияние на рынок США. Мотив, как видите, имеется. А вот лаборатории Арлингтона… Лаборатории Арлингтона – это совсем интересно. Их владелец, само собой, неофициальный – печально известное «Движение за моральную мощь».

Андрей промолчал, но лицо его весьма красноречиво ничего не выражало.

– Что, неужели не слышали? – На самом деле удивляться тут было нечему. Для большинства россиян Америка и поныне остается страной индейцев и пионеров. – Оч-чень неприятная организация. Рассказать?

Андрей кивнул. – Официально называется, по-моему, «Комитет движения озабоченных граждан за моральную чистоту и порядок», или что-то в этом роде, но называют его обычно так, как я сказал – «Движение за моральную мощь», или же «Комитет», или же «Три „Эм“».

– Почему «Три „Эм“»?

– Moral Might Movement, – перевел я название обратно на английский. – Сокращенно – МММ. Образовалось в начале пятидесятых, после поражения в Мировой войне. Призывает, по сути дела, к автаркии, введению диктатуры и/или олигархии…

– Что разумно, – вставил Заброцкий.

– …А также к физическому уничтожению и/или лишению гражданских прав всех не-белых, не-англосаксов и непротестантов. Начать планируют с негров, евреев, русских и католиков, а потом продолжить всеми остальными.

– Американские черносотенцы.

Андрей кивнул:

– Примерно. Движение пользуется поддержкой влиятельных консерваторов и хотя номинально не является политической партией, но большая часть Конгресса находится под их влиянием. Денег много, власти много, есть собственные, никому не подконтрольные полувоенные отряды.

Андрея передернуло – сказывалась егерская выучка. Мне тоже не по себе становилось от мысли о подобной анархии. Какое правительство, желающее оставаться правительством (а других я не знаю), может допустить подобное в своей стране, мне непредставимо.

– Так что и эта организация имеет все основания хранить свои разработки в тайне… любой ценой, – закончил я.

Принесли суп, и беседа прервалась сама собой. Когда тарелки опустели, я удовлетворенно вздохнул и заговорил снова:

– Кроме всего прочего, я успел проверить и мистера Нормана – помните такого?

– Англичанин, – кивнул Заброцкий.

– Якобы покойный. Так вот, именно что якобы. Мистер Норман пропал без вести во время отпуска. Имел, видите ли, как и наш профессор фон Задниц… – Я запнулся и воровато покосился в сторону ближайшего стола – нет ли дам в пределах слышимости. Дам не было. – …привычку выезжать на моря. Только, в отличие от нашего, привычку эту он приобрел весьма внезапно недели за две до отпуска. Да еще в октябре. Если верить британской полиции и газетам, беднягу смыло волной по время прогулки по берегу. В шторм. К концу этой тирады Заброцкого разобрал смех.

– И что делает по этому поводу Интеллидженс сервис? – поинтересовался он. – Шторм уже допросили?

– Не успели, – ответил я ему в тон. – Тот скрылся в неизвестном направлении. Кстати, еще два интересных момента. Спецслужбы России к исчезновению мистера Нормана непричастны. А оба загадочных американских проекта начаты, судя по закупке, вскоре после того шторма.

– Оба?

– Оба, – подтвердил я. – Потому-то я никак не могу определить, кто в этой паре наш клиент, а кто так, погулять вышел.

Тут наступила очередь горячего, и разговор наш опять пресекся на самом интересном месте.

– Ну и что же нам предстоит далее? – поинтересовался Заброцкий, когда горячее было съедено.

– А ничего, – ответил я, накалывая на вилку последний махонький шампиньончик. – Наша работа, коллега Заброцкий, на этом завершается.

Андрей изумленно уставился на меня.

– Дальше расследованием займется разведка. Может быть. А может, все собранные нами с таким трудом материалы положат под сукно. Так или иначе, мы с вами вряд ли узнаем когда-нибудь, чем закончилась эта эпопея. Дело же об убийстве профессора фон Садовица для рижской полиции так и останется нераскрытым.

Я потянулся было за сигарой и вспомнил, что ее нет. Я уже давно дал себе зарок курить только в свободное время. Началось это с Северного полка – кто не нюхал, не поверит, с какого расстояния можно учуять курильщика, – а потом перешло и на работу в охранке. В результате моя питерская квартирка набита куревом, но в разъезды я не беру с собой ни табака, ни даже спичек, чтобы не подвергать себя искушению. Не иначе дальний уголок моего сознания уже решил, что дело и впрямь закрыто и можно расслабиться.

– Сейчас нам нужно лишь вернуться в Ригу, вам – отдыхать до нового задания, а мне – писать отчет по всей форме. Можете рассчитывать на выходной – ответ придет разве что ко вторнику, и до этого времени я останусь в Риге.

Отпив вина, я продолжил.

– И все же безумно интересно, что же там затеяли американцы…

– Интересно, – мечтательно повторил Заброцкий.

Когда мы ехали обратно, уже смеркалось. Дорога блестела влагой в свете фар, и я старался не гнать особенно свой «патрульчик», опасаясь проснуться на больничной койке. Я еще с юридического понял, почему врачей считают безбожниками, – больше всего больных поступает к ним в ночь на воскресенье, когда всякий добрый христианин считает своим святым долгом выпить и закусить. Или не закусывать, но выпить обязательно. Тут уж врачу остается или молиться, плюнув на страдания ближнего, или плюнуть на заветы церкви и работать в воскресенье от зари до зари. Поневоле в атеисты запишешься.

А еще я старался не давать воли дурному настроению. Чувствовал я себя, как мальчишка, которому не дали монпансье. Черт, и как же обидно! Прав Щербаков, кругом прав. А я-то размечтался – будет тебе, мальчик, шанс отличиться. Шашлык, блин, из тебя будет! Как только Щербаков доложит о наших выводах куда следует, первое же поступившее сверху указание высочайше повелит отстранить меня от дела. Щербакова еще, может, и оставят, пусть не прибедняется, он какой-никакой, а все ж тайный агент. А меня отстранят, как пить дать. Потому как мне не то что знать подобные тайны не положено – мне знать не положено, что подобные тайны в природе существуют.

В результате обратная дорога заняла у нас почти вдвое больше времени, чем путь до Вильно, и к «Ориенту» мы подкатили уже в одиннадцатом часу ночи. Оба мы вышли из машины проститься. Накрапывал дождик, и его шорох был единственным звуком, разносившимся над дорожками Верманского парка. Палые листья лежали неподвижно, прибитые каплями к земле. Мимо неторопливо проскользил огромный, гладкий и блестящий полосатый кот; покосился на нас зеленым глазом, махнул хвостом и ушел по своим очень важным делам.

– Ну… – Щербаков прокашлялся. – Завтра я вас не стану беспокоить, Андрей. Встречаемся в понедельник, с утра?

– Да, пожалуй, – ответил я рассеянно. Выпитое вино уже выветрилось у меня из головы, но осталась мрачноватая сонливость. Я с наслаждением предвкушал, как поднимусь к себе в квартирку и самым позорным образом завалюсь дрыхнуть. И ни о чем не думать.

– Что ж… Тогда до послезавтра.

Мы обменялись рукопожатиями, и Щербаков двинулся к ярко освещенным дверям гостиницы.

Из-за угла снова вышел кот, сел посреди тротуара и принялся сверлить меня глазищами.

– Ну что, приятель? – окликнул я его. – Дать бы тебе колбасы, так нету.

Кот презрительно глянул на меня – мол, что за босота? – и принялся мыться.

– Эх ты, зараза, – вздохнул я, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.

Приехав домой, я задумчиво оглядел совершенно пустую кухню. В суматохе последних дней я как-то забыл, что еду – надо покупать. Впрочем, обед еще лежал приятной тяжестью у меня на желудке, так что я ограничился тем, что заварил чаю и включил телевизор, решив заменить телесную пищу духовной. Передавали зарубежные новости.