– Короче говоря, вы автомеханик есть тоже? – спросила Кейтлин, не дожидаясь перевода и позабыв от волнения все правила русской грамматики.

– Есть тоже. Вот, уже починил, – заявил я, захлопывая капот и выпрямляясь.

По правде сказать, я всего-навсего отрегулировал зазор в свечах. А карбюратор нужно было просто выбрасывать на помойку.

– Можно чем-нибудь руки обтереть?

– Ноу проблем.

Я механически вытер руки и только потом сообразил, обо что я, собственно, их вытер. А сообразив, мучительно покраснел.

Кейтлин завела мотор и прислушалась.

– В самом деле, ровнее гудит. Может, что еще посоветуете, мистер сибирский механик?

Я оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто из прохожих в нашу сторону не смотрит, зашвырнул скомканную прокладку поглубже под авто.

– Еще я посоветую его перекрасить, – заявил я, протискиваясь внутрь и складываясь пополам. – Двумя кисточками. Берете черную краску. Рисуете зигзаг. Берете оранжевую краску. Рисуете зигзаг. И так всю машину. Называется – «под тигра». Увидев такое, все преступники будут в ужасе разбегаться.

– Если я осмелюсь появиться на улице в такой машине, – сухо ответила американка, трогаясь с места, – меня немедленно арестуют за непристойное поведение.

– Вы знаете, – робко заметил Щербаков, – мисс Тернер, возможно, имело бы смысл вначале показать нам город. По дороге из аэропорта мы толком ничего не разглядели. А между тем нам здесь еще работать не меньше месяца.

– Ноу проблем. – Кейтлин резко вывернула руль. Малолитражка встала на два колеса, кажется, подпрыгнула и оказалась на другой полосе, обойдя солидное авто незнакомой мне марки. Я выглянул в окошко – на капоте красовалась синяя блямба с надписью «Форд». – Господин Заброцкий…

– Знаете, – не выдержал я, – если мой товарищ не будет против, будьте так добры, называйте нас по именам. А то мы уйму времени убьем, вежливость рассусоливая. Просто – Сергей и Анджей. Не против?

– Да, – несколько невразумительно ответила Кейтлин. – А вы зовите меня Кейт.

Вашингтон не произвел на меня впечатления. Привлечь мое внимание он мог лишь одним – это был первый иностранный город, который я посетил… в мирное время. Должен признаться, что столица Соединенных Штатов Америки показалась мне еще более жалкой, чем Анкоридж, откуда нас вывозили на родину после окончания Трехдневной войны. От Анкориджа я хотя бы ничего не ждал.

Особенно тягостное впечатление произвели на меня названия улиц. Вернее, номера. За исключением нескольких магистралей, проложенных в блистательном противоречии с логикой прямо через центр города, вашингтонские улицы помечались числами и буквами алфавита. Наверное, это удобно, особенно в городе, где большая часть обывателей проживает, в общем-то, временно – от выборов до выборов, но по контрасту с заботливо и прихотливо наименованными российскими переулками обычай показался мне бездарным. Да и дорожное покрытие оставляло желать лучшего. Особенно если учесть, сколько авто по нему сновало. Я слышал об автомании американцев, но в Вашингтоне впервые увидел ее приметы своими глазами. И ощутил собственным носом. Над городом стояла сероватая мгла, пахнувшая бензиновой гарью. Она обжигала ноздри и глаза, как дым от сырого костра. Я раскашлялся. Потом достал платок и высморкался. На платке осталось грязное пятно.

– Как вы только терпите такой воздух, мисс Тернер? – риторически поинтересовался я.

– Это ничего, – обнадежила наша провожатая. – Я несколько лет жила в Лос-Анджелесе, вот там летом действительно неприятно.

Я попытался представить себе это «неприятно». Выходило нечто похожее на вулкан Толбачик в момент извержения.

Вероятно, для просвещения необразованных туристов Кейт сделала крюк, чтобы проехать мимо Капитолия, Белого дома и Мемориала Линкольна. Андрей, конечно, поинтересовался, что это.

– Памятник Аврааму Линкольну, шестнадцатому президенту Соединенных Штатов, – на своем школьном русском ответила Кейт.

– А за что ему поставили памятник? – не отставал Андрей.

Я бы взвыл, если бы осмелился. Брови Кейт изумленно нырнули под челку.

– Он издал прокламацию, отменяющую рабство, – ответила она. – Благодаря ему многие миллионы негров получили свободу.

– В южных штатах, – напомнил я.

– Конечно, – подтвердила Кейт.

– А в северных его отменили уже после войны, – напомнил я, и только тогда заметил озорной блеск в глазах Андрея. Проклятье! Нашел мой напарник время дразнить гусей, ничего не скажешь. – Кстати, прокламацию он издал, когда война была уже в разгаре.

– На Севере не было рабства, – возмущенно ответила Кейт.

Искушение блеснуть эрудицией оказалось неодолимо.

– Было в Мэриленде и Пенсильвании.

– Подождите, после какой войны? – забеспокоился Андрей. – Севера с Югом?

Мы с Кейт молча кивнули.

– Так это тот парень, который ее развязал?

Мы опять кивнули.

– И он освободил негров, чтобы набрать себе политического веса?

Теперь кивнул один я.

– И ему поставили памятник! – недоверчиво переспросил Анджей. – Сергей Александрович, – тут он перешел на французский, – давайте поставим в Москве у Василия Блаженного памятник Лжедмитрию!

Я прикрыл глаза. Потом осторожно выглянул из-под припушенных век. Очевидно, французского наш гид и правда не знала. Иначе мы бы моргнуть не успели, как оказались бы на мостовой.

Если бы я стиснула руль чуть сильнее – точно бы сломала.

За всю свою жизнь я так и не увидела ни одного русского. Даже во время Трехдневной войны, когда Фриско находился под прицелом русских пушек, они оставались для меня абстракцией. Я продиралась сквозь безумную путаницу склонений и спряжений, по сравнению с которыми испанские кажутся простыми и понятными, как притяжательный падеж, я читала Пушкина и Достоевского (современных писателей цензура не жаловала) и ни разу, ни одним глазком не глянула на настоящего русского.

А тут нате вам. Сидят. Пялятся.

Не похожи они на русских. Никоим образом, как принято у них выражаться. Наверное, я дура. Ожидала бог весть чего. Здоровенных русоволосых мужиков, с плечами рестлера, стриженных под горшок… и обязательно в мундирах. С чего это я решила, что русские всегда ходят в мундирах?

А приехали чинуша среднего роста, возраста и сложения – этакий кошмар полицейского, неопознаваемая личность, да долговязый парень, похожий на подростка-переростка. И это – агент ужасной охранки и детектив уголовной полиции? Больше похожи на пару туристов среднего достатка: не то братья, хотя не похожи совершенно, не то дядя с племянником. Может, их в посольстве перепутали?

Хотя что иностранцы – сразу видно. Все достопримечательности Вашингтона, которые я им, в лепешку расшибаясь, показала, не вызвали в моих заокеанских коллегах ни малейшего энтузиазма, за исключением Мемориала Линкольна.

– Простите, – поинтересовался Щербаков очень вежливо, как и все, что он говорил, – а что это за интересное здание?

Мы проезжали по Пенсильвания-авеню, выворачивая на перекресток К и Двадцать третьей. Делать нам в этом районе было совершенно нечего, но я никак не могла сообразить, куда девать этих русских, пока они не потребовали катить в отель, и колесила по центру города наугад.

– Отделение Банка Стилмана, – ответила я рассеянно, сосредоточившись на обгоне кривоватого «фордика». – Одна из штаб-квартир.

Клянусь, я не ожидала столь бурной реакции.

Заброцкий хлопнул себя по бедрам, ухмыльнулся до ушей и бросил что-то по-французски. Более сдержанный Щербаков ограничился улыбкой и вежливой просьбой проехать поближе и помедленнее.

Что-либо понимать я отказывалась. Игла их не заинтересовала. Памятник Линкольну вызвал какие-то дикие инсинуации. А обыкновенный банк…