Глеб приехал за ней один: Данила ждет дома. В дороге молчали, слушали негромкую музыку, в основном бардовскую. Странно, Юля думала, что он вообще музыку не слушает, а тут стихи со смыслом. Уехал сразу по приезде. Они остались с Данилой одни. Сын приготовил ужин: разогрел пиццу, сделал бутерброды. Почти сказка. Почти? Сказка?

На следующий день мужчина не приехал. Данила у себя в комнате читал книгу. На вопрос Юли, приедет ли дядя Глеб, ответил, что нет, у него дела, как и на следующий, и на следующий. Мужчина звонил мальчику, расспрашивал о чем-то, советовал, Юля слышала краем уха их разговор, но сам не показывался. Явился на пятый день. Лишь поздоровался, впрочем, сквозь зубы, когда она открыла дверь, снял куртку, обувь и прошел к Даниле: полный завал по математике под конец четверти.

Юля сидела в зале с включенным телевизором, который не смотрела, скорее он требовался для фона, пыталась прочесть несколько строк из первой попавшейся книги. За стеной, наконец, прекратились пререкания по поводу математики. Нельзя такому несдержанному человеку командовать людьми. Почему вообще Данила не сказал ей о проблеме с учебой – они разобрали бы как раньше.

– Мы можем поговорить или следует подождать, пока вы окончательно поправитесь? – спросил Глеб, стоя в дверях. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.

– Я здорова, – Юля гордо вздернула голову вверх.

– Замечательно.

Глеб сел в кресло напротив Юли, попутно заметив название книги, лежащей на коленях женщины: «Грозовой перевал» Бронте.

– Просвещаетесь?

– Вы хотели поговорить, – перебила его Юля.

Она не любила разговоры ни о чем.

– Да. Пока вы отсутствовали, я много думал…

– Вы и думали?

Глеб сделал вид, что не заметил сарказма в ее вопросе, как и самого вопроса.

– У меня нет и не будет детей, а Даниле нужен отец. Мальчик растет, нуждается в мужчине. С этим вы вряд ли станете спорить. Может, рассмотрим предложение о том, что я стану отцом Даниле. Для вас, впрочем, я могу остаться в прежнем качестве: пустое место либо безмозглый солдафон, что больше по душе. Если не против, я хотел бы переехать к вам жить.

– Интересное предложение.

– Сразу не отвечайте. Подумайте, я не тороплю с ответом.

– Без посягательств? – уточнила Юля.

– Без.

– Но у вас есть определенные физиологические запросы?

– Для этого есть определенные места и… женщины.

Юля долго смотрела на Глеба – взгляда не отвел. Значит, не врал. Черт его знает, когда мужчина врет, а когда говорит правду. Глеб поднялся и направился к выходу. Сегодня он не уснет, впрочем, как вчера, как предыдущие ночи.

Наутро Бланки застал его в своем кабинете. Окурки высыпались из пепельницы, смятые пачки из-под сигарет валялись на столе.

– Решил угореть? – Бланки открыл окно, форточка здесь не поможет.

Глеб молчал. Молчание друга последнее время все больше раздражало Юлиуса. Еще вчера он решил поговорить с объектом раздражения Глеба. О чем? Да о них. О ком же еще, господа хорошие. Видно невооруженным взглядом: втрескались друг в друга, но в силу характеров никто не признается первым.

– Глеб, ты не пробовал сказать женщине, что любишь ее? – спросил Юлиус, усаживаясь за свой стол.

– Пробовал однажды, – ядовито похрипел Глеб. – Помнится примечательный результат: девушка ушла к другому – моему брату.

– На ней свет клином не сошелся.

Глеб рассмеялся в ответ.

– Глеб.

– Что? Что, Юли? Кто я? Что я могу сказать ей? О чем? Знаешь, я… как… я не тот, кто красиво говорит. Вообще, говорит. Даже тебе не могу сказать – слова не идут на ум. А она… она не такая, как все. Ей надо… – Глеб махнул рукой – не о чем говорить.

– Может быть, ей надо того, что и всем женщинам: тепла, ласки, мужчину.

Глеб засмеялся.

– Ага, она только обо мне и мечтала, как я приду и…

– Глеб, ты любишь ее. Возможно, это для тебя новость.

Они еще долго сидели, но убедить Глеба Юлиус не смог. Тогда Бланки решил зайти с другого бока – отправился к Юле. В медпункте уже никого не было: время обеденное. Юли постучал и сразу вошел.

– Зачем стучать, если вы не ждете разрешения войти? – спросила Юля.

– Извините, дело не ждет отлагательства. Больной требует повышенного внимания.

– Слушаю вас, – при слове «больной» Юля пришла в себя, – присаживайтесь.

Юлиус сел на стул около стола.

– Я вам расскажу о симптомах, – начал он, – а вы поставите диагноз, назначите лечение. Итак, рассеянный взгляд, потеря аппетита и, как следствие, потеря веса, бессвязная речь, повышенная возбудимость, трясущиеся руки…

– Достаточно, – перебила его Юля, – с этими симптомами надо обращаться к психиатру, а не к врачу общей практики.

– Вы живете в поселке, где являетесь, в том числе, и психиатром. Если быть откровенным, я говорю о Глебе, хотя вы и так догадались. Видите ли, я хорошо его знаю. – Юлиус немного помолчал, словно собираясь с мыслями. – Когда-то Глеб был другим: чутким, понимающим, говорящим красивые слова, однако все переменилось вдруг и сразу. Война – дело не шуточное. Она меняет людей, многих ломает. Кого-то пугает перспектива общения с людьми, вернувшимися из «горячих» точек (название то еще – «горячие», я бы выразился по-другому, да речь сейчас не об этом). Невеста Глеба просто испугалась, когда узнала, что он попал в Афган. Ждать не стала – вышла замуж… за брата Глеба. Письмо брата – последняя нить, что связывала Глеба с домом и прошлой жизнью. После войны он не вернулся домой к родителям, попал в ЭСВ. Его отношение к женщинам изменилось: считал, что верить им нельзя (любимая предала, мать промолчала, что равносильно согласию). Прав он или нет – не мне решать, тем более судить: сам наломал в жизни столько дров, что мало не покажется.

Сейчас я чувствую, что Глеб стал другим. Глаза изменились: оттаяли. Он хочет жить, а не доживать отведенное судьбой время. Думаю, вы должны знать. Глеб гордый. Ему не просто. Он старше вас и намного. Служба в ЭСВ, война и не одна, наложили отпечатки. Его хамство – защитная реакция. Решать в любом случае вам. Только знайте: Глеб скорее умрет, чем предаст.

Юли посмотрел на женщину напротив. Она внимательно слушала, но с выводами не торопилась. Командующий хотел задать вопрос, но, уважая чувства человека, передумал, попрощавшись, вышел из кабинета.

Сегодня она не спешила домой: надо подумать. Хорошо подумать, как тогда, когда ей предложили сдать сына в интернат, потому что мальчик требовал особого ухода, времени, сил, терпения. Предлагали добрые люди, ведь они заботились о ней. Глеба не было дома… сколько? Прав ли он? А она? Юля медленно брела по улице, глядя себе под ноги. Оказавшись перед домом, очнулась. Нельзя быть настолько расточительной, чтобы позволить себе расслабиться. Данила. Она быстро поднялась на крыльцо.

Вешая пальто, услышала голоса на кухне: Глеб дома. Непроизвольно поймала себя на слове «дома»: ее или его, или их? Тряхнув головой, словно желая отогнать ненужные сейчас мысли, отправилась на кухню.

Недовольный взгляд Глеба нисколько не смутил Юлю, болтовня Данилы все компенсировала. Сын стал много говорить – это хорошо. Очень хорошо: почувствовал вкус жизни. Юля улыбалась. Она с удовольствием съела приготовленные мужчинами пельмени – извиняться за опоздание не стала (доктор имеет право опаздывать, женщина тем более). Она разговаривала с сыном (Глеб ел молча), спрашивала, что нового он узнал за день, чем занимался, написал ли контрольную по математике.

Уложив сына спать, Юля вышла из его комнаты, прикрыв за собой дверь. Странно, Глеб еще не уехал. В чем причина? Он сидел в зале на диване в ожидании ее, говорил, что даст время на размышление. В его понимании день – это и есть время на размышление? Недовольство выразилось на лице женщины. Глеб взглянул на нее и усмехнулся: не те выводы делаешь, мамзелька. Юля села в кресло, ожидая, что он начнет разговор. Глебу нравилась ее немногословность. Все по существу, без лишних фраз, жестов. Если чем-то недовольна, сразу поймешь, как сейчас, например.