Вскоре вижу большой муравейник. Надо его проверить. Тем более, невдалеке от него и пень или огромная кочка. Куча иголок выше моего роста, но чистая. Повернуласьк пню. Но сделала лишь шаг, как кочка поднялась и повернулась. Передо мной стоял «Эстонец».

Не совмещалась картина. Такой хороший солнечный день. Запах смолы. Олег хочет отличиться и поймать благосклонный взгляд. И тут недавний кошмар во плоти.

– Ну, здравствуй, Маша Макарова, – сказал он без всякого акцента.

Я молча смотрела в белесые глаза. Из-под маскировочного плаща виден костюм.

– Не жарко вам?

– Мне не бывает жарко. А вот холод я не люблю.

– Чем обязана столь внезапному визиту? И где группа захвата?

– Вы не так все представляете, – легкий акцент все же есть, – мне не нужна группа. Это ваше местное коммунистическое варварство. Бессмысленное и беспощадное. Оно больше похоже на рыкающее чудовище, но подслеповатое. Жрет то, на что смотрит. Увидит – не важно, прав или нет. А вот не видит – есть шансы.

– Сейчас, значит, не видит?

– Да. Интерес ушел. Появились другие важные темы.

– Какие трудолюбивые. Везде успеть надо.

– Правильно. Везде надо. Поэтому это работает тематическими волнами. Сначала одни, потом другие.

– Мне рассказывали про репрессии. Тогда расстреливали только за польскую фамилию или потом за еврейскую. Так?

– Примерно. Вы умная девочка.

– И что же вы хотите от такой умной?

– Выбор.

– А разве он не очевиден?

– Нет. Вы же не знаете всех условий. Все не так, как кажется.

– Условий чего?

– Сотрудничества. Вы необычный человек. И я необычный. Почему мы не можем сотрудничать? Мир меняется. Очень скоро вы это увидите. Все произойдет на глазах и быстро.

– Но цели не меняются?

– Цели могут быть общие. И достичь их можно цивилизованно. Без варварства.

– А сейчас как?

Вдали крикнул Олег. Я отозвалась. «Эстонец» продолжил:

– Сейчас у вас дикость, средневековье. Как в Европе пятьсот лет назад.

– Что, жгли не тех?

– Можно было по-другому. Нельзя так транжирить ресурсы. Должен быть порядок, организация. И даже добровольность. Тогда не придется применять насилие. А это тоже, согласитесь, работа, затраты.

– Добровольно на костер?

– Самосожжения всегда были. Но я хочу сказать о другом. Не надо опасаться того, что не понимаешь. Надо изучить и использовать. Я имею добрые побуждения. И делаю первый шаг сам. Я не питаюсь людьми. Мне доступен весь спектр сил. Понимаете? Сейчас я уйду. А вас прошу задуматься. Почему умные люди, особые люди не должны быть богатыми, уважаемыми? Они и так уже выделяются. Так пусть и в общественном положении тоже. Подумайте. Мы еще встретимся, милая девочка.

Слышен треск ветки под ногой Олега. «Эстонец» улыбнулся мне, поднял шишку и бросил в сторону пня метрах в пятнадцати. Его спина в маскировочном плаще с бахромой травинок быстро скрылась за стволами.

– Ничего похожего, – Олег расстроился, – придется искать долго. У тебя как?

– Тоже пока ничего. Сейчас еще посмотрю.

Я пошла в направлении брошенной шишки. На пне желтая колония непонятного вида.

– Это оно? – спросил Олег.

Я прикрыла глаза, дождалась отклика колонии.

– Да, оно. Запоминай. Потребуется еще.

Олег сбегал за поллитровой банкой в машину. Мы сгребли все, вместе со мхом и иголками. Вместо крышки обвязали пакетом.

По дороге лезли всякие мысли. «Значит, он меня все-таки увидел в поезде. И Катю. Но не выдал. Почему? А, может, я ему понравилась? Влюбился с первого взгляда? Глупость. А что? Мог бы. Симпатичный. Лет тридцать уже, правда. Только взгляд холодный. Так и понятно, северная нация. А если он не эстонец, а скандинав? Нет, в нем чую только чистый расчет. А я – дура. Или не дура? Баба Лида говорит, что если в этом вопросе сомнения, значит, точно дура. И что теперь делать? Надо с Верой Абрамовной посоветоваться».

– О чем, Маша, задумалась, – прервал Олег мои размышления.

– Да так, о смысле женской сути.

– И в чем же смысл этой сути?

– В инстинктах. Животную природу нам преодолеть сложнее.

– Неожиданно.

– Зато у нас рамки шире.

– Это как?

– Никак. Не хочу про это говорить.

Мы едем молча. В центре заехали в магазин за сливочным маслом.

– Со мной пойдешь? – Спросила я.

– С тобой. Ты против?

– Не против. Ты фармацию изучал. Будешь мазь готовить.

Высокая сталинка. Живет, сказали, руководство. Кругом чистота. Нас ждут у подъезда. Дмитрий Семенович вместе с солидным мужчиной в костюме. Оба поднялись со скамейки навстречу:

– Здравствуй, Олег, – незнакомец пожал ему руку, – здравствуйте, – это уже кивнул мне, – пойдемте.

Внутри прохлада. Поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж. У двери квартиры уже слышен гадкий запах гниения. В квартире такая вонь, что не до знакомства с обстановкой. Мы проходим в комнату. Затравленная женщина сидит на кровати. Заплаканное лицо когда-то было красивым. Волосы сбились клочьями.

– Люда, вот пришли.

Она собирает остатки мужества и кивает.

– Здравствуйте. Я Маша Макарова. – Стараясь преодолеть запах сажусь на кровать. Вижу банки с желтым раствором. Фурацилин. Киваю:

– Промываете?

Она больше не отвечает.

– Дмитрий Семенович, надо промыть полость. – Раздаю указания. – Олег, пойдем на кухню, поможешь.

Поворачиваюсь к незнакомцу:

– Простите, вас как зовут?

– Ренат Равильевич.

– Ренат Равильевич, нам нужно блюдо и ковшик.

Кухня большая, а по нашим меркам так и огромная. Метров двадцать. Объясняю, как приготовить мазь. Топим масло. Олег со знанием дела уточнил рецептуру и занялся мазью. Муж женщины молча сидел на табурете.

Накухню зашел папа Олега в марлевой маске и сразу подошел к открытому окну. Отдышаться. Скоро и у нас все готово. Пока еще жидкая, теплая мазь перелита в банку. Я всмотрелась в нее. Наложила руки и пустила струйки силы. Энергия зацепилась за структуру мази и осталась. Теперь банка подсвечивается, если уметь видеть.

– Дмитрий Семенович, сейчас прямо на промытую рану. И потом два раза в день будете менять повязку с этой мазью. Не жалейте. Обязательно внутри полости чтоб везде попала. Олег, видел все? Сделаешь порцию, привози ко мне для усиления. И не вздумай перегреть или спирт добавить. Свойства теряются сразу. Ренат Равильевич, найдите калину. Листья нужны. Свежий сок давите каждый день, пусть пьет, сколько выпьет. Теперь мне нужно поговорить с ней.

Я захожу в комнату.

– Сейчасвам поставят повязку. Это маленький, но шанс. Ваша задача понять. За что и за кого.

– Что, за кого?

– Наказание за кого. Одному дали, другому не дали. Я за вас не решу.

– Что дали?

– Писечку свою. Если скажете, что не виновата, я встану и уйду.

Женщина разревелась:

– Да виновата кругом. Кто ж на такую должность пустит бабу за так. Вся лестница наверх из мужских палок состоит. Что ты в этом еще понимаешь?

– Я буду про себя понимать. А вы поймите про себя.

Я кладу руку на плечо. Сила выходит из ладони. Много нельзя, они, как воронка, – высосут и свое запихнут. Больная сейчас чувствует волну тепла, ей легче. А мне нет. Надо уходить. Мы прощаемся. Сбегаем по ступеням. Воздух кажется восхитительно вкусным. Дышим с Олегом, глядя друг на дружку.

– Вот уж не думал, что такой запах бывает. Ты молодец, выдержала.

– Это ты молодец. Я умею отключаться от всего. И от боли, от страдания и от запаха. Только не надолго, – улыбнуться не выходит.

– Она выживет?

– Не знаю.

Спускается папа Олега:

– Ребята, поехали к нам. Хоть чаю попьем да поговорим.

– Полотенце найдется? Мне в душ надо, – мне туда срочно надо. Подгрузка силы бесследно не прошла.

Врач с семьей живет недалеко. Тоже сталинка. Высоченные потолки. За открытыми окнами – тихий двор. Летний теплый вечер уже сгущает желтый предзакатный воздух. Дома уже суетится Светлана Александровна. Кухня поменьше, метров шестнадцать, но для нас все ровно очень большая. Тетя Света дома смотрится просто и душевно. Поиск тапочек для меня увенчался успехом.