Мама улыбнулась, а я выглянула с кухни: – «дядя Вася, феномен или нет, лучше не проверяй. Живи, как сейчас есть. Потянешься своей волей к водке, я тебе сказала, что будет». Дядя Вася затоптался и заробел: «Да я ничего. Мне сейчас все отлично. Женщины интересуются». «Женщинам скажи, журналов начиталась».

Голову разрубили. Позвали бабулю на помощь варить студень. Елку в посадках тоже дядя Вася добыл.

Тридцать первого декабря уселись за стол. Алкоголя совсем не было. Мама заикнулась было про шампанское, но я отговорила. Было картофельное пюре, жареная курица, точнее, две, винегрет, квашеная капуста. Для питья наболтали морс из варенья. Ну и, конечно, студень с горчицей. На десерт чай с вафельным тортом в белой коробке.

Во главу стола усадили бабу Лиду. Дядя Вася разместился на диване, где недавно лежал, а мы с мамой на стульях сбоку. Освоив винегрет и перейдя к закускам, дядя Вася посетовал:

– Непривычно как-то. Понятно, что в другой компании заставили бы пить, хоть рюмку, хоть силой да влили бы.

– Вот и молодец, – поддержала его бабуля, – на человека похож стал.

– Да, стал, – вздохнул дядя Вася и загрустил на секунду, но встрепенулся: – а мне тут работу новую предлагают. В клубе. У детей баян вести. Думаю, вот.

Дядя Вася глянул на меня вопросительно. Я молчу

– Эх, Маша! Получится у меня с детьми? – не вытерпел, решил посоветоваться, – только по деньгам там меньше.

– Получится. Где времени свободного будет больше? – опираюсь на стол локтями и подаюсь чуть вперед.

– Понятное дело, в клубе. Сам себе хозяин.

– Тогда я бы не сомневалась. Сразу и пошла.

– А деньги?

– Единственный ресурс, который нельзя занять или купить, это время твоей жизни. Ну, будет на несколько красненьких бумажек больше. Ради них живешь, что ли?

– Нет, конечно, не ради них, – дядя Вася задумался. Но вмешалась бабуля:

– А с чего тебе в клуб то предлагают? Ты ж не музыкант.

– Да вот как раз музыкант. Я же музыкальное училище закончил. Преподавать могу. Диплом то у меня есть.

– Во, дела! – бабуля отпрянула назад разглядывая его, будто первый раз видит, – я думала, ты уголовник спившийся.

– Люди не рождаются уголовниками, – дядя Вася вновь спросил меня взглядом, и я чуть заметно кивнула, – Отец у меня со связями был, сам по торговой части работал. Да и мама тоже. В Воронеже тогда жили. Как всех приличных детей, меня в музыкальную школу отдали, по классу баяна. На последних классах музыка меня захватила. Думал, свой ансамбль организую. Несмотря на протесты, пошел в музыкальное училище, потом в армию. Там в оркестре служил, все на концертах и вечерах. А из армии пришел, на меня и насели родители. Уговорили. Стал я по музыкальному снабжению. Электроника всякая дорогая. Не купишь просто так. Думал, даже лучше к дефициту поближе быть, для своего ансамбля смогу инструменты самые лучшие достать. А водились у меня в приятелях два умельца. Они эту электронику лучше фабричной делали. Усилители всякие, микшеры и много еще чего. В корпус ставят свое нутро. Главное же не шильдики, а качество, эффекты всякие. А я музыкантам стал предлагать их работу втихую. Разжился. Женился. Квартиру папа подарил, так я ее сам обставил. Жили, не тужили, пока те двое между собой не поссорились. Кто проболтался, так я и не выяснил. Ну и накрыли всех. Пока следствие шло, и суд потом, папа помер. Пока сидел, мама ушла. Тем по восемь лет дали, а мне пять. Жена развелась. Квартира на ней осталась. Детей не родили. Вышел, ни кола ни двора. С судимостью мало куда берут. Болтался по Союзу пока сюда не прибился. Судимость сняли давно. А жизнь поломали и не исправили.

– Да, история, – выразила общее настроение баба Лида, – так теперь все в твоих руках.

– Деньги заработаешь, если захочешь, – вставила я, – а если к музыке не вернешься, так несчастный и будешь.

– Да как их заработаешь?

– Поставишь аппаратуру в клубе, будешь кассеты записывать. Или еще что. Сейчас с этим будет не так строго. Перемены будут и дальше. Перестройка. Организуешь ансамбль, как хотел. Будешь по стране ездить, на конкурсах выступать.

– Эх, Маша, твоими бы устами. А и буду. Мне терять нечего.

Дядя Вася вдохновился, то задумывался, то глаза его вспыхивали, и он обводил всех взглядом ученого, совершившего открытие. Мы пили чай с тортом и ватрушками от бабули. Скоро новогоднее обращение Горбачева, бой курантов и Новый Год.

– Маша, – мама аккуратно поставила чашку, – а вот ты говоришь, что перемены еще будут. А насколько далеко зайдут, как ты думаешь?

– А смотря, кто их проводит, кто руководит. Запал одного человека быстро иссякнет. И все сойдет на нет. Вот если за этим человеком сила, то тогда далеко. Но в угоду только этой силе. А человек тот лишь инструмент.

– Но человек должен понимать, что он делает, – мама с надеждой взглянула на меня.

– Там дураков нет. Все понимают, что делают. И он тоже. И для кого.

– Ну и для кого, думаешь? – баба Лида наклонилась ко мне, – для народа или для себя?

– Через десять минут увидим и услышим, для кого и для чего, – улыбаюсь я. Принимают за пифию какую-то. Надо делать хорошую мину при плохой игре. Не знаешь, что ответить, говори умно-нейтральное. Хотя, вроде, все правильно сказала.

Телевизор у нас старенький, в деревянном корпусе. Экран закрыт стеклом. И греется минут пять до того как можно что-то увидеть. Показывает только одна программа – первая. Я не люблю телевизор. С мамой редко его смотрим, только если кино какое-нибудь хорошее. Я включила его в розетку. И вовремя. Когда появилось четкое изображение, диктор уже приглашала услышать новогоднее обращение.

Заставка открылась. Мы увидели Рональда Рейгана, президента Соединенных Штатов Америки. Он говорил по-английски. За кадром переводили. Все уставились на меня. Хотелось бы, но это была не шутка. Потом выступил Горбачев и пояснил, что это такой жест доброй воли.

– Но как же? – растерялась мама, – так это просто сближение, жест доброй воли. Сказал же Горбачев.

– Если нужны объяснения, то смотрите телевизор, он для того и нужен. Что я говорила, повторять не буду и комментировать тоже.

Мы допили чай и разошлись спать.

После каникул я пошла в школу. Это должно было когда-то случиться. С утра меня облачили в школьную форму. Поскольку зима, то на трусы я надела шерстяные черные колготки, потом коричневое платье со стоячим воротником. Мне это больше нравится, чем с отложным. Поверх полагался передник. Их было два: белый, парадный, и черный, повседневный. Выбрали черный, на нем уже приколот пионерский значок. А на шею повязала пионерский галстук. Неправильно. Мама показала, как надо. Два школьных корпуса, начальный и старший, находились на краю поселка, метров пятьсот от дома по дороге. Со мной пошла мама. Бульдозер расчистил путь, по бокам воздвигнув снежно-ледяные горы. Пришли пораньше, но народу уже много. Общая раздевалка. Нашли вешалки моего класса. Я переобулась в сменную обувь – сандалии. Мешок с ботинками повесила под пальто, на крючок.

Мама передала меня учительнице и ушла. В классе уже сидели ребята. Учительница оказалась моей классной руководительницей, Ларисой Федоровной:

– Где же мне тебя посадить? – взгляд ее остановился на свободном месте возле девочки, – о, вот, Катя Смолкина у нас новенькая, сидит одна, с ней и будешь.

Я поставила сумку рядом со столом:

– Привет, я – Маша. Маша Макарова.

Катя чуть смуглая, темноволосая, с собранными в хвостик волосами по плечи. Высокая. Сидит ссутулившись, как беспризорный котенок. Кивнула:

– Привет.

– Давно ты здесь?

– Со второй четверти. Как переехали к бабушке.

– А я вот только с этой.

Затрещал звонок.

Лариса Федоровна дождалась, пока все встанут и утихнут:

– Здравствуйте, дети.

Нестройный хор ответил сонным бормотанием.

– У нас сегодня прибавление. Вернулась к учебе Маша Макарова. Я вам говорила на классном часе о частичной потере памяти после болезни. Очень надеюсь, что вы, как товарищи, как пионеры, а некоторые уже и комсомольцы, поможете Маше в сложных вопросах. Маша, у тебя от физкультуры освобождение?