– Ты меня слышишь? Все в твоих руках, – повторил мужчина.

– Будто у меня дел дома нет, – ответила Лариса и отвернула бледное от злости лицо к зимнему окну.

Мужчина и женщина еще повозятся в дубленке, и она его отпустит. Он уйдет размашисто и шумно. Она повернется к Ларисе восторженным лицом.

– Чего мужикам перечишь? Один вред от этого.

– Я так, как ты, не могу.

– А как я?

– У-тю-тю, у-тю-тю! – изобразила Лариса поведение коллеги. И тут же вспомнила величавость походки Павлины, всегда высоко поднятый подбородок, вздернутый и совсем не курносый носик.

– Через «у-тю-тю» ты получила желаемый шоколад, не выходя на мороз.

– Это ты получила.

– Для тебя.

– Хватит вам, – зашуршал фольгой от шоколада сотрудник, занимающий самый дальний стол у стены рядом с кулером.

Молодой человек имел внешность пуделя или Макаревича в юности.

Его слабость – жилетки. Столько их у него, что и сам не знает. Под глаза, под ботинки, под клетчатую кепку, для весны и осени, для выхода в светское общество. Только где сейчас можно найти светское общество, да и какое оно…

Лариса смотрит оттаявшим взглядом на шоколад в руках «пуделя». Это совсем другой шоколад, не тот, что принес Петечка.

– Это тебе. Держи, – с легкой задоринкой в голосе произносит «пудель».

Он ростом ниже Ларисы. Молодой человек уже мысленно представил себе чудесные изменения в облике и сердце холодной сотрудницы, как она посмотрит на него благодарным взглядом, как поцелует в щеку. Причем губы у нее будут теплые, глаза добрые, как у его парализованной бабушки.

– Рояль в кустах, – удивляется Павлина.

Вмиг расплылись и куда-то исчезли фантазии «Макаревича в юности».

Пахнуло холодом зимы от замершей женщины.

– Я думал, одной принесли, а другой нет.

– Не обращай внимания.

Лариса грызла и жевала шоколад.

– Ты общаешься с нами, как шоколад грызешь, – изрек сотрудник в адрес Ларисы. – Как можно грызть шоколад! Его согреть во рту надо, он сам в тебя потечет.

Павлина тронула за руку Ларису.

– Тебе долить чаю в чашку?

Лариса почувствовала отвращение к голосу Павлины, затем к ней самой. Отвращение отразилось на лице холодной женщины. Павлина испугалась и беспомощно посмотрела на «Макаревича в молодости». Приниженный Ларисой парень в жилетке тут же стал защищать Павлину, как и принято у мужчин.

– Долить в чашку?! У нее бокал такой же большой, как она сама, и с лошадью.

В комнате установилась зловещая тишина. Даже зиму стало слышно за пластиковыми пакетами окон. Холод обволакивал каждого из сидящих за общим столом людей.

– Значит, я – как лошадь, – холодно и печально проговорила Лариса, обращаясь к зимним окнам.

– Нет конечно. Брыкаешься, как лошадь, дело не в дело, зубы скалишь не по делу, – парень ринулся исправлять ситуацию. – Ты старше меня и старше Павлины, а учиться тебе надо у нее.

– Чему? Мужиков менять?

Павлину, как хлыстом, ударили эти слова И без того прямо сидящая женщина выпрямилась.

– И этому тоже. Так до своего мужика и доберешься.

– Не нужны мне мужики. Сама могу себе шоколад купить.

– Конечно, сама. Только, кроме самостоятельности, есть еще и другое.

Общение, дружба, желание делать приятное другому человеку. Такое поведение – пример окружающим. Тебе хорошо, ему хорошо, значит всем хо-ро-шо, – ласково протянул последнее слово «Макаревич в юности».

Громыхнул ящик стола, на котором появился исписанный лист. В сумку полетели женские мелочи. Взвизгнул ошпаренный скоростью замок. Пронзительный взгляд Ларисы прошелся по парню.

– Лошадь пошла искать другое стойло.

Под общее молчание раздосадованная женщина дошла до двери.

– Удила закуси.

Дружелюбный совет, к сожалению, не достиг ушей Ларисы. Она сама понимала, что надо остановиться, перестать злиться на всех и на холод.

Взять себя в руки. Только челюсти, шею, скулы сковал нервный спазм. Он был у самых губ и не давал набрать воздуха полной грудью.

Еле дошла до дома. Злость и ярость на холод, на лед под ногами напрягали тело до боли. Она шла и бубнила слова, оправдывающие ее в глазах бывших коллег. Опираясь руками о стены дома, чтобы не упасть, дошла до своего подъезда. Испачкала перчатки. Поправила ими выбившиеся волосы из-под капюшона, испачкала лицо. Кто-то здоровался с ней, она отвечала.

Сосед осведомился о ее состоянии, вызвался проводить.

– Уйди, – бубнила она со стальными нотками в голосе, уходя широкими мужскими шагами. Сосед проводил ее удивленным взглядом.

Войдя в квартиру, Лариса привалилась к стене прихожей без сил. Вот оно, ее спасение. Ее квартира. Ее панцирь. Ее бункер. Ватные ноги подгибаются, и женщина сползает спиной по стене. Закрывает глаза. Ничего не желает слышать и чувствовать. Ноги вытянулись по полу, заняли почти всю прихожую.

– Лошадь пришла в свое стойло, – кривая усмешка исказила лицо молодой женщины.

Она ударила пяткой о пол. Еще раз, еще. Этого ей мало. Стукнула кулаками о пол, ударилась головой о стену. Больно. Прислушалась к затихающей боли, дождалась ее исчезновения и заснула. Сосед послушал через дверь происходящее в чужой квартире. Не понравилось. Собрался было позвонить, но все стихло.

Проснувшись, женщина открыла глаза. Плечо, рука, спина окоченели.

Поразмышляла об этом и почему она на полу. Закряхтела, свалилась набок, встала на корточки и поползла в комнату к дивану. Именно поползла, и смешно ей не было. На диване удобнее. Разделась и снова погрузилась в сон, в котором наслаждалась шоколадом.

– Твоему организму магния не хватает. Тот, кого обуревает желание есть шоколад, нуждается в магнии. – Мама Ларисы вздохнула. Она зашла к дочери без предупреждения, имея ключ. – Где-то я читала об этом. Лучше бы ты мужика богатого вместо шоколада захотела! Ты всю жизнь у меня ненормальная. У людей дети как дети… Надеть из твоей одежды ничего не могу, все большое, даже обувь. Идти возле тебя на улице странно, будто ты мать, а я твоя дочь. Громадина, в папашу своего и его мамочку выродилась вся.

Мама Ларисы прошлась взглядом заведующей по телу дочери. Прошлась туда-сюда, вдоль дивана, на котором возлежало это большое и так раздражающее тело.

– Гулливер… – Она закатила глаза от возмущения. И вот ужас! Сквозь стекло плафона люстры просвечивала пыль и засохшая муха в ней. С заведующей случился профессиональный столбняк.

– Как ты живешь? Заросла паутиной! Что молчишь, корова?

– Мама… Ты говорила о магнии и моем организме.

– Насрать мне на твой организм. Ему скоро сорок лет будет. Справится сам.

За входной дверью стоял мужчина, слегка наклоняясь к ней. Он вышел из своей квартиры и задержался. Конечно, слов, доносившихся из квартиры соседки, ему было не разобрать, но повышенный тон, раздраженность и женскую агрессию он улавливал. Воспринимала все это и Лариса. В выражении «материнская любовь» дочь еще в далеком детстве заменила слово «любовь» на «раздраженность». Научилась выхватывать из потока негодующих слов те, которые имели смысл. Научилась делать это виртуозно, чтобы не жгло душу и сердце. Школьные годы прошли и студенческие тоже.

Друзья и подруги этих лет обросли семьями, детьми, кое-кто и внуками.

Ее день заполнялся бессмысленным хождением на работу в офисы, меняющиеся со странной периодичностью, ночь – страхами и сравнениями себя с кем-то не в свою пользу, выходные – посещениями раздраженной мамы.

Мама Ларисы остановилась у окна. Подоконник оказался чистым. Женщина вздохнула с облегчением. Прямо за окном громоздилась новая высотка.

– Весь свет закрыли. Смотри теперь в стены. Местная власть задним местом думает и только о взятках. Представляешь, сколько они хапнули за разрешение на точечное строительство. – И вдруг она замурлыкала незамысловатую мелодию, лицо просветлело, взгляд заискрился. Сдернула шарф с шеи. Стала двигать шторы, собирая их в одинаковые складки.