© ГБУК «Издатель», оформление, 2017

© Коваль Г. А., 2017

Взгляд с потолка скользил по предметам в комнате: выдвижные ящики, дверцы шкафа, комод со статуэтками белого фарфора внутри. Это осталось от покойной жены.

Взгляд с потолка заглянул в щель между шторами и увидел загаженный голубями подоконник. Улыбнулся, изменил траекторию и увидел кровать.

Кровать, до боли знакомую и привыкшую к запаху старости. Кровать держала на себе болезнь и немощь деда. Она была беременна дедом и своим больным животом доставала чуть не до потолка.

Взгляд с потолка метнулся к двери на кухню, обнаружив там боковым зрением какое-то движение. «Кажется, внучек», – подумал старик.

Крошечная кисть легла на дверной косяк – она была липкой от леденца.

Сквозь редкие белесые волосы ребенка просвечивала макушка – забавная и манящая. Шаткая походка ребенка наполнила взгляд с потолка щемящей нежностью и одновременно испугом: не дай бог, пошатнувшись, ударится внучек о косяк! Внучек действительно нарушает центр тяжести и роняет себя мокрой попкой на пол – ползунки, правда, уж почти подсохли.

– Не спишь, дед?

Дед лежал под одеялом, еще не открывая глаз, и думал. Больно уж голос взрослый у внучка. Открыть, что ли, глаза, чтобы определиться? Не хочется. Дневной свет тому причиной – старческим глазам к нему привыкать надо. Каждый день и каждый час.

– Так ты спишь или не спишь?

Голова старика кувыркнулась, и сознание переместилось из позавчерашнего в сегодняшнее. Сквозь узкие щелки старик увидел действительность запущенной комнаты. Глаза раскрылись немножко шире, но не совсем. Боязно, что ли, было? А как не боязно, если внучек вдруг превратился в сорокалетнего дядьку с залысиной на голове? Он сидел на квадратном скрипучем стуле, взгромоздив ноги на круглый дубовый стол, и листал какую-то книжицу в мягком переплете.

Старик забеспокоился: этими бессовестными ногами скатерть не только запачкать, но и порвать можно. А скатерть была связана руками его жены – дюже красивая скатерть, любо-дорого смотреть на нее до сих пор.

– Скатерть порвешь, – прошелестели губы деда.

Сорокалетний внук скосил глаза на кружево и стал разглядывать, не убирая, впрочем, ноги со стола. Вроде не первый раз скатерть видит, но красота рисунка проступила для него только сейчас.

– Сядь по-людски, – сказал дед.

Стул отчаянно заскрипел под сорокалетним телом внука, и тот убрал ноги со стола.

– Давно пришел? – спросил дед.

– Сорок лет тому назад, – съехидничал внук. – А в потолок-то чего смотришь, дед?

– Да нет… Я с потолка смотрю. Как при клинической болезни.

– Никак умереть собрался? А я мешаю?

– Да умер я уже. Только прошлое во мне и осталось. Нафарширован я весь прошлым.

– Мне бы так! – возразил внук. – Думать не надо, что завтра, что через час будет. И как прожить это завтра, этот час по-человечески. А тут сорок лет – и ничего нет.

Он тяжело оперся руками о стол и уронил на него лысеющую голову.

– Скатерть-то бабка твоя связала, – перебил переживания внука дед. – Красоты-то не было, надо было делать красоту-то! Стул и стол я сам тесал, сбивал и клеил. Шкаф вон посудный тоже.

– Кому он нужен? Такого добра на каждой помойке найти можно.

– Пойди принеси.

Старику не хочется глядеть на внука. Усталость прикрыла глаза. Гневаться старик давно перестал. Осталась только усталость – проклятая и спасительная одновременно. Это она заставляла деда погружаться в глубокий сон и не давала сердцу разорваться.

Взгляд с потолка покинул комнату и глядел на лесную поляну. Она была неглубоко в лесу, рядом с дорогой, поросшей рыжим пухом летней пыли.

Заходящее солнце, словно ткань скатерти, пронзило золотыми иголками поляну, высвечивая и как бы облагораживая дремучую желтую пыль.

Пыль поднимала стоящая среди поляны девочка. Она кружилась и пританцовывала, задрав остренький подбородок вверх и разглядывая солнечные лучи сквозь резной зонт, созданный листьями на макушках деревьев.

Ее глаза не жмурятся – в этом возрасте на солнце можно глядеть сколько угодно. Ни далеким, ни горячим солнце не кажется.

Девочка воздушна и грациозна – она впервые видит солнце не во сне и ошарашена этим неожиданным открытием. Сердечко в груди колотится и обещает впереди много сладкого и неизведанного. Но не знает пока сердечко девочки, что сладкое может стать горьким, а горькое порой бывает сладким. Не знает этого и мальчик, присевший в густом разнотравье подлеска.

Взгляд с потолка видел, как поразили мальчика танцующая девочка и почти сказочная поляна. Но взгляд с потолка сердится. Девочку ищут все – и жители близлежащих деревенек, и служащие воинской и пожарной частей.

Заколдованный лесом, меркнущим небесным светом и еще чем-то мальчик должен известить людей о том, что девочка жива. А он не спешит этого делать. Не может оборвать в себе что-то совершенно новое, многообещающее. Это многообещающее – перед ним. Без названия.

Взгляд с потолка начинает не только видеть, но и ощущать, что испытывает мальчик, присевший в густом разнотравье подлеска. Ведь это он сам в семилетнем возрасте.

Потом другой свет проник сквозь веки, и, как дед ни жмурил их, глаза раскрылись. А увидел он стол, скатерть, стул, шкаф. Все на месте.

– И где же я?

Замусоленные края занавески напоминают о том, что он не на поляне, а в доме, а в доме сейчас время теперешнее. В прошлом времени занавески были накрахмалены и хрустели чистотой.

С кухни донесся какой-то шум, свидетельствующий, что старик не один в квартире. Хлопнув дверью, в комнату вошел сорокалетний внук.

– Принес?

– Дед, ты ничего не просил.

– Я – нет, тебе чего-то не хватало.

Великовозрастный внук сел на стул, взял со стола книжицу, повертел в руках и бросил в сердцах на скатерть.

– Неинтересная?

Внук молчал.

– Тоненькая такая! Что в ней уместится?

Дед ворчал, но ворчанье его стремилось к внуку, к его несвежему свитеру, отрепья которого сыпались на такой же несвежий пол.

Внук молчал. Обиделся, что дед послал его на помойку. Право слово, обидно: если он сейчас ничего не скажет деду, тот снова впадет в сон, и сиди тогда в неприкаянном молчании всю ночь. Телевизора нет, унес его внук в родительскую квартиру. Вот и возись с дедом целый день. А что у деда? Крохотная пенсия за вычетом квартирной платы.

Дед рассердился на внука, а потом возьми и спроси:

– Что за книжица такая?

– Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц» называется.

– Ну, почитай, что ли, – сказал дед.

– Чего? Вслух? – изумился внук.

– Ну, читай вслух.

– Не знаю, дед, ты как маленький.

Но он-таки начал читать.

Высохшее тело деда лежало под одеялом. В подгузнике для взрослых.

Тиканье часов на стене стало неслышным – и все погрузилось в молчание.

Внук понял, что разучился читать. Запинался, терял строку, снова возвращался к ее началу. Сопел в паузах и потел. Не нравилось все это внуку. Он и предположить не мог, что так плохо читает. Но потом, строка за строкой, страница за страницей голос окреп, и он наконец начал внятно выговаривать слова. И даже смысл текста внуком был обнаружен.

Эту тонкую книжку в мягкой обложке он нашел в скоростном подземном трамвае. В то раннее утро внук почему-то нервничал, крутил книжку в руках, да так и принес ее, свернутую в трубочку, в дедовскую квартиру.

– Дед, спишь? – прервал чтение внук.

– Ты – баобаб с астероида. Вырвать тебя ростком из земли надо было.

А теперь вымахал и оттеснил от себя всех вокруг.

Внук не сразу понял, что говорят о нем и говорят плохо. Прошла минута, прошла вторая. И тут дед сказал:

– И дом номер шесть, и квартира двенадцать, и улица на букву «В» называется. Как раз В-612.