– А планета пьяницы не про тебя? Сколько ты пил после всяких передряг? Пил просто так – чтобы пить.

Теперь внук пустился в странствия по своему прошлому. Голова его повернута к окну, профиль очерчен вечерним светом, и у деда есть возможность разглядеть внука. Смотрит старик и любуется, и радуется, даже пролежни у него не зудят – тепло и уютно ему в кровати стало.

Старик заснул. Внук остался в прошлом. А часы на стене заскучали – люди их покинули.

Взгляд с потолка немножко задержался на лысеющей макушке сорокалетнего внука, потом улыбнулся часам на стене, потом нырнул в окошко – и…

Ослеп. Оглох. От взрывов снарядов. Страшная сила подняла его в воздух и потом бросила на корчившуюся от взрывов землю. Было ужасно. Снаряды рвались и рвались, и небесные комья грязи сыпались и сыпались на окровавленную землю. Он чувствовал на себе этот тяжелый слой промерзшей земли и надеялся, что он закроет его своим телом, как щитом. А на что ему еще больше было надеяться?

Бомбежка закончилась. Земля-матушка еще осыпалась с небес на тело солдата, а он обнимал землю, вжимался в нее и благодарил за спасение. Он свято верил, что спасла его именно эта земля – ржаная, нищая и родная.

Солдат пошевелил каской, чтобы сбросить с себя слой закрывающей его лицо земли, и открыл глаза. Сначала увидел израненную землю, а потом израненного себя. Рана на ране. А к самой глубокой ране прижался белоснежный котенок. Откуда он тут взялся, непонятно. Но солдату было больно, и он, позабыв про котенка, заорал:

– Я ранен!

Котенок не исчез. Он трясся всем телом, но не сводил с солдата глаз.

Нарастающий свист очередного снаряда заставил солдата опомниться. Он схватил рукой белоснежный комочек шерсти, прижал к щеке и накрыл краем каски. Взрыва почему-то не последовало.

И вот лежат на черной израненной земле двое – человек и белоснежный кошачий детеныш. Солдат мотнул головой, каска сдвинулась на правый бок, и перед его глазами оказались глаза котенка.

– Ты чей? – спросил солдат.

– Я твой! – ответил за котенка новый взрыв.

И тут по каске постучали. Еще одни зеленые, почти кошачьи, глаза посмотрели на солдата.

– Живой?

– Да вроде бы.

Санитарка распласталась рядом с солдатом – голова к голове. И тут увидела котенка.

– Ух ты! А он твой?

Две каски, два подбородка на израненной земле. Три пары глаз. Глядя на них, даже снаряды перестали падать.

Санитарка была бесстрашной. Солдаты ласково называли ее «шалавой безмозглой» и улыбались при этом. Имелось в виду не легкомысленное отношение к мужчинам, а легкомысленное отношение к смерти. Залезть в горящий танк, чтобы вытащить оттуда почти смертельно раненного танкиста, ей было раз плюнуть.

Лица санитарки никогда нельзя было разглядеть. Каску поддерживал курносый носик над остреньким подбородочком. Губ тоже не видно – они вечно с грустью поджаты. Но сейчас рот санитарки рядом, и он розовый, как у котенка.

– Отдай мне котенка, – попросила санитарка. – Ты его не прокормишь, а у меня и пипетка есть, и молоко сухое.

– Если поцелуешь, он будет твой, – усмехнулся солдат.

– А что же не поцеловать? – И женские губы прилипли к мужским губам. А потом оторвались и восторженно чмокнули белоснежную шерсть котенка.

– Ты мо-о-й! – воскликнула она.

– Он твой! – подтвердила изрешеченная снарядами земля.

Котенок зарылся в женской груди, что-то ему напоминающей.

Взгляд с потолка проследовал было за котенком, но был ошеломлен следующим поцелуем – более длинным, дрожащим и бесконечным. Даже после поцелуя губы солдата и санитарки не разжались, а продолжали вглядываться друг в друга. И земля стала под ними горячей.

Взгляд с потолка прошуршал над степью и деревенькой, в которой вместо разбомбленных домов торчали только печные трубы, ворвался в свою комнату и зарылся в подушку.

Так устал он путешествовать во времени, что спал тяжелым сном.

– Проснись, дед! Подгузник поменяем – мне идти надо.

Плохо ему было возвращаться в войну – чтоб она сгинула, проклятая.

Так же, как сгинула в небыль пацанка-медсестра с теплым комочком белоснежной шерсти за пазухой.

Дед с радостью открыл глаза. Понял, что не на войне он. Санитарку жалко, котенка жалко, но зато теперь они вместе навсегда.

– А ты не уходи, – сказал дед внуку. – Еще почитай.

– Да спать мне здесь негде…

Диван после смерти бабушки вынесли к подъезду. Хотели продать и купить новый. Но тот благополучно исчез.

– А ты в стенку постучи.

– Чего?

– В стенку постучи. Соседка придет и даст раскладушку.

В стенку внук стучать не стал. Вышел в подъезд и постучал в дверь.

Стук услышали – за дверью протопали чьи-то шаги. Видимо, его разглядывали в глазок. Еще раз постучал. Подождал. Не открыли. Наверное, не понравился. Вернулся в свою квартиру и уже с порога сказал:

– Дед, а мне не открыли!

– Нет никого? – спросил дед.

– Кажется, кто-то был.

– Роза там за стенкой живет. Точно такая, как в книжке.

– С колючими шипами? Дед, в книжке картинок нет. И там описывается цветок, а не женщина.

С дедом произошли перемены в лучшую сторону, и внук решил этим воспользоваться.

– Фантазерка, поди? – спросил он, имея в виду соседку.

– Она. И маленького принца ждет.

– Почему маленького?

– А большой на что?

– Дед, ты как не мужик! – рассмеялся внук.

– Мужик розе не надобен.

– И долго ждет?

– Всю жизнь.

– И никого не было?

– Да являлись всякие.

– И что?

– Да все не то. Роза, похоже, маленького принца ждет.

– На всех принцев не хватит, дед.

– Роз еще меньше.

Внук покачал головой и продолжил пеленание. Потом уронил использованный подгузник в целлофановый пакет и бросил его через всю комнату в прихожую. Пакет шмякнул о входную дверь и упал на пол. Женщина в соседской квартире, прислушивающаяся к тому, что происходит, отпрянула от глазка. Чуть дыша, рухнула в кресло. Потом опять вскочила и бросилась на дверь, как на амбразуру. Провернула ключ в замке и лбом прислонилась к двери. Что это могло быть? Посмотрела в глазок – на площадке никого. Потом услышала проворачивающийся в соседней двери ключ.

И кто этот мужчина, вытряхивающий на улице умопомрачительной красоты скатерть покойной соседки? Внук, говорят, был у соседей. Пьющий, говорят, он был, а пьющие мужчины женщинам неинтересны.

Женщина опять из кресла возвратилась к дверному глазку – никого нет на площадке. И вдруг видит, что с обратной стороны двери на нее смотрит глаз мужчины, то приближая, то отдаляя небритое лицо.

Руки женщины прошлись по вельветовому халатику, поправили воротник, заправили выбивающуюся прядь за ушко – и все это не отрывая глаз от дверного глазка. А тут и мужчина прижался ухом к двери. У женщины сердце зашлось. Она рукой нащупала выключатель, потушила свет в прихожей и на цыпочках пошла внутрь квартиры. Только не загреметь бы чем-нибудь! Куда там! Она взяла и зацепилась полой халата за ключи с брелоком. Упавший брелок звонко оповестил о своем присутствии. Мужчина развернулся и поспешил выйти из подъезда. Женщина долго слушала удаляющиеся шаги – тише, тише, тише.

А что о женщине? Волосы, понятно, рыжие. Говорят, что цвет ужасный, но она так не считает. Прямая челка надоела, и не по возрасту уже, и не модно. Прямое каре под Анну Ахматову. Шея тонкая и длинная – в стиле моделей, представляющих элитную бижутерию. Кожа прозрачная, ну, может быть, чуть тронутая возрастными морщинками. Глубоких морщин пока нет. Из-за небольшого роста и соответственно такого же веса считает себя женщиной дорогой, но, как ни странно, ручной. Да, есть еще зеленые злые глаза. Злые потому, что сама допустила оплошность у двери. Она поднимается с кресла, с трудом выпрямляется и грызет заусенец на пальце – это немного помогает.

А потом вдруг заливается смехом. И вовсе она не дура, она просто сделала то, что хотела – пусть знает соседский мужчина, что подслушивать некрасиво. Стоп! Зачем звонят мужчины в двери одиноких женщин? Одинокая – не значит доступная. Злые зеленые глаза уже не такие злые, они наполняются радостью. Женщина опять направляется к креслу с гордо поднятой головой и сидит там в этом положении долго-долго – этим объясняется отсутствие дряблой кожи на шее.