Но что мы можем сделать? Помимо колоссальных эмоциональных затрат и реальной угрозы нашему духовному благополучию, ответ на этот вопрос ежегодно стоит примерно 200 миллиардов долларов в Соединенных Штатах. Если не произойдет какого-либо радикального прорыва (с помощью науки, путём изменения критериев для принятия решения о продолжении жизни, или посредством экономического ренесанса), нашим единственным выходом остается продолжение нашей благородной (?) и всё более невозможной борьбы, пока что-нибудь не сломается.

Фигура 1-2. Расходы на здравоохранение (доллары на человека) и ожидаемая продолжительность жизни (годы) в развитых странах. Левый аксис: Ожидаемая продолжительность жизни (розовые столбики); Правый аксис: Затраты на человека в год в долларах США (черные столбики). Данные из: https://www.healthsystemtracker.org/chart-collection/u-s-life-expectancy-compare-countries/#item-u-s-lowest-life-expectancy-birth-among-comparable-countries; https://www.healthsystemtracker.org/chart-collection/health-spending-u-s-compare-countries/#item-start.

Персонально, я совершенно не убеждён, что идея сохранения человеческой жизни любой ценой всегда гуманна. Я также думаю, что есть различные состояния, такие как невыносимая боль, поздние стадии неизлечимых болезней или эмоциональное страдание, которые делают смерть желанным исходом и единственно разумным и человечным выбором. Очень персонально, я бы не хотел, чтобы моё безнадежно состарившееся тело продолжало жить несмотря на то, что я его уже давно покинул. Кстати, я достаточно стар, чтобы рассматривать такую возможность как осязаемую и относительно близкую перспективу. Честно говоря, сокрушающая тяжесть ответственности за такие решения никогда не должна лежать на плечах наших детей.

Одним из главных затруднений является формулировка рабочих определений человека и личности. В области биоэтики решение этой задачи представляется почти недостижимым – возможно, из-за опасений что такие формулировки могут быть приняты к действию (Powell, 2013). Эмбрион определённо является человеческим существом (незрелой формой Homo sapiens), которое станет (или может стать) уникальной личностью. Больной в последних стадиях деменции безусловно является человеком, который в прошлом также был уникальной личностью, но который утратил ключевые аспекты индивидуальности вследствие неисправимого повреждения его/её мозга. Проблема формулировок такого рода также неотделимо привязана к нашему пониманию того, какие акции могут считаться гуманными и какие нет.

Мы все знаем и понимаем, что такое человек. Тем не менее, когда мы пытаемся сформулировать определение человека в мире биоэтики, мы не в состоянии дать простой ответ. Мы не хотим совершить ошибку, найдя правильный ответ на этот вопрос (выделено МХ) , поскольку он серьезно повлияет на интерпретацию многих сложных проблем, включая исследования на эмбрионах, методы оплодотворения, аборты, решения о жизни и смерти больных, лечение больных с поражениями мозга и политические решения, касающиеся прав животных, генной инженерии и искусственого интеллекта. Определение человека это вопрос одновременно биологический, теологический и этический. Christina M.H.Powel

Существует также другой аспект этой проблемы, привязанный не столько к нашим моральным обязательствами, сколько к социо-экономической реальности. Болезнь Альцгеймера является примером заболевания, которое обрело большое значение как ближайшее препятствие на пути к дальнейшему увеличению продолжительности жизни вследствие резкого увеличения продолжительности жизни (от 4-5 до 8 десятков лет) в течение предшествующего столетия. Деменция не в такой степени смертельна как рак или инфаркт миокарда и больные с прогрессивно снижающимися интеллектуальными способностями нуждаются в постоянном наблюдении и заботе в течение долгого времени, иногда десятилетий. Поэтому, с точки зрения социо-экономической необходимости, подходы к лечению деменции не должны фокусироваться исключительно на старении как таковом, а скорее на методах позволяющих сохранить или улучшить функцию мозга в достаточной степени для хотя бы частичной самодостаточности, даже если этого удастся добиться за счет относительного укорочения продолжительности жизни.

И ещё одно маленькое замечание. Как я уже упомянул, сенильные больные нуждаются в постоянном наблюдении и заботе, которые в большинстве случаев выпадают на долю членов семьи. Анализ заболеваемости и смертности показал, что люди ухаживающие за больными часто испытывают неблагоприятный стресс приводящий к повышенному риску смерти по сравнению с людьми такого же возраста (Schulz & Beach, 1999; Pendergrass et al., 2018). Для сравнения, не менее изматывающая забота о внуках и внучках, приводит к противоположному эффекту, уменьшая риск смерти на 37% по сравнению с не-дедушками/не-бабушками аналогичного возраста (Hilbrandae et al., 2018). Иными словами, вполне возможно, что члены семьи сохраняют жизнь своим безнадежно больным пожилым родственникам, просто даря им несколько лет из своей собственной жизни. Можно ли это считать хорошим обменом? Любое самопожертвование основанное на любви нельзя оценивать с точки зрения холодной целесообразности, но для тех, кто не является непосредственным участником в этой разыгрывающейся трагедии, такой обмен может показаться очень несправедливым.

Создавая живые существа, природа главным заботилась об их способности к выживанию и самовоспроизведению, так что в рамках этих принципиальных задач, максимальное долголетие никогда не было приоритетом. Возможно это означает, что, в качестве побочного продукта эволюции, долголетие никогда не получало достаточного внимания со стороны природы и что, поэтому, у нас в принципе есть большой потенциал для улучшения.

Давайте предположим что мы располагаем средствами для того, чтобы радикальным образом увеличить продолжительность нашей жизни. Каким образом мы сможем по-настоящему почувствовать и оценить обретённое долголетие? Только по сравнению с другими – с теми кто его лишён! Это не совсем справедливо по отношению ко всему, разумеется. Например, мы наслаждаемся восходом солнца, хорошей книгой, чашкой кофе или просто ещё одним днём без всяких сравнений – просто потому, что эти вещи доставляют нам интеллектуальное, эстетическое и физическое удовольствие. С другой стороны, “выглядеть моложе” или “жить дольше” предполагает существование некоего стандарта, который должен быть превзойдён в реальном времени.

Перед лицом вечности, любое увеличение продолжительности жизни представляется ничтожным. Также, мы обычно не сравниваем себя с собаками, слонами, или деревьями – мы сравниваем себя с нашими соседями. И как только какой-либо продукт становится доступным в равной степени для всех, этот продукт перестает быть привилегией и, следовательно, объектом острого наслаждения. Он превращается в рутинную норму и, если мы хоть что-нибудь знаем о человеческой природе, все предыдущие исторические стандарты немедленно забываются и наше новообретенное долголетие становится просто очередным и неприемлемым минимумом. Достаточно взглянуть на нас самих. Нам совершенно безразлично, что продолжительность жизни наших предков была в среднем на 30 лет короче. Нас волнует только факт, что продолжительность нашей собственной жизни ужасно, отвратительно, недопустимо мала.

Кроме того, смысл идеи поиска эликскира бессмертия коренным образом отличается от идеи поиска лекарств от болезней, потому что последнее по умолчанию является общественным достоянием, тогда как первое всегда было формой секретной деятельности, плоды которой предполагались стать доступными только для немногих счастливцев. Следовательно, возможно, что некоторое неравенство в распределении будет существовать, если оно уже не существует (некоторые дорогостоящие медицинские процедуры большинству из нас недоступны). В силу взрывоопасного характера такого преимущества, действительно значимые разработки в области прикладной геронтологии будут использоваться достаточно избирательно и без публичного ведомa.