Вопросы терзали Цимбу, но силы не желали возвращаться, и ей ничего не оставалось, кроме как задавать их себе самой, в мыслях. Скоро они пробежали восточные руины стены, эта часть была самой сохранившейся. Улица Мира, улица Купцов, проспект Героя Генриха. Они несли ее мимо знакомых до боли мест, где она проживала последние годы. Здесь недалеко ее дом, ее квартира на третьем этаже, прямо там, лишь немного углубится во дворы и улочки поменьше, в тени старой полуразваленной стены. Там солнце светит лишь половину дня, а после обеда тень закрывает все.

Парень уже не на шутку запыхался, когда двое преступников добежали до густонаселенных районов поскромнее. В этом месте было не так людно в это время дня, а немногочисленные прохожие реагировали не так бурно. Внезапный хлопок разнесся по округе эхом. Но больше ничего не случилось. Оба преступника замерли прямо посреди улицы, оглядываясь во все стороны.

– Они, наверное, на крышах! – крикнула девушка. – Неси ее, а я…

Еще хлопок, еще эхо и пуля ворвалась в тело девушки, разорвав ей большую часть бедра правой ноги. Кровь брызнула во все стороны.

– Аккуратнее! Держись у стен, не выходи на середину! – орала девушка. Парень ругался почем зря, но бежал дальше, все еще неся беспомощную Цимбу. Он устал и бежал не так быстро, как вначале. Цимба успела заметить, что кровь раненной девушки стала черной и начала просто исчезать: вся кровь, которую она потеряла, растворялась во тьме без следа, обращаясь в эту же тьму.

Похититель все бежал, он выбрал путь через дворы и перешел на ковыляние, пошатываясь из стороны в сторону. Он бросал взгляды на острые крыши домов, но, похоже, никого там не видел. Теперь в нем чувствовался страх неожиданного выстрела. Пуля летела быстрее его реакции и он явно не был неуязвим. Наконец, стриженый зашел в какой-то подвал, яростно пнув дверь, та распахнулась и ударила о стену. В подвале было темно, но он шел дальше, будто и не обращая на это внимания. Зайдя поглубже в сырой мрак, похититель положил Цимбу на холодный пол.

– Придется тебе подождать здесь, красотка, – шепнул он. – Я пойду помогу Катерине.

И незнакомец исчез. Не ушел, а просто растворился в темноте.

Ей должно было бы стать лучше, ведь сознание к ней вернулось, но не тут-то было. Теперь ее морозило, начинала болеть голова, левое плечо сводили периодические спазмы. Слабость не ушла, хотя тело понемногу начинало отвечать на команды разума. Глаза привыкали к непроглядной тьме подвала, куда не ходят без фонаря, и теперь, казалось, она различает черты стен, трубу и какие-то боковые проходы. Она начинала осознавать произошедшее.

Теперь она была такой же, как повешенные люди. Это сильно меняло восприятие событий. Они не были колдунами, не творили зла, даже не хотели его творить. Лишь стали жертвами такого же несчастья, что настигло ее. Настоящие маги – это те двое, что забрали Цимбу. Те, что искалечили одного человека и наверняка убили другого. Не они ли сделали это с ней? Теперь Цимбу тоже ждет казнь, эта мысль странно звучала на фоне подвала. Здесь было плохо, темно и неуютно, но почему-то отсюда весь мир казался каким-то далеким, и жизнь будто и не текла вовсе. Но вернуться нельзя, что теперь будет с ней? Что скажут отец, мама, сестра?

Сестра! Как же она раньше не подумала: они с Орианой родились в один день, похожие, словно две капли воды. Кто-то наверняка запомнил внешность новой колдуньи – по дороге ее видели десятки людей. Сколько времени им понадобится, чтобы узнать ее личность? Примут ли они сестру за нее и как поступят? Это заставило Цимбу попробовать подняться. Но тело налилось тяжестью и все, что она смогла, – это упасть. Замечательно, теперь она не сидит, прислонившись к стене, как ее оставил похититель, а лежит на полу.

Что-то зашумело в темноте. Крысы? Или люди? Она попыталась позвать на помощь, но получился лишь кашель. Это тоже может сработать: они услышат и помогут ей. Только что дальше? Спасли ее те двое или обрекли на еще худшую участь? Из темноты вдруг вынырнул мужчина. Он опустился на колено и осмотрел лежащую девушку. Странно: Цимба видела его, а он ее, но фонаря у мужчины не было.

– Не бойся, – сказал незнакомец. На редкость нежный голос, будто певец какой. – Тебе плохо, но тут безопасно. Они потеряли след.

Мужчина взял ее на руки и понес дальше, вглубь подвального помещения. В какой-то момент он остановился, опустил ее и открыл висячий замок на одной из дверей. Цимбу неизвестный положил на какое-то тряпье внутри этой подвальной комнаты, запер дверь и зажег небольшую лампу. Свет смотрелся чудовищно в этом месте. Яркий, манящий огонек рисовал огромные тени на стенах. Здесь были стеллажи с банками, мешки, ведра, целая охапка метел, связанных вместе, и другое барахло. Мужчина сел на табурет рядом с лампой, в ее свете он выглядел особенно мистически.

Ему было лет сорок, Цимба сравнила бы его со своим отцом, но, может, тот немного старше. Черные волосы, тяжелый взгляд темно-голубых глаз, большой нос и он словно все время хмурился. Его одежда ничем не выделялась, его легко можно было принять за простого фабричного рабочего, вернувшегося с очередной смены. Только в воздухе витала некая мрачная аура.

– Тебе повезло, девочка, – начал мужчина. – Мы обычно не вмешиваемся столь рискованным образом. Скажем, обстоятельства были на твоей стороне. Ты, наверное, хотела бы о многом спросить? Но не можешь… Я постараюсь тебя успокоить, насколько получится. Тебе нужно отдыхать, поспать. Это очень важно. Через два-три дня ты сама себя не узнаешь. Но пока тебе будет тяжело.

Он следил за огоньком в лампе, а она пыталась сказать ему: пусть пойдет к сестре, пусть предупредит ее, их всех, пусть они не заберут Ориану вместо нее. Слова не получались, начинало только сильно першить в горле, наружу выходил только кашель.

– Тихо, тихо, – повторял мужчина. При его нежном голосе и в дрожащем пламени она легко могла бы принять его за своего ровесника. Полутьма как-то искажала его образ, но только на время. – Меня зовут Дэнс. Фамилии у меня нет, так уж вышло. Знаешь, я рос сиротой в одном из этих жутких домов. И всегда боялся темноты. То есть, до определенного момента, когда со мной случилось то же, что и с тобой. Сейчас они пишут, что это нашествие магов и колдунов, желающих «ниспровергнуть ценности вольного города, подавить волю народа, загнать нас обратно во времена безнравственности и невежества». Но началось это не сейчас… когда я был мальчишкой, то стал, пожалуй, первым в своем роде. Я имею в виду – в этом городе. Но кто заметил бы тогда никчемного беспризорника, сбежавшего от «заботливой» опеки нашей любимой родины?

Он продолжал смотреть на свет, а не на нее, одновременно водя ладонью вокруг лампы, рисуя тем самым еще более жуткие тени на стенах. Мужчина словно хотел схватить огонек лампы, но не решался дотронуться до него. В таком освещении казалось, что его лицо как-то меняется, становясь более мимолетным, неуловимым. Зачем он это делает?

– Я всегда боялся темноты, потому что в ней, как представлялось мне, обитает что-то невероятно страшное. Чудовища, – продолжал вещать этот Дэнс. – Взрослые люди не боятся темноты лишь потому, что уверены, будто их там нет. А они, быть может, и есть. Только я как-то подумал: что будет страшнее, увидеть монстра при свете дня, со всеми его клыками, когтями и взглядом, жаждущим разорвать тебя, или в темноте, где нет ничего, кроме твоего воображения о монстре? Так вот, в полной тьме, в которой обитает только слепец, нет нужды боятся страшных чудовищ. Да, они все еще могут существовать, но их внешность тебя уже не напугает, верно? Ты сможешь представить его, каким захочешь. И возможно, только возможно, мы стали бы храбрее, если смотрели не на монстра, а на возможности, имеющиеся у нас. Да и зачем монстру страшный вид, если его никто не может увидеть? Страхи не живут в темноте, там живет только наше воображение.

– Я веду к тому, – продолжал Дэнс, – что свет на самом деле не таит в себе добро по определению. Можешь вообразить мир, где света нам нужно будет меньше меньшего? Там растения будут расти без нужды в свете, не будет разницы между днем и ночью. Люди перестали бы цепляться за внешнее, называть мазню красотой, смеяться над уродством, строить больше и выше, дабы выглядеть богатыми и знатными. Знаешь, наверное, богатство определялось бы музыкой. Ведь ушла бы наша жажда в совершенстве формы, а взамен пришла жажда в совершенстве содержания. Запахи и звуки, другие ощущения, все это обострилось бы, стало значить куда больше. Мы бы попали в поэтичный мир, где нет дела до твоего узора на кафтане. Зато куда важнее стали бы другие вещи. Мы бы узнали новые недостатки в нашем восприятии и переродились.