– За кого ты нас держишь, трактирщик?! – возмутился Киреан. – Мы вовсе не нищие оборванцы! С сего дня мы – гвардейцы самого короля–регента Рамиса!

– Ааа… Так вы видать из тех двенадцати… Вон оно что!

Хозяин расплылся в извиняющейся улыбке.

– Нижайше прошу прощения, – поклонился он ещё раз. – Раз был тут случай неприятный… Знаете, как бывает: обжегшись на молоке, на воду дуешь… Что же, мои искренние поздравления, господа!

Пятясь задом и непрестанно раскланиваясь, он спешно удалился. Винный бочонок остался в полном распоряжении Киреана.

– Вот почему меня прозвали Серебряным клинком Изерры, – продолжил тот рассказ, быстро наливая вина всем троим. – Упрямство… и упорство… Некоторые любят порассуждать о том, что есть разница между упорством, как чертой закалённого характера, и упрямством, как проявлением глупой твердолобости. Однако отец не раз говорил мне, что они идут рука об руку. И к какой бы цели я ни шёл, завистники обязательно будут корить за наглость или упрямство, потому что они просто не хотят, чтобы я чего–то добился. Но как только я достигну успеха, те же самые голоса начнут восхвалять меня за упорство. Как он любит говаривать, «Даже безмозглый баран, бьющийся лбом о скалу, станет народным героем, если ему всё же удастся эту скалу опрокинуть!». Вы наверное догадались, что Владыка Изерры страшно упрям!

Киреан сам рассмеялся своим словам, а затем выпил кубок залпом. И вдруг выдвинулся корпусом к Йеду, словно собрался сообщить большую тайну.

– А знаешь, что ещё? – понизил он голос. – У нас не раз случались и покушения на жизнь наследников изеррийской короны. Синод, понятное дело, такие преступления всегда тщательно расследует, но даже Чтецам бывает не удаётся найти того, кто вложил монету в руку убийцы. Ведь в таких заговорах часто замешаны люди очень высокого положения, а без веских доказательств Синод не станет огульно проверять умы высшей знати. У них это запрещено какими–то правилами. А если для покушения наняли Длань… – тут он перешёл почти на шёпот, – следов вообще не останется. В таких случаях даже и убийцы не сыскать. Они как тени в ночи.

Тут новый кубок вина излился прямиком в горло среброродного принца.

– Отец упрям, но не глуп, – продолжил Киреан, едва переведя дыхание. – Он и не подумает лишить меня титула принца Изерры, а все поношения мачехи ему – что зудение комара. Однако опасаясь за мою жизнь, он решил отослать меня сюда. Ведь даже убийцам Длани не так–то просто пробраться в королевскую гвардию. И вот я здесь, среди людей, от которых не опасаешься получить кинжал в спину! Ты даже не представляешь себе, Йед, как это здорово. Вот почему я так рад сегодняшнему дню и готов расцеловать тут хоть каждого босяка!

Едва закончив говорить, он жадно осушил ещё один кубок.

Йед глядел на напивающегося принца и дивился. Он вспоминал, как впервые его увидел: скривившиеся от отвращения губы и надменный до спеси тон речей. Но тогда Йед ничего не знал о тайнах изеррийского двора и даже не представлял себе, что кроется в закоулках души принца. С самого детства весь мир ополчился на Киреана, и тот в одиночку был вынужден с ним драться. Драться вновь и вновь, и каждый раз побеждать.

– Интересно, – молвил Йед. – Я вот что скажу: ваши с Мероном истории чем–то похожи. Вас обоих пытались незаслуженно выбросить за борт, можно сказать отвергли. Однако это лишь укрепило вашу волю – и вот вы оба здесь, празднуете успех. Но всё же, за успехом тут кроется нечто совсем другое… Какая–то червоточина… Как бы лучше сказать? Печаль или беда…

– Трагедия? – подсказал Мерон. – Ты хочешь сказать, что за каждой историей успеха на самом деле стоит трагедия?

Йед кивнул. Мерону удалось точно сформулировать его мысль.

– А что насчёт тебя самого? – спросил Киреан. – То есть, про твою трагедию мы уже хорошо знаем… Про чуму в деревне… Но ты ведь решил идти в гвардию намного раньше? Для чего же?

– Я? – удивился Йед.

Вопрос внезапно застал его врасплох. В его случае за стремлением стать королевским гвардейцем никакой трагедии, казалось, не стояло. Не то, чтобы он тайно сомневался в правильности своего выбора, но вопрос «почему?» тут просто абсурден. Йед словно был создан для этого с самого рождения, и всё тут. Как можно спрашивать такое у него? Всё равно, что спросить, почему у него только две руки и две ноги, а не иное их количество.

– Я всегда хотел быть гвардейцем… С самого детства. Достойно служить королю… и всё такое. Это моя судьба.

– Вот как? – разочарованно молвил Киреан. – Выходит ничего, кроме слепого подчинения правителю, тебя и не интересует?

Йед задумался. А действительно, зачем ему это на самом деле?

– Нет… Конечно же нет! Помните нашу клятву? «Защищать монарха, страну и народ от любого зла». Я всегда хотел служить… не столько даже королю, а людям. Ведь страна это и есть её люди! И я намерен уничтожить всё зло, что им угрожает! Защищать их, нести добро и помогать им всем!

– Прямо–таки всем–всем помогать и нести добро? – рассмеялся Мерон. – Да ты у нас в святые метишь, я погляжу! И даже тем, кто тебя ненавидит и хочет убить?

– Разве правильно огульно помогать всем? – философски вопросил Киреан. – Я хоть уже и пьянею, но такой глупости не сказал бы. Шут с ними с теми, кто ненавидит и считает за врага. Сделать добро и им тоже – благородно… Это я хотя бы могу понять. Но разве все люди достойны твоего благородства? Есть такие, которым твои усилия вообще не пойдут на пользу. Всё твоё добро окажется для них бесполезно. Ты поставил себе цель, которой не суждено сбыться.

Йед задумался. Слова Киреана кое–что ему напомнили. События прошлого…

– Я, кажется, понимаю, о чем ты. Мой отец однажды влип как раз в такую историю. Он упорно пытался делать добро одному человеку… И это обернулось ловушкой.

Йед заглянул на дно опустевшего кубка, чтобы собраться с мыслями.

– Был у отца один закадычный друг детства. Звали его как не помню уже, потому так и буду его называть «наш дружище». Мальчишками они с отцом всё время проводили вместе, но потом пути их разошлись. То есть в деревне–то нашей они оба по–прежнему так и жили. Но отец стал работать в кузне не покладая рук. Благодаря его трудолюбию, бедности наша семья никогда не знала. А наш дружище оказался непутёвым. Ни в одном ремесле не закрепился, и жил в нищете. Да и Старый мир бы с ним, но вот беда: он вскоре женился. О его невесте мы тогда мало знали, кроме как что она не из местных. Как позже выяснилось, родом она с юга, из никкерских земель. В её краях в чести одна народная община, что называют себя Добрые люди.

– Я о них слышал, – вмешался Мерон. – Вроде бы Добрые люди тоже поклоняются Богине, как и все, но привносят странноватую философию. В сущности, обычная секта, каких в Никкерии как грибов после дождя, однако Добрые люди рьяно стремятся распространять своё учение по всему Междуморью. Последователи этой веры расселяются по самым отдалённым уголкам среди простых людей, дабы нести «свет Богини», как они его понимают. Надо сказать, Синод никогда не одобрял ни Добрых людей, ни любую другую из никкерских сект.

Кивнув в подтверждение, Йед продолжил рассказывать.

– Вот тогда, женившись на той никкерке, наш дружище и изменился характером. Поначалу он просто стал занимать у всех, кто в деревне ни жил. Просить помочь средствами и едой, жалуясь, что они с женой голодают. Большинство селян скоро его раскусили, но отец всегда относился к нему по–доброму, ведь друг детства всё–таки. Вскоре, однако, и он тоже понял, что просто содержит его за свой счёт, вместе с его никкеркой. Отец пытался намекнуть нашему дружище, что пора бы уже и за ум браться. Но каждый раз тот принимался всячески стыдить отца и обвинять в разных грехах: жадности, самолюбии, эгоизме. Говорил, будто отцу просто повезло, что ему по наследству досталась такая кузня, и это нечестно, что отец стал зажиточным из–за простого везенья. Что если бы такая кузня досталась ему, он и сам жил бы не хуже. А значит Богиня одарила отца не просто так, а дабы он делился по справедливости с теми, кому повезло меньше. Наш дружище жаловался, как тяжела его жизнь, сколько болезней и несчастий валится на него и его жену, и что только из–за этого они и не могут найти себе столь же прибыльного дела. Но однажды отцу все эти россказни надоели. Он сохранил непреклонность и дал нашему дружище от ворот поворот. И вот тогда к нам впервые заявилась его жена. Эта никкерка слёзно расписывала всяческие беды и несправедливость, что преследуют её род ещё от прабабки. Обвиняла нашу семью в чёрствости и бесчувствии, а также в том, что мы ослеплены своим эгоизмом и гордыней. Что наше счастье – не отцовская заслуга вовсе, а дар Звёзд. И потому не следует нам воротить нос от ближних, которых Богиня не одарила столь же щедро. Ведь богатство – это вовсе не награда, а испытание, которое Богиня посылает более грешным из смертных. Так она якобы даёт нам шанс очиститься от греха, однако если мы станем в нем упорствовать, то не примет она наши души в мире мёртвой жизни. «Люди по природе своей грешны. Они порочны уже самим своим рожденьем. Потому и мир, населённый людьми, несправедлив и жесток», рассказывала она. «Боль и страдание – заслуженная кара за нашу нечестивую природу, противную Богине. Но жертва да очистит от греха! Те, кто жертвует ради ближнего, освободят свою душу от врождённых пороков. Лишь они, чистые духом, достойны провести Вечность в благом свете Богини». Не знаю, верила она во всё это сама иль нет, но со стороны её заумные религиозные речи выглядели как оправдание, чтобы они с мужем оба продолжали висеть на нашей шее. На шее у всей деревни.