— Хорошо. В чём заключается испытание?

Кардинал замолчал, словно поперхнулся собственными словами, и кивнул одной из монахинь. Не без опаски подойдя ко мне, она быстро залопотала что-то по-итальянски, указывая на "кресло подсудимого". Я опустилась в него, не обращая внимания на причитания отца Фредерика, полностью перешедшего на франзузский и заклинавшего меня уйти. Лицо аббата Джозефа было белым, и во мне пробудилось любопытство: какое же испытание можно придумать, чтобы проверить на крепость подобное мне существо? Между тем, уже три монахини суетились возле меня. На моих запястьях чуть выше часов Винсента защёлкнулись широкие, прикреплённые к подлокотникам кресла металлические браслеты. Напротив остановился служитель. Совсем молодой и на вид очень хрупкий, он смотрел на меня с нескрываемым ужасом. Взгляды остальных тоже были устремлены на меня, старик с ехидным лицом даже подался вперёд, и тогда кардинал тожественно объявил:

- Cominciate![3]

Молодой служитель принялся нараспев произносить строки на латыни, и, хотя я понимала большую часть слов, общий смысл был мне непонятен. Что-то вроде призыва сбросить путы, расправить крылья, вырваться из-под гнёта… В какой-то момент мне показалось, что мои "наручники" начали нагреваться, а через несколько секунд, я в этом убедилась. Вскоре они накалились настолько, что стали очень чувствительно жечь кожу. Я покосилась на кардинала. Это и было испытанием? Полюбоваться, как мои руки пойдут волдырями? Но старческое лицо не выражало ничего. Отец Фредерик отвернулся, сжав побелевшие губы. Аббат Джозеф что-то беззвучно шептал. Песнопения служителя становились громче, ему вторили монахини… Наручники уже изменили цвет, раскаляясь всё сильнее. Боль постепенно становилась невыносимой, и во мне начал разгораться гнев. Какого дьявола я в самом деле торчу здесь, выставленная на всеобщее обозрение, словно дикий зверь? И я даже не уверена, стоит ли мучений помощь этих святош! И неужели можно ожидать, что они действительно станут союзниками "врагов человеческого рода", будут искренне защищать нас от силы демонических заклинаний? Да и кто поручится, что они попросту не сбегут, увидев вырвавшиеся на свободу полчища демонов? Ведь сойтись с ними в открытой схватке — совсем не то, что мучить в застенках инквизиции низших существ моего мира… Ничтожные, трусливые и злобные создания, именующие себя людьми!.. Ярость захлёстывала меня волнами, я с ней едва справлялась, избегая смотреть на своих мучителей — любопытство на их лицах наверняка бы привело меня в неистовство. Но это не помогало. Ощущение реальности меня оставляло, даже боли я уже не чувствовала — только чёрную жгучую ярость. Она как будто отодвигала сознание в тень, уступая место другой сути, не имевшей ничего общего с разумом… Почему я вообще должна это выносить? Что мешает мне вырваться, сбросить с себя эти путы? Голос служителя, читавшего заклинания, стал заметно слабее. Я подняла на него затуманенный взгляд и увидела… КРОВЬ. Она сочилась из его порезанных запястий, стекала по ладоням и мерными каплями падала на пол… У меня потемнело в глазах. Я чувствовала, как оскаливаются зубы, как тело сжимается, готовясь к прыжку… Кресло затрещало и распалось на куски, когда я оторвала подлокотники вместе с обхватившими руки "браслетами" от сидения. К тому моменту я уже наблюдала за собой со стороны, практически не ощущая собственного тела. КРОВЬ… Наконец-то я смогу припасть к горлу смертного и узнать её настоящий вскус! Наконец-то…

Но внезаппно в моём почти отключившемся сознании настойчиво забилась мысль: "Остановись, остановись, остановись!". По какой-то причине мне нельзя нападать на этого смертного — ни на одного смертного вообще. Потому что иначе… иначе я потеряю способность прикасаться к освящённой земле… не смогу носить часы Винсента… и тогда ничто не защитит меня от… Помимо воли с губ сорвалось имя, внушавшее мне больший ужас, чем конец света:

— Арент…

Сознание прояснялось быстро, ярость прошла ещё быстрее, осталась только боль от раскалённых пут… Я обвела растерянным взглядом ряды собравшихся. Служитель всё ещё бормотал латинские слова. На посеревшем лице выделялись испуганные глаза, кровь продолжала стекать по пальцам на пёстрое ковровое покрытие. Но вот он покачнулся и начал оседать — я подхватила его, не дав коснуться пола. Кровь запачкала мою светлую юбку, расплывшись по ней безобразным пятном.

— Какого дьявола вы медлите? — я не узнала собственный охрипший голос. — Хотите, чтобы он истёк кровью?

Воцарилась гробовая тишина. Кардинал Орефичи поднялся со своего места. Вид его был торжественным, как если бы он только что взял приступом Замок Ангела[4].

— Испытание пройдено.

Монахини выхватили из моих рук потерявшего сознание молодого человека и уволокли его куда-то в темноту. Я тронула пальцами один из своих "браслетов" — они были совершенно холодными… Отец Фредерик, уже стряхнувший с себя державших его служителей, бросился ко мне. Продолжая стоять, кардинал едва заметно наклонил голову и торжественно добавил:

— Дочь моя.

Тела, задрапированные в тёмные одеяния, зашевелились, словно кто-то невидимый дёрнул за управлявшую ими ниточку. Лица выражали ту же торжественность, что и лицо кардинала. Даже ехидные черты крайнего ко мне старика приняли более благородное выражение. Одна из монахинь освободила меня от пут и поцеловала в лоб. Я не без удивления смотрела на весь этот спектакль, ожидая концовки. Кардинал поднял руку, и гул голосов смолк.

— Тьма не завладела твоей душой полностью, — объявил он. — Ты доказала это трижды: войдя в эту церковь, оставшись в ней ради того, чтобы защитить своих поручителей, и, наконец, поборов собственную чудовищную суть, при этом пощадив жизнь невинного человека. Твоя весть — истина, и мы её принимаем. Мы сделаем всё, что сможем, чтобы защитить этот мир, не щадя собственных сил — при единственном условии. Ты должна поручиться за тебе подобных, что ни одному из нас не будет причинён вред.

Я красноречиво глянула на пламеневшие следы на запястьях и усмехнулась:

— Уверена, вы и сами в состоянии о себе позаботиться.

Разумеется, кардинала подобное уверение не удовлетворило, и мне пришлось торжественно пообещать, что ни один из мне подобных не злоупотребит оказанным ему доверием и не использует людей его высокопреосвященства в качестве закуски. Кардинал, со своей стороны, обещал начать немедленную мобилизацию имевшихся в его распоряжении средств, как людских, так и "божественных", включавших освящённые предметы и реликвии, которые помогут в битве против "кромешного зла". В случае нужды я смогу связаться с ним через аббата Джозефа или отца Фредерика, с которыми он будет поддерживать тесную связь. Когда он замолчал, я кивнула, не в силах выдавить из себя слов благодарности. Ожоги продолжали жечь кожу, но гораздо больше меня злил разыгранный ими фарс. Что если бы я не сдержалась и прикончила чтеца? Защитное кольцо освящённой земли было бы разрушено, и Арент нашёл бы меня в тот же миг…

— На что вы расчитывали, подвергая меня испытанию? Если бы моя "чудовищная суть" всё же вырвалась наружу?

— Погибли бы многие из нас, — не задумываясь ответил кардинал.

— И вы шли на это сознательно? И этот юноша…

— Конечно, он знал, что его ожидает. Но эта жертва была необходима. Мы должны были увериться в истинности посланного нам знамения. Вестница из глубин мрака, душа которой, опалённая адским пламенем, всё же сохранила человеческие черты. Весть, принесённая тобой, не может быть ложной.

Палачи внезапно превратились в мучеников. Теперь мне был понятен страх в глазах молодого служителя. Я вспомнила, захлёстывавшую меня ярость и поёжилась. А если бы здесь ещё появился Арент и увидел меня обезумевшей, закованной в путы, и с уродливыми ожогами на запястьях? Ни распятия, ни святая вода, ни молитвы не спасли бы присутствующих от кровавой бойни. Безумцы! Самые настоящие безумцы…