— А мои друзья? — выкрикиваю я. — Что будет с ними?

Но она мне не отвечает. Вместо этого она разворачивается на каблуках, ждёт, когда ей откроют дверь, и выходит, не оглядываясь.

Когда дверь за ними закрывается, я падаю на холодный пол и рыдаю обо всём, что я потеряла, и о том, что вот-вот потеряю.

В день своей казни я чувствую неожиданное спокойствие. Последние два дня я провела, мысленно прокручивая всю свою жизнь, ругая себя за все дурацкие решения, гадая, как воспримут известие о моей смерти мама и сестра. Но сегодня я гоню это всё из головы и гордо иду навстречу судьбе. Ну, вроде как.

Затаив дыхание, я беру фекалии из металлического ведра и размазываю их по рукам, ногам, даже шее. Когда я всё же решаюсь сделать вдох, вонь душит меня. Спустя несколько минут и кратких вдохов ртом я отчасти привыкаю к этому запаху и начинаю дышать ртом. Покрытая густым слоем подсохших какашек я сижу на кровати и жду, когда за мной придут. Хочу сделать этот процесс максимально неприятным для них.

Пока я жду на месте, в моей голове бродят разные мысли. Хотела бы я знать, что происходит с Кудряшом и Триной. Им дали отсрочку? Мягкий приговор? Может, им придётся сгнить в этой чёртовой тюрьме? Думаю, я бы предпочла умереть, чем провести остаток жизни среди бетона, зловония и одиночества.

Когда они приходят за мной, я поднимаю голову высоко. Я вынуждена подавить улыбку, когда они заходят в камеру и начинают задыхаться.

— Какого чёрта? Это что, говно? — спрашивает меня охранник-извращенец, прикрывая нос и рот ладонью.

— По запаху точно оно, — отмечает его сальный напарник.

Не говоря ни слова, я встаю с койки и подхожу к ним. Они смотрят на меня как на бешеную собаку, но неохотно надевают мне наручники.

— Фу, как же отвратительно, — говорит извращуга, морща нос.

Я пожимаю плечами и жду, когда меня выведут из камеры.

Извращенец осторожно сжимает мою руку и тут отдёргивает, отряхивая.

— Я не могу. Это слишком мерзко.

— Давай я, — второй делает шаг ко мне и жёстко хватает за руку, сжимая так, что я корчусь от боли. — Скорей бы уже от неё избавиться.

Я прикусываю губу, чтобы сдержать слёзы, пока он ведёт меня из камеры и по коридору. Мы проходим несколько камер, пока не останавливаемся у двери.

— Мадам Нейман хотела, чтобы ты сначала увидела казнь своих друзей.

Сердце застывает.

— Казнь?

Не успевает он ответить, как дверь открывается, и меня ослепляет дневной свет. Я щурюсь, глаза болят после того, как я провела бог знает сколько дней взаперти. Привыкнув к свету, я замечаю Трину и Кудряша, уже стоящих снаружи со связанными за спиной руками. Кудряш стоит на помосте и слабо улыбается, когда видит меня. Толстая петля свисает над его головой.

Виселица. Казнь через повешение. Меня бросает в дрожь от самой мысли об этом.

Мадам Нейман стоит в стороне, наблюдая за процессом. Она присутствует на всех казнях или только у особо удостоившихся? Она могла бы провести время с большей пользой, чем наблюдая, как умирают люди.

Вот он — тот самый момент, к которому всё и вело. Кудряш делает вид, что его не пугает неминуемая смерть. Трина тихонько всхлипывает под своей петлёй. А я с высоко поднятой головой шагаю под похоронный марш к своему месту в центре, взбираясь по ступенькам.

Охранники потихоньку привыкают к вони.

— Последнее желание? — громко спрашивает мадам Нейман.

— Да, — отзываюсь. — Я хочу попрощаться.

Нейман колеблется мгновение, но кивает.

Охранники ведут меня вниз по ступенькам сначала к платформе Трины.

— Можно мне обнять её? — спрашиваю извращенца. Тот оглядывается на мадам Нейман.

— Заключённая один-четыре-ноль-два просит разрешения на физический контакт с заключённой девять-восемь-один-семь.

Нейман кивает.

— Даю своё разрешение. Но не спускайте с них глаз.

Я слышу щелчок пистолета, когда один из них снимает с меня наручники. Освободившимися руками я обхватываю Трину. Она вздрагивает, пятясь назад.

— Чёрт, чем это от тебя пахнет?

Отстранившись, я отвечаю:

— Моим дерьмом.

Слёзы текут по щекам Трины. Она смотрит на меня и улыбается.

— Если с кем и умирать, то только с тобой.

Я больше не сдерживаю слёз. Как бы я ни храбрилась, один взгляд на Трину и Кудряша оставил дыру в моём сердце.

— Мне так жаль, — говорю я сквозь слёзы. — Это всё моя вина.

— Всё нормально, — успокаивает меня Трина, хотя у самой слёзы уже собираются на подбородке и капают на грудь. — Я сама это выбрала.

— Время, — выкрикивает Нейман.

Грубые руки оттаскивают меня от Трины, и я не могу думать ни о чём другом, кроме как о том, что больше никогда её не увижу. В голове мелькают воспоминания о том времени, что мы провели вместе. Она показала мне тайный выход из лагеря и просила никому не рассказывать. Она помогла мне проникнуть в правительственный бункер, благодаря своим «богатствам». Она научила меня консервировать томаты. Мы обменивались историями, делились секретами. Наши деньки в лагере, кажется, были в какой-то прошлой жизни.

Затем меня тащат к Кудряшу мимо мадам Нейман, следящей за мной с горящими глазами. Её выражение говорит само за себя. Для неё моё прощание — всего лишь очередная забава. Злость закипает у меня в груди. Хочется схватить её за волосы и окунуть лицом в грязь, а потом держать, пока не задохнётся.

Я не спрашиваю, можно ли обнять Кудряша, а просто молча это делаю. Когда я разрываю объятья, Кудряш ухмыляется мне.

— Я заценил эту тему с какашками. Умеешь ты всё-таки бросить вызов. Но мне пофиг, в какое говно ты меня втянула. У тебя всё равно классная задница, и сама ты клёвая.

Я улыбаюсь, не переставая рыдать.

— Прости меня, Кудряш.

— Не надо. Ты же дала мне прокатиться на своей «Харли», помнишь? Оно того стоило, — его улыбка слегка дёргается. — Вот это поездка выдалась, скажи, да?

Я сразу понимаю, что он уже говорит не про мой байк.

— Да, — соглашаюсь я, хотя в горле застрял ком. — Целое путешествие.

— Время, — вновь одёргивает меня дьявол в юбке.

Я мотаю головой и тянусь к нему.

— Нет. Ещё нет.

Охранник оттаскивает меня, и хотя я пытаюсь сопротивляться, у меня нет сил, чтобы бороться.

Когда охранники надевают петлю ему через голову и затягивают на шее, Кудряш говорит мне:

— Увидимся на том свете.

Охранники волокут меня по ступенькам теперь уже к моему эшафоту. Слёзы бегут по лицу, пока я выворачиваю голову, пытаясь увидеть последние мгновения жизни Кудряша. Его глаза провожают меня, одним взглядом выражая миллион невысказанных слов.

Это не может происходить на самом деле.

Пожалуйста, Господи, разбуди меня от этого кошмара.

Кудряш закрывает глаза, по щеке скользит единственная слеза. Мадам Нейман поднимает руку над головой и затем быстро опускает. Всё заканчивается даже быстрее, чем я успеваю осознать, что произошло.

Люк под босыми ногами открывается, и он повисает в воздухе, дёргаясь всем телом. Его лицо ничего не выражает, если не считать этой единственной слезинки, оставившей серебристый след на щеке. Даже после смерти он всё ещё красив со своими тёмными кудрями, обрамляющими лицо.

Я падаю на колени, моё тело содрогается от рыданий.

— Нет! — кричу я. — Нет!

Ногти впиваются в грязь, пока пальцы не начинают кровоточить.

Охранники рывком поднимают меня на ноги, возвращая к платформе, где меня ожидает та же судьба. Я иду, спотыкаясь, мне плевать на себя. Я не могу смотреть на то, как умирают мои друзья. Их смерть — моя вина, их кровь на моих руках. Совесть терзает меня изнутри, делая болезненным каждый вздох.

Убейте меня сейчас, пожалуйста.

Но они ещё не закончили с Кудряшом. Мадам Нейман пересекает пространство внутреннего дворика тюрьмы, пыль поднимается при каждом её шаге. В руке она зажимает нож. Мой желудок переворачивается, когда она перерезает Кудряшу горло, а затем отрезает верёвку, и его тело с грохотом падает на платформу. Два охранника подбегают к нему, поднимая бездыханное тело. Помост уже обагрился кровью.