Нет. Это не может быть правдой. У меня, должно быть, галлюцинации.

Я пытаюсь открыть рот, чтобы спросить, что за наркотик они мне вкололи. Сказать им, что у меня глюки. Но не получается. Ни рот, ни язык не слушаются. Разум где-то вне зоны досягаемости, за пределами здравого смысла.

Мой папа мёртв. Я видела его сразу после смерти. Видела, как хоронят его тело.

И всё же этот человек — тот, который сейчас кружит надо мной, осматривая внимательным взглядом врача, — выглядит в точности как мой отец, вплоть до крошечного шрама на подбородке.

Я не могу дышать. Я. Не могу. Дышать. Я сейчас задохнусь.

Пытаюсь сделать вдох, но такое чувство, будто целая тонна кирпичей давит мне на грудь. Рот открывается и закрывается, как у рыбы, но я не могу выдавить ни слова. Ни слова, ни воздуха.

— Участившийся пульс. Её организм сопротивляется.

И конечно же, я узнаю этот голос. Голос человека, который убаюкивал меня, когда мне снились кошмары в детстве; человека, который показал мне, как найти Большую Медведицу на ночном небе; человека, который вне всяких сомнений является моим отцом.

Мои глаза закатываются, и темнота поглощает меня.

Я парю над своим телом, глядя вниз на бледную рыжеволосую девушку, лежащую на полосатой простыни. Девушку с медальоном на шее.

Темноволосый врач проверяет показатели жизненно важных функций, в то время как две женщины в медицинских халатах ведут записи на бумажных планшетах. Помещение белое, стерильное и совсем не гостеприимное.

Когда мужчина втыкает в меня иглу, подключая к капельнице, я не чувствую вообще ничего. Тело на столе рефлекторно дёргается, но это не я. Эта девушка не может быть мной, потому что я сейчас тут. Разве я могу быть в двух местах одновременно?

На мгновение я чувствую себя так, будто мне удалось вырваться, сбежать, но я не знаю, от чего именно. Это чувство свободы, которое я не могу объяснить. Но когда мужчина поворачивается, и я замечаю страх в его глазах, мольбу, чтобы девушка на столе начала дышать, всё вновь обрушивается на меня, как нахлынувшая волна океана, и накрывает осознанием правды.

Я ни откуда не сбежала. Понимание этого вернулось ко мне и дразнит, терзает меня.

Мой папа жив.

В это мгновение я чувствую себя так, словно меня пнули в грудь и выбили весь воздух из лёгких. Я смотрю вниз и вижу, что этот человек — мой папа — проводит сердечно-лёгочную реанимацию.

Каждый миллиметр моей кожи от пальцев рук до пальцев ног сжимается, пока мне не начинает казаться, что я вот-вот вырвусь из телесной оболочки. Мою грудь сдавливает, словно её зажали в железный кулак. Я жмурюсь, пытаюсь закричать, но не вырывается ни звука. Последнее давление, легчайший поток воздуха, и моё тело вновь становится тяжёлым, когда я хватаю ртом воздух, долго и судорожно.

— Тише, тише, девочка. Дыши. Медленно и глубоко, — говорит мужчина.

Когда я открываю глаза, то вижу, как он внимательно смотрит на меня с робкой улыбкой, приподнимающей уголок его губ. Эта улыбка такая родная, что у меня слёзы набегают на глаза. Я так скучала по этой улыбке, безумно тосковала по нему самому. И вот теперь он здесь, всего в шаге от меня, а я просто лежу и плачу.

И всё же я пытаюсь заговорить.

— Папочка, — шепчу я, но выходит слишком тихо. Он не слышит. Смочив губы языком, я пытаюсь снова: — Пап?

Он наклоняет голову, сочувственно улыбнувшись, и оглядывается назад.

— Вы сказали мне, что эта девочка — сирота. Что у неё нет родителей.

— Так и есть. Она никто.

Подождите. Я узнаю этот голос. Это человек, которого я ненавижу больше всего на свете. Человек, разрушивший мою жизнь.

— Тогда почему она зовёт отца? — на папином лице появилось скептическое выражение.

— Должно быть, она просто дезориентирована. Мы вкололи ей приличную дозу анамарина.

Я пытаюсь повернуть голову, чтобы увидеть его — человека, которого я ненавижу, но моя шея как будто деревянная.

— А зачем вы вкололи ей анамарин? — спрашивает папа.

— Она сильно нервничала. Мы подумали, это поможет ей успокоиться.

Лжец.

— И вы утверждаете, что она добровольно согласилась? — папа ещё раз проверяет мой пульс. Я чувствую его тёплые пальцы на своём запястье.

— Именно так. Она сказала, что хочет помочь сделать наше общество лучше.

Фонарик светит в мои глаза, заслоняя обзор и вызывая тёмные пятна.

— Ты нас изрядно напугала, — бормочет папа, и я понимаю, что он обращается ко мне. Но почему он не рад меня видеть? Почему не заключает в объятья, не шепчет, что всё будет хорошо? Почему он делает вид, что не знает меня?

— Пожалуйста, держите меня в курсе о её самочувствии следующие несколько дней, — говорит Рэдклифф, его голос постепенно звучит всё ближе. Когда он склоняется над койкой, я пытаюсь отвернуться, но он всё ещё здесь, всего в нескольких сантиметрах от моего лица, и я не могу пошевелиться. — Когда мы с тобой покончим, — шепчет он мне на ухо, — ты забудешь собственное имя и уж тем более всё, что было у тебя с Треем Винчестером.

Страх сдавливает грудь, когтями впивается в горло. Я пытаюсь плюнуть в него, но мой рот плохо слушается, и слюна течёт по подбородку.

Рэдклифф хохочет, отстраняясь.

— Вижу, ты не растеряла свой пыл, — он подмигивает мне. — Это только вопрос времени.

Я смотрю, как он ковыляет до двери, его титановые ноги проглядывают из-под края брюк. Дверь закрывается за ним, и я поворачиваюсь и выжидающе смотрю на папу, уверенная, что он бросит свой спектакль, раз Рэдклифф ушёл. Но он слишком занят, сидя за экраном компьютера и анализируя данные с диаграммами.

— Пап, — шепчу я, стараюсь привлечь его внимание. Он не слышит меня, и я пытаюсь снова, уже громче: — Папа.

Он поднимает удивлённый взгляд. Почти как в тумане он поднимается со стула и подходит к моей койке.

— Папа, — хрипло шепчу я, — это я, Сиенна.

— Просто расслабьтесь, Сиенна. Как только я просканирую ваше тело и вашу ДНК, мы начнём процедуру.

Мои глаза распахиваются. Процедура? Что ещё за процедура?

Я тихо хнычу.

— Помоги мне, пожалуйста.

Я чувствую, как он кладёт руку поверх моей.

— Всё в порядке. Тебе нечего бояться. Обещаю, ты не почувствуешь боли. Все этапы процедуры будут под наркозом.

Слёзы наполняют мои глаза. Почему он говорит всё это? Почему не признаёт, что знает меня?

— Пап, — шепчу я, предпринимая новую попытку. — Я хочу домой.

Его глаза становятся печальными.

— Но, милая, ты же сбежала из дома. Помнишь?

И тогда осознание обрушивается на меня. Правда, которую я отрицала. Реальность, в которую я отказывалась верить.

Мой папа жив. Но он не помнит меня.

Когда Сиенна не вернулась к девяти часам, я разозлился. К десяти — начал беспокоиться. К полуночи я уже паниковал.

Ариан уже давно отправилась спать, а я всё нервно расхаживаю по гостиной, жду, что вот-вот входная дверь откроется, Сиенна войдёт и извинится, что так задержалась и что заставила меня волноваться.

Но она так и не приходит.

К утру, когда её всё ещё нет и на линк она не отвечает, я уже знаю, что делать. Я приберёг это на экстренный случай, но думаю, что её исчезновение — это как раз такой случай.

На своём линке я активирую маячок в её медальоне. Конечно, подвеска с бабочкой — это красиво, но ещё она связывает меня с ней, как я и сказал ей на станции. Появляется карта, и я выбираю показать её локацию. Красный мерцающий огонёк показывает, что она находится прямо в океане, недалеко от берега.

Какого чёрта?

Я приближаю. В этом самом месте находится здание, и мне быстро удаётся выяснить, что это Ведомство Интеллекта и Генетики, то есть ВИГ.

Медленно выдыхая, я откидываюсь на спинку кресла. Видимо, она сумела проникнуть внутрь прошлым вечером и теперь собирает информацию о Трее. Если я туда вломлюсь, то могу испортить все её планы.